В какой-то момент она почувствовала себя берегом. Берегом, на который шторм выбрасывает весь океанский мусор: грязные, вырванные с корнем донные водоросли, те, что до бури украшали океан и оживляли его своим движением в такт его собственному дыханию; пустые, нежилые более уже раковины, те, чьи обитатели растили и хранили в себе прекрасные жемчужины; мертвых животных, тех, что раньше жили и дышали в водных глубинах. Берегом, с которого люди уходят в необъятную морскую даль, чтобы встретить диковинных животных, достать со дна прекрасные жемчужины, прогуляться в райском подводном саду, в водорослевой чаще. Берегом, который омывают волны, лижут его, накатывают и отбегают, не в силах задержаться на земле, не предназначенной ни для чего живого. Ей вдруг показалось, что в ее жизни нет, не было и уже не будет никакого смысла. Осознание этого ворвалось в ее жизнь как гроза.
Всем нам кажется, что гроза, буря, разгул стихии несут в себе только разрушительное начало, несут беду. Но, может быть, таким образом, Всевышний удаляет из нашей жизни весь тот хлам, что мы успеваем в ней нагромоздить? Может быть, глубинный смысл того, что мы называем громкими словами: «трагедия» или «катастрофа», совсем не беда, не катастрофа, не драма? Может быть, это просто возможность посмотреть другими глазами на то, что нас окружает? Увидеть своих родителей, своего спутника жизни, своих детей, друзей и любимую собаку или кошку, давно отгороженных от нас телевизором, посудой, покупкой новой мебели, проблемами на работе, всем тем, что в нашей ежедневной жизни мы считаем важным. Когда же стихия смоет с нашей жизни материальные ценности: новую стенку, телевизор, с которым мы привыкли общаться больше и чаще, чем с близкими людьми; когда над нами и теми, кто дорог нависнет прямая и беспощадная угроза, тогда нам выпадает шанс вновь обрести то, что мы давно погребли под слоем пыли в собственном сердце, то, о чем не вспоминали: любовь, дружбу, сострадание.
Она пыталась понять, что в своей жизни она сделала не так, что упустила, что не заметила, что так обесценило ее жизнь в этот ничем не примечательный день? Она искала и не могла найти причины того, что с ней происходило. У многих людей каждый следующий день похож на предыдущий. Никто давно уже не делает из этого трагедии. Многие люди обрастают имуществом, делают наживание добра целью своей жизни. Даже сказки наши заканчиваются так: «жили – поживали, добра наживали»! Стало быть, что корить себя за извечную тягу человека жить хорошо? Многие сводят общение с окружающим миром к чаепитию в обеденный перерыв с людьми, которые от тебя настолько далеки, насколько могут быть далеки люди, не имеющие никаких общих интересов, кроме «интересов дела», но при этом вынужденные встречаться на ограниченной территории пять или шесть дней в неделю. Как тарантулы в банке. Есть даже люди, которые, живя в одной квартире, за целый вечер, проведенный вместе, ухитряются не только не перемолвиться ни словом, не обменяться ни жестом, но и более того – просто не заметить присутствия в квартире кого-то еще, кроме них самих. Может быть, так и надо, может быть, это правильно и не нужно стремиться к чему-то другому? Может быть, ее одиночество даже лучше, чем-то, что считают жизнью другие люди? Ведь где-то идет война, где-то люди голодают, умирают чьи-то близкие, кто-то теряет крышу над головой. Так что же страшного в том, что с ней приключилось, и в том, что она до такой степени одна, что если она не будет убирать квартиру вовсе, а не раз в две недели, как сейчас, и совсем потеряется среди хлама, то этого никто и не заметит.
Ей всегда было ужасно тяжело делать что-то для себя, для себя одной. Готовить еду, убирать квартиру, стирать белье, собирать гостей. Все это казалось жалким и ненужным, когда нет никого, ради кого стоит это делать, кому без этих ее усилий будет плохо. Энергия, потраченная на себя, казалась потраченной зря. Ведь ей не становится лучше оттого, что она провела несколько часов в попытках привести в порядок в окружающей действительности. Да и какой может быть порядок в этой самой окружающей действительности, если нет порядка ни в сердце, ни в душе?
Она дошла до дома, вошла в подъезд. Привычный лифт казался уже, подъезд грязнее, чем обычно. На пороге ее квартиры лежал котенок. Не сидел, как сидят довольные собой домашние, самодостаточные кошки, а лежал, прижавшись к холодному грязному коврику, закрыв глаза, понимая, что на дворе зима, что вздумайся кому-то выкинуть его за дверь и все, пропала его беззащитная кошачья душа, не сможет он, такой маленький ничего противопоставить ни людской воле, ни уличному морозу. И она вдруг поняла, что на ее берег выбросило жемчужину.
***
После купания котенок выглядел значительно презентабельнее, чем в первую минуту, когда она набрела на него. Хотя, кто знает, может быть, это он на нее набрел? Причуды судьбы неведомы простым смертным…. Котенок осмысленно смотрел на нее круглыми, человечьими, голодными глазами. Словно извиняясь, она сказала: «Ты знаешь, у меня никогда не было домашних животных. Я даже не знаю, чем тебя кормить!» Круглые глаза понимающе мигнули. Она открыла холодильник. Из всего, что там было, котенок выбрал молоко, опрокинул его с полки на пол и стал облизывать не метеный неделю пол. Ей как-то вдруг стало перед ним неудобно. Вытащила веник, совок… Жизнь вдруг обрела потерянный смысл. Ощущение, что жить не для кого и не для чего прошло. Появились обязанности и теплое ощущение в груди, происходящее от кошачьего тощего тельца, от его зависимости и доверчивости.
Прибранный дом обрел хозяина. Маленький хозяин этот, потолстевший, распушившийся, с новым, серьезно-покровительственно-доброжелательным выражением круглых, все таких же человечьих глаз, приходил по утрам и сталкивал ее голову с подушки. Как часы, в одно и то же время. Это было его время, в этот час он любил спокойно, не спеша поесть и потом долго, не отрываясь смотреть, как она мечется по квартире, торопясь на работу. Провожал до двери, ждал, пока ее шаги смолкнут на лестнице, и неторопливо шествовал в комнату. Разгребал когтями кровать, укладывался на подушку и грел место, где через много часов будет лежать ее уставшая голова. Это очень важно, когда кто-то отдает свое тепло, чтобы согреть то место, куда ты придешь.
***
Иногда случаются особенные дни. Дни, когда по-особенному светит даже зимнее солнце, когда по-особенному щебечут самые замерзшие птицы, когда все вокруг словно улыбается тебе. Она торопилась домой, потому что ее там ждали. Обычная дорога домой. Обычный трамвай, обычный переулок с деревянным забором. Обычная весенняя слякоть.
Маленькая грязноватая ручка отодвинула расшатанную доску. Она уже знала, что вот так, грязноватой лапкой-рукой отворяет дверь в твою жизнь судьба. Из-за доски появилось замурзанное детское личико. Нечесаная головка. Маленький человек с взрослыми круглыми глазами. Аляповатое байковое платьице, тапочки не по размеру на босу ногу, хотя еще далеко да настоящей весны. Она остановилась.
- Ты остановилась, потому что ты – моя мама? – спросил детский голосок.
***
Иногда жизнь превращается в борьбу. В смертельную битву. В такую битву никогда не вступают за себя. Полгода, выброшенных из нормальной жизни, шесть месяцев хождения по мукам: сбора бумаг о своем материальном и семейном положении, психическом здоровье и моральной устойчивости, отсутствии судимостей и приводов в милицию. Все это вдруг, в одночасье оказалось ненужным.
- Вы не замужем. Вот если бы у Вас был муж… Полная семья, так сказать. А так…. Вот выскочите замуж и все! Не нужен будет чужой ребенок, своего родите. И куда ее потом? Обратно в детдом? Нет уж! Государство заботится о вверенных ему детях! – внушала ей грузная тетка, которая производила впечатление «инстанции», а не живого человека.
- Но как же? Вот Вы говорите, заботится, но она же никого не заботит! Вы же ее не видели! Вы же не знаете, как она живет, во что одета, умыта ли, причесана ли!!! Сыта ли, наконец!!! Вы говорите «заботится»! Это же не забота!
- А Вы нашу работу не критикуйте! Сами бы попробовали!
- Так вот я и хочу попробовать! Я же все понимаю, я понимаю, что за нищенскую зарплату не очень-то хочется заниматься чужими детьми, что своего тепла на всех не напасешься.
Слезы вдруг подступили, накатили, как снежный ком, который уже не остановишь. И «инстанция» вдруг оттаяла. А она все говорила и говорила. Выплескивала каждый день своей шестимесячной безумной попытки отвевать беззащитное существо, которое так в ней нуждалось. Рассказывала, как каждый день ходила в детдом, плакала, просила, за десятку выкупала на час у нянечки. Как они прятались в углу двора, как она причесывала спутанные волосы, вытирала перепачканное личико, с такими круглыми человечьими глазами, не привычными к счастью. Каким ужасом тогда звучал шепот нянечки: «Начальства идуть!!! Пора тебе!» Как разрывалась между некормленым ребенком и некормленым котом, который, к счастью, все понимает! Как рыдала по ночам, понимая, как много еще надо сделать, как в обеденный перерыв бежала за справками. А «инстанция» сидела, по-бабьи подперев щеку рукой с платком, и качала головой с грустными глазами, так не вяжущимися с ее обликом женщины-бастиона. А потом поставила подпись и печать, протянула только недавно такую недоступную бумагу и сказала: «Поехали».
- Куда? – не поняла она.
- Как куда? Ребенка твоего забирать.
А потом стояла в стороне и впервые за много лет плакала, глядя, как нашли друг друга два одиночества – большое и маленькое. Как слились в одно целое, как не могут наглядеться друг на друга. Такие разные, с такими одинаковыми круглыми человечьими глазами.
***
Она безумно устала. Усталость наваливалась. Давила так, что трудно было дышать, а сквозь усталость прорывалось счастье. Счастье, что утром не одна, а две головы сталкивают ее голову с подушки, пусть и на полтора часа раньше. Счастье, что утром, прежде чем собраться самой, надо сначала собирать в детский сад маленького человечка, который упирается и хнычет, потому что вдвоем с котом им, конечно, будет намного лучше, чем в детсаду, который так похож на детдом, что каждый день кажется, что мама больше не придет. Счастье, что коту передается настроение маленького человека, и он начинает злобно махать хвостом, потому что ему тоже кажется, что такая жизнь несправедлива, что вдвоем все-таки лучше, что они-то уж найдут, чем им заняться. Счастье, что в обеденный перерыв нужно бежать по магазинам, потому что вечером не будет на это времени и сил. Счастье, что с тяжеленными сумками надо бежать бегом в детский сад, потому что она и так приходит позже всех других мам и ее сердце переполняет ужас, когда она видит в круглых человечьих глазах ребенка, дочери, тоску и неуверенность, что за ней придут. И все это – счастье.
Усталость наваливалась. Привычно оглядев улицу, она именно сегодня почему-то отметила, что на скамейке, как и каждый день, сидит старушка. Такая тихая и неприметная, что ее и не заметишь, если не приглядываться. Сливается с осенним рыжеволосым пейзажем. Подошла. Морщинистое доброе лицо. Глаза, в которых застыла вселенская скорбь.
- Вам плохо? Помощь нужна?
- Какая ж помощь, деточка? От старости-то уж ничего не помогаеть. Вот и выхожу каждый день на улицу, да и сижу весь день. Одна живу-то, никого у меня. Помру – никто не хватится. А так, может, кто и заметить. Муж на войне погиб, сынка тоже Бог прибрал. А вот живу – небо копчу.
- А Вы детей любите?
***
Как-то неожиданно всегда наступает момент, когда вы понимаете, что жизнь наладилась, что счастье рядом с вами, что вы получаете удовольствие от каждого момента своей жизни, что вы и сами излучаете счастье, что оно играет всеми красками жизненной палитры в вашем лице, что вы заражаете им все вокруг.
Она стремилась домой, где ее ждали. Ждал хозяин дома – кот, толстый и добрый, как будто сделанный из диванного валика, зверь, в котором чувствовалась порода, в котором невозможно было угадать тощего подкидыша. Ждала дочка, которая уже давно забыла свою прошлую жизнь и как, впервые придя в свой новый дом, она спросила: «Что это?», показывая на купленные по дороге конфеты и апельсины, и как рыдала от этого ее новая, единственная за всю ее жизнь, мама, крепко прижимая ее к груди. Ждала ворчливая бабушка, жизнь которой, как когда-то и ее жизнь, обрела новый смысл, сосредоточилась на нежданно обретенных дочке, внучке и коте.
Она вошла в дом. Здесь недавно пронеслась гроза. Бабушка грозно вплыла в прихожую.
- Ну что? Наработалась? – поджатые губы, насупленные брови.
- Что, ба?
- Это что ж такое? Не ребенок, а оторва какая-то! А все потому, что воспитывать некому! Безотцовщина! Я ей говорю: «Не ешь песок!», а она говорит: «Сахарный можно есть, а натуральный почему нельзя? Натуральный полезнее!» И есть!!! А я между прочим старая по песочницам скакать! «Мама, - говорю, - накажеть!». А она? Мама, мол, не накажеть. Мама добрая. Вот я и говорю, безответственная ты мамаша! Ты молока купила? А то кошка эта, пьеть и пьеть молоко. Не напасессься!
Молока она, конечно, не купила. Улыбнувшись про себя, потому что улыбнуться «вслух» было просто невозможно, ведь собеседница верила в глубину и серьезность ситуации, ведь только настоящая любовь к тем, кто рядом, может заставить пожилого человека так отчаянно ворчать и жаловаться, когда он счастлив, она снова влезла в, снятые было, босоножки и пошла в ближайший магазин.
***
Он сидел на ступеньках магазина. Ей вдруг показалось, что уже сто лет она не встречала такого лица, как у этого человека. Он был пьян. Пьян болью своего сердца, которая прорывалась, сквозь невозмутимое выражение лица. Он сидел на ступенях магазина так, словно это и было его место, словно это была конечная точка его путешествия. Она вдруг села рядом, подумав, что надо бы идти за молоком. Они сидели и молчали целую вечность.
- Тебе что, плохо? – наконец спросил он.
- Нет, это тебе плохо, - отметила «ты», такое «ты» говорят старым знакомым, когда имеют на это право….
- Мне не плохо. Меня нет. Я умер. А ты тогда чего сидишь-то?
- Хочу, чтобы тебе стало хорошо.
- Мне не станет. Меня же нет. У меня вчера мама умерла. Я домой из больницы пришел, жене говорю: «Мама у меня умерла. Вот будет у нас с тобой дочка, мы ее как мою маму назовем.» А она говорит: « Не будет у нас никакой дочки! И жить я с тобой больше не хочу. Ты бедный.» Вот, сижу. Умер и сижу.
- Пошли ко мне сидеть? Только молока купим. А то у меня кошка, то есть, кот, некормленый, то есть, непоеный, в общем, без молока.
***
Какими счастливыми бывают вечера с любимым и любящим человеком, когда вы уже уложили спать дочку, когда бабушка уже довязала очередной носок, по склерозу все на ту же ногу, когда мурлычет кот, которого не разглядеть в полумраке комнаты, когда надо говорить шепотом, чтобы никого не разбудить, и нельзя включать свет. Оказывается, шепотом можно сказать миллион вещей! Вещей, которые нельзя говорить громко, потому что про счастье вообще нельзя говорить громко. Можно рассказать друг другу, как прошел день, сказать про то, как весь день скучали друг по другу, обсудить школу, в которую пойдет дочка в следующем году, просто произнести три простых слова: «Я тебя люблю!», от которых в комнате станет так тепло, словно в ней горит камин, словно в нем потрескивают дрова, и блики от огня падают на счастливые лица. Каким смыслом наполняется день, в который ждешь вечера, ждешь, словно первой встречи с теми, кого любишь. По сравнению с ними все теряет смысл. Теряет смысл достаток, все то, что можно купить за деньги! Важно только, чтобы кот сидел в ожидании у двери, домашний, самодостаточный. Важно, чтобы дочка смеялась, играла в любимые игрушки, побольше гуляла и точно знала, что такое конфеты и что такое, когда тебя любят. Важно, чтобы бабушка не болела и была счастлива даже тогда, когда ворчит. Важно, чтобы муж всегда чувствовал себя нужным и важным, любимым и уважаемым, значительным, потому что от него многое зависит. Важно, чтобы эти люди, так случайно нашедшие друг друга, так навеки полюбившие, всегда были вместе, потому что на этом стоит равновесие мира.
Она была счастлива. Счастливой умирала она от внезапно обнаруженной болезни в городской больнице под присмотром «государственных», а потому малооплачиваемых, а значит, несчастливых врачей, сестер и нянечек. За те два года, что отвела ей ее болезнь, болезнь, которая, еще неведомая, принудила ее сначала прочувствовать свою никчемность, ненужность собственной жизни, а потом заставила светиться изнутри, тем светом, на который собираются те, кому он нужен, который дарит им то, чего они были лишены, за эти два года она смогла раздать все, что имела, все тепло души, всю нежность сердца тем, кто сейчас плакал по ней за дверью больничной палаты. А малооплачиваемая нянечка не посмела выгнать даже кота, хотя животные в больнице запрещены. Только невозможно прогнать живое существо, которое смотрит на тебя тоскующими, круглыми человечьими глазами, из которых катятся слезы. А она раздала все, чем была богата и уходила счастливой, потому что смогла дать каждому из плачущих по ней за дверью настоящую любовь и настоящую семью, которую не сможет разрушить ни одна житейская буря, потому что они навеки спаяны ее радостью и ее болью, ее жизнью и ее смертью.