- Знаешь, я однажды даже в театре попала в ситуацию! Ужасно радовалась билетам! «Пиковая дама»! В лучшем театре города! Да это просто удача! И…. Ну вот представь: входим, подаём билеты, идём. Идём выше и выше. Спрашиваю: «Где наши места?». В ответ: «На галёрке». Всё бы ничего, если бы не мой панический страх высоты! Словом, никакого удовольствия от вечера, всё действие наблюдала край сцены, который видно, если не наклоняться….
- Ты шутишь!
- Нисколько! Если бы…. Удивительное невезение!
- А это не заразно? Вдруг это болезнь? Красивое название: «тотальное невезение». Постой! Я не смеюсь! Знаешь, если бы это была болезнь, это можно было бы использовать! Например: у кого-то есть враг. И вот этот человек, из ненависти к своему врагу, обращается к тебе. А ты «заражаешь» ничего не подозревающего человека своим невезением! Это же был бы выгоднейший бизнес!!!
***
Ему не везло с утра. Попытался сварить себе на завтрак яйцо…. Да, конечно, повар из него, прямо скажем, неважный, но такого он и представить себе не мог. Только третье яйцо удалось донести до кастрюли, остальные два красноречиво свидетельствовали о его неуклюжести, расположившись оригинальным узором посреди кухни. На этом «яичные злоключения» не окончились…. Яйцо взорвалось прямо в кастрюле! Оставив надежду на завтрак и приняв решение восполнить его плотным обедом, он отправился на работу. Уже в подъезде обнаружил, что забыл дома ключи, а на его брюках красуется ещё одно воспоминание о неудавшемся завтраке. Проклиная всё на свете, нажал кнопку лифта. Долго ждать не пришлось. Двери лифта гостеприимно открылись, проглотили незадачливого кулинара, и… кабина лифта тут же остановилась между этажами. Подъезд огласился такими криками, каких эти стены не слыхали со времён проживания в этом здании многодетной семьи алкоголиков. Скандализованные соседи, выяснив, в чём дело, недоумённо пожимая плечами и переглядываясь, всё же оказали необходимую помощь пострадавшему. Выбравшись из лифта, но, всё ещё окончательно не отойдя от событий этого утра, он взглянул на часы. В запасе оставалось двадцать минут. Этого было явно недостаточно, чтобы добраться до работы каким – либо другим транспортом, кроме такси. Кляня себя за то, что за столько лет безупречной службы так и не смог накопить хоть на плохонький запорожец, он встал на обочине и вытянул руку. Ещё минут через пять, уютно устроившись в машине, он уже совсем было поверил, что полоса невезения окончилась. До места они добрались довольно быстро. Он достал бумажник и… с ужасом обнаружил, что там лежит всего одна несчастная бумажка достоинством (если это можно назвать «достоинством») в пять рублей! Было совершенно очевидно, что этого недостаточно, чтобы расплатиться с таксистом…. Расставшись с пятёркой и любимыми часами, покинув, вселившую в него столько надежд на лучшее, машину, он подошёл к массивной двери, с силой толкнул её…. Дверь была заперта! Первая мысль была ужасна: его уволили и даже не пускают получить расчет, а ведь он никогда не имел взысканий по службе! Следующая мысль была ещё ужаснее! Нет! Она была просто отвратительна! Вся эта безумная гонка в тихое воскресное утро была совершенно бессмысленна! Ведь он поставил будильник на шесть утра, чтобы спокойно подготовиться к свиданию с очаровательной женщиной, с которой познакомился вчера!
***
К сорока годам он уже привык думать о себе как о застарелом холостяке без малейшей надежды хотя бы на личную жизнь, не говоря уже о семейной. Сколько он себя помнил, все его мысли были посвящены его матери, вся его жизнь была связана с заботой о ней. О ней, женщине с печальными глазами. В этих глазах выражалась вся её сущность, весь её страх перед жизнью и полная неспособность управлять собственной судьбой. Когда отец погиб в автокатастрофе, ему было одиннадцать. Свято уверовав тогда, что мать это всё, что у него в жизни осталось, и всё, что когда - либо в ней может быть, он не сопротивлялся той ответственности, которую принял на свои юношеские плечи. Эта удивительной красоты женщина никогда даже не помыслила о том, чтобы связать свою судьбу с другим мужчиной и всегда свято хранила верность погибшему мужу. Эта-то верность и обеспечивала ей преклонение сына и его безграничную преданность. Не будучи умалишённой, она, тем не менее, во всех претендентках на сердце сына поддерживала уверенность в собственной невменяемости, ловко внедряя в их мозг мысль о дурной наследственности их избранника. В делах она всегда проявляла полнейшую беспомощность, что нередко наводило и её сына на мысль о её неполном соответствии званию «homo sapiens». Однако, ни разу ему в голову не пришла мысль доказывать что-то, пусть даже для себя. Впрочем, мысли о необходимости доказательства обратного ему в голову тоже не приходили. Ему не было никакого дела до её вменяемости или невменяемости. Прежде всего, у него не было времени на расследования. А во-вторых, и это, конечно, было главной причиной его пассивности, он безумно любил её такой, какой она была, со всеми её недостатками и достоинствами, странностями, слабостями. Это, наверное, не стоит причислять к его положительным качествам. Такая любовь по отношению к матери достаточно распространена среди мужчин, однако, редко бывает обращена к посторонней женщине.
Итак, жизнь текла по раз и навсегда проложенному руслу, всё было ясно и понятно. Но на то она и жизнь! В ней ничто не может оставаться неподвижным. Мать умерла, и он остался один.
Один. Впервые он произнёс это слово, когда, проводив всех родственников с их бесконечными сожалениями об усопшей и пожеланиями скорейших и как можно более необратимых изменений в его судьбе, переступил порог её комнаты. Комната эта, где она столько лет прожила со своим мужем, где она провела долгие годы после его гибели, практически не выходя оттуда, эта безвыходная комната, где она умерла, в её отсутствие абсолютно не производила мрачного впечатления, не навевала грустных мыслей. Обои в розовый цветочек, мебель, не имеющая стиля и за столько лет так и не удосужившаяся слиться в единый ансамбль. Именно в этой комнате он впервые почувствовал, впервые произнёс слово «один»! Слово это выдохнулось само собой, повеяло ветром, тихонько притаилось в уголке рта, так и не отлепившись от дрожащих губ. Слово повисло немым укором непонятно кому, то ли самому себе, то ли судьбе, то ли кому-то неизвестному, кого по ошибке или по злому умыслу люди называют богом, а потом жалуются ему, просят его о помощи, и сами же его клянут, и снова плачут и каются. Он остался один. Стоит только произнести слово, и ты действительно останешься один.
***
Она медленно шла по тихой кладбищенской тропинке. Среди мёртвых она всегда чувствовала себя увереннее, чем среди живых. В похоронах ей больше всего нравилась именно эта возможность прогуляться среди полного покоя. Сама процедура не имела ничего общего с этим понятием. Нескончаемые эмоции отпевания и похорон, натянутость и фальшь кремации не служили ни успокоению родственников и друзей, ни достойным проводам усопшего. Особенно раздражало притворство и буйство поминок. Ей всегда казалось, что нет ничего более омерзительного, чем не только пить за …, впрочем, трудно описать причину: то ли за успешное завершение процедуры, то ли за то, что все мы здесь сегодня собрались, то ли за то, что не по нашему поводу, не только пить за всё это вместе и по каждому поводу отдельно, но ещё и наливать провожаемому в дальний путь. Варварский, языческий обычай, от которого не могут отказаться даже самые образованные люди. Что уж говорить о менее одухотворённых индивидах, для которых нет свадьбы без гармониста и кровавой драки, нет похорон без неумеренного пития и непременных застольных песен….
Она старалась незаметно ускользнуть от всех этих людей туда, где ей можно было по – настоящему, накрепко задуматься о своём и о чужом, о счастье и о горе, о добре и зле.
И вот, однажды, тёплым осенним днём, проходя по знакомой тропинке между знакомых и уже как бы ставших родными бюстов, памятников и крестов, она вдруг увидела странного мужчину. Он неторопливо подметал листву, тонким покрывалом укутавшую могильный холмик, и всё говорил, говорил, говорил….
***
- А дома всё нормально. Дома всё хорошо. Я прибираюсь. Знаешь, твой цветок, который тебе подарила Татьяна Николаевна, всё-таки ожил. Я его поливал утром и вечером. Вот думаю кошку завести или собаку. Без тебя пусто. Так будет о ком заботиться, будет, кому после работы встретить. Знакомые твои заходят. Тётя Маша в последнее время зачастила. Да, она ведь работает рядом. Вот и заходит проведать, поговорить. Ей-то ведь тоже не с кем…. А кошку я, пожалуй, всё-таки заведу. Лучше уж кошку, чем собаку. Собаку выгуливать надо. Поводки, намордники. Шерсти от неё больше. Да, и ты тоже не выходила почти. А цветок твой…. Да, я говорил уже. Один я. Совсем один я. И ты вот, наверное, и не слышишь, что я тут тебе говорю. Так плохо, когда никто не слышит. На работе всё в порядке. Работа и есть работа, что о ней скажешь. Книжку вот новую прочёл. Ты, я помню, такие любила. А гостей не очень любила. Как гости придут всё только об отце и говорила. Они помаленьку и перестали к нам ходить. Скоро и ко мне перестанут. Как придут, я и удержаться не могу. Так сразу и начинаю: «А помните, мама…». А они, может, и не помнят. Как ты там, мама, не болеешь? Впрочем, что ж это я? Наверное, не болеешь…. Листьев-то налетело! Всё сгребаю, сгребаю, а их и не убавляется!
***
От этой женщины пахло Вечностью. Так пахнут свежескошенная трава и еловые ветки; так пахнут вода самой чистой реки и опавшие листья в осеннем лесу; так пахнут любимые дети и теплые мамины руки. Он почувствовал этот запах и обернулся к нему. И уже поворачивая голову, не спеша, как в замедленной съёмке, он знал, уже знал, давно знал, всегда знал, что именно так, тихо, бесшумно, несмело, к людям приходит судьба. Она встаёт у них за спиной, так, как эта странная женщина. Она тихо дышит в затылок, ероша волосы. И тогда, тогда! О, пусть она стоит так вечно! И если вовремя не испугаться, что так её и не увидишь, что так и не встретишься с ней глазами и не прочтёшь в этих бездонных тёмных глазах всей своей жизни без остатка! Если вовремя не обернуться, то она, постояв немного, покинет тебя одного на длинной дороге! Но и обернувшись, ты вряд ли успеешь прочесть хоть что-нибудь в этих бесследно промелькнувших глазах….
***
Самая страшная пытка, существующая на земле – безумно чего-то желать, получить это и не сметь открыть яркую обёртку, не в силах испытать это разочарование от того, что ты получил и от болезненного несоответствия оригинала мечте…. Он просто не мог обернуться. Он просто не мог не обернуться. И, глядя в глаза Вечности, этой странной женщине в струящейся чёрной юбке, простой чёрной блузке, распахнутом, летящем плаще, он вдруг удивился. Удивился тому, что так давно её ждал, а она всё не шла; тому, что он ей так рад; тому, что она в чёрном, хотя Вечность на кладбище, наверное, должна быть в чёрном. Он сказал ей: «Здравствуй, я так тебя ждал!». Он провёл дрожащей рукой по её волосам цвета придорожной пыли, в которой кто-то рассыпал золотой песок. Она удивлённо засмеялась, так, словно по мраморным ступеням запрыгали и покатились хрустальные шарики.
***
Они шли по кладбищенской тропинке, молча, взявшись за руки так крепко, словно позади них были долгие годы совместной жизни, а впереди была ВСЯ жизнь! Им не нужно было разговаривать – они знали друг о друге всё. Они не знали друг о друге ничего. Они знали, что ничего друг о друге не знают. Когда идешь, рука об руку с Вечностью, слова не нужны, а Слов люди не знают. Он спросил её: «Ты меня любишь?». Он просто спросил её, а она просто ответила: «Нет». Она просто спросила его: «Ты меня любишь?». Она просто спросила, а он просто ответил: «Нет». Этого было вполне достаточно, чтобы быть вместе в этой жизни и за гранью.
Они вышли за ворота и так же медленно пошли вперёд и вперёд. Не обращая внимания на проходящих людей, на проезжающие автомобили, на удивлённую кошку на дереве. Они шли и шли. По дороге заходили в кафе; сидели на скамейке в парке; кормили воробьев крошками хлеба; отгоняли прожорливых ворон; бежали по аллеям, шурша листьями; собирали кроваво-жёлтые букеты кленовых листьев; пели любимые песни. Их путь был бесконечен. Их глаза были тающие свечи. Их голоса были капли, слетающие с вековых сталактитов. Их руки были намертво сплетённые корни деревьев.
И на самой дальней аллее, уже в темноте, освещённая только лунным лучом, она, далеко от него, в пене желтых, зелёных, красных листьев, раскинула руки и закричала кронам деревьев: «Мне пора уходить!».
***
Они молча стояли друг против друга. Они разрушались по частям, не в силах расстаться, будучи единым целым. Они прощались. Так молча и страшно, наверное, прощается душа, с покинутым ею телом. Она долго, надрывно кружит над ним, распростёртым. Она безмолвно оплакивает его.
Они были соединены, словно тело и душа, словно звенья одной цепи. И ни один ювелир не был бы в состоянии скрепить эти звенья, если бы они вдруг вздумали отделиться друг от друга, как ни один священник и ни один врач не могут помешать душе и телу, всерьёз решившим расстаться.
Они должны были встретиться завтра. Магическое слово завтра! Оно даёт и отнимает надежду, дарит счастье и разочаровывает….
***
Он спешил на свидание с очаровательной женщиной, с которой познакомился вчера…. Ему было всё равно, что на его брюках красуется яичное пятно, что, от безумной гонки в это воскресное утро, он выглядит совсем не так, как ему бы хотелось! Он просто не мог не пойти к ней! Он должен был убедиться, что она его ждёт, именно его, его одного….
По пути он бросил взгляд на уличные часы, ведь со своими ему пришлось расстаться…. Его охватил ужас! Он опаздывал на свидание с женщиной, о которой он мечтал всю жизнь! Он должен был торопиться, ведь она могла не дождаться! Но нет, это было страшно даже представить.
***
Она стояла на назначенном месте вот уже пятнадцать минут. «Он не придёт!» - подумала она с облегчением. «Он не придёт…» - подумала она с тоской. Она стояла на назначенном месте вот уже полчаса.
***
Он увидел её на другой стороне улицы. Она собиралась уходить. «Боже мой! Как она добра! Любая другая на её месте уже давно бы ушла!» Но он не мог позволить ей уйти теперь, когда он был так близко! Он бросился через дорогу. Он был уверен, что ему ничего не грозит. Ведь его счастье было так близко! Его почти можно было достать рукой!
Резкий визг тормозов. Удар, которого он уже не почувствовал.
***
Она медленно шла по тихой кладбищенской тропинке. Среди мёртвых она всегда чувствовала себя увереннее, чем среди живых…. Здесь было совершенно не важно, кого она любила вчера, кого она поминает сегодня, и кого она забудет завтра. Здесь не спрашивали её имени, не интересовались её жизнью. Здесь мысль текла так свободно, словно во всём мире нет ничего, что направляло бы её течение, словно бы её жизнь не была навеки связана с этим спокойным местом….