TO A TYRANT
He used to frequent here, yet not in armored car;
in civil jackets, modest, shoulder-shrinking.
Arresting later all the patrons of the bar,
and getting rid thereby of global thinking,
he, so to speak, repaid – but not to them:
to the Epoch - for misery, misfortune,
for horrid coffee, boredom, and the torture
of losing wars in "Le Texas hold'em."
And the revenge was taken in quite well.
The place is filled with music, dancing crowds,
wide smiles. And though it's time to bid farewell
to the Epoch, let's take a look around.
It's plastic, nickel - not the former grace at all,
and sodium bromide is felt in custards.
Right from the theater, at midnight or past it,
he comes sometimes, 'a la incognito.'
The moment when he enters, they arise,
on duty some, from happiness all others.
Hand-wavings, to and fro, than sideways, rather,
restore the evening's comforting disguise.
He sips his coffee, in a chair recessed,
and chews a roll so tastefully perfected
that could not help even the dead - Oh, yes! -
exclaiming, all at once, if resurrected.
Иосиф Бродский
ОДНОМУ ТИРАНУ
Он здесь бывал: еще не в галифе —
в пальто из драпа; сдержанный, сутулый.
Арестом завсегдатаев кафе
покончив позже с мировой культурой,
он этим как бы отомстил (не им,
но Времени) за бедность, униженья,
за скверный кофе, скуку и сраженья
в двадцать одно, проигранные им.
И Время проглотило эту месть.
Теперь здесь людно, многие смеются,
гремят пластинки. Но пред тем, как сесть
за столик, как-то тянет оглянуться.
Везде пластмасса, никель — все не то;
в пирожных привкус бромистого натра.
Порой, перед закрытьем, из театра
он здесь бывает, но инкогнито.
Когда он входит, все они встают.
Одни — по службе, прочие — от счастья.
Движением ладони от запястья
он возвращает вечеру уют.
Он пьет свой кофе — лучший, чем тогда,
и ест рогалик, примостившись в кресле,
столь вкусный, что и мертвые "о да!"
воскликнули бы, если бы воскресли.