левит и наложница полная версия

это история того, как одна ссора между мужем и женой, привели к почти полной гибели одного из колен израиля и смене политического строя государства. написано по библейским мотивам см. Кн. Суд. гл.19-21

Часть первая

«Тьфу! Тьфу «мой господи-и-и-н»!
На весь твой дом и на тебя!»
Швыряя под ноги кувшин   
Кричит, связок не щадя,      
Красавица, словно цветок.    
Затем, пиная черепок,
Стуча ладошками о стол,
И, забивая, словно кол,
Пронзительный до боли взгляд,
Визжит: «Мерзавец, сволочь, гад!!!
Вот… вот… одни куски               
Остались от твоей «любви»»!             
«Плевать на дом и на меня-я-я-я!?         
Да я же, я же, я же… я-я-я…
А ты: «тьфу-тьфу!» на всё… на дом…-
Глаза наполнились огнём,
Невольно дёрнулась щека, -
Подумай же, кто ты, кто я?!
Я – левит! Мой знатный род
Аж от Леви-и-и-я-я идёт!
Да моё имя! Да мой сан…
В Ерусал-и-и-и-ме… даже там…
Знает и велик и мал…
Какой позор! Какой скандал…
Да у меня стада, рабы,
Престижный дом! А ты… кто ты?
Всем недовольна, всё кричишь,
А сама бедна, как мышь!
Вспомни, как ранее жила    
Всегда в отребьях, голодна…
Радуясь простой лепёшке,    
Да похлёбке постной плошке…
А теперь, взгляни… ого!
Шёлк, парча да серебро!
И он наложницу хватает
За шаль, что плечи прикрывает.
Та, хохотнувши нагло, зло,    
Бросила ему в лицо:
«Подумаешь бога-а-атство, до-ом!
Да сколько хош таких кругом!
И не чета тебе они!
К тому ж… во всём, а как щедры!!!
Да за ласки, за услады
Они отдать всё будут рады!
Я со своею красотой
В дом войду в любой, лю-ю-б- о-о-й!»
Левит рвёт злобно на лету
Шали тонкую струю.   
От ярости летит слюна:
«Дура! Ведьма! Дрянь! Змея!
Верни мне кольца и браслеты
Пусть кто иной всё дарит это!»      
Он с силой девушку трясёт,
Но та колец не отдаёт.
Из крепких, словно клещи, рук
Вырывается девица,
Бежит к двери под сердца стук
И упорхает словно птица,
Украшеньями звеня,
При этом на ходу крича:
«Да пропадёт твой знатный дом
Вместе с тобой и всем добром!!!»


Убежала, удрала…
В огромном доме тишина…
Сценой измотанный левит
Как выжатый лимон сидит.
Но вдруг, словно увидев ту,
Что в душу яд влила ему,
Левит вскочил, метаться стал,
Взмахнул руками… закричал:
«О, Господи! Да что ж такое?
Что за создание дурное?
Ну, просто бестия! Вулкан!
Потоп, чума и ураган
Вместились в женщине одной!
Да будет ли когда покой?!»
Внезапно, как встал, левит, сел у окна.
Полыхает тихонько в подставке свеча,
Освещая собою, как полотно,
Полное скорби, несчастья лицо.
Долгожданный покой наконец воцарён,
Но теперь так гнетущ и так холоден он.

За неделей неделя неспешно ползёт,
Одиночество знатного мужа грызёт.
Запала наложница в душу его,
Не смотря ни на что глубоко-глубоко.
Ни дела, ни рабыни, ни свитков прочтенье
Не приносили ему утешенье.
Наконец, он устал бороться с собою,
Взял еду, мех с водой питьевою
И в дом наложницы отца               
Направил своего осла.

Часть вторая

Деревня. Убогий старый дом
С осевшим низко косяком.
Вокруг него, как островок,
Грядок небольшой клочок.
Солнце, как огонь пылает,
Но то и дело опускает
Тяпку в грунт, что так пылится,
Низко склонённая девица.
Не отрывая взгляд, левит,
На наложницу глядит.
«Она? Иль может не она?
Нет перстней, слишком черна…»
Взгляд словно чувствуя, лицо
Та поднимает на него.
Очи вдруг сделались круглы
И протянула она: «Ты-ы-ы?»
Хитро сощурились глаза.
Он ответил быстро: «Я-а-а!»
Затем добавил: «Как оно…
С тяпкою житьё-бытьё?!»
Ответа нет. Словно от скуки
Он пред собой с перстнями руки
Вытянул… так… невзначай.
Гримасу сделал: «Ай-я-я-яй!»
Затем бережно, нежно камни протёр
И снова направил на девушку взор
«Конечно, же родимый до-о-ом!
Может ли лучше быть, чем в нём?!»
Девица молчит, только губы сжимает
А муж именитый опять продолжает:
«Ну что же застыла? Веди гостя в дом!
Мне нужно с твоим пообщаться отцом?»
И вот, придав образу царственный вид,
На пороге «хором» появился левит.
Слеповатый, сутулый словно крючок,
С места сорвался худой старичок
Низко кланяться стал и всё лепетал:
«Драгоценного гостя узнал я, узнал…    
Ах, как рад!
                Ах, как счастлив!
                Эй, дочка, давай
Гостя знатного щедрой рукой угощай!!!
Неси еду! Неси питьё!
Всё, что есть в доме, неси! В-с-ё-ё-ё!!!»

Суетится старик: взбить подушки спешит,
Дабы сел поудобней почтенный левит.
Расправляет скатёрку шершавой рукой:
«Прошу, гость драгоценный, прошу дорогой!»
Зная цену себе, благородный левит
Напустил на себя строгий, царственный вид
И неся себя гордо, не спеша пересёк
Трухлявый от лет кособокий порог.          
Он уселся за стол, развалился вольготно
И скривившись небрежно, почти неохотно
Осушил, поднесённый ему стариком,
Кубок с молодым вином.
Причмокнул разочек, причмокнул другой
И рука потянулась за чашей второй…
Пьёт глоток за глотком, а сам глазом косит
На хозяйскую дочь благородный левит.
То коснётся руки, то запястье сожмёт,
Пока та суетливо на стол подаёт.
А то дерзко рукою коснётся бедра,
Когда кувшин приносит та.
Старик с пониманием гостю кивает
И, по-рабски согнувшись, вино подливает.
Он весь сжался в комок, его руки дрожат,
По собачьему верный демонстрируя взгляд.
Принесённые фрукты спеша подаёт
И гость, не стесняясь, всё ест, да всё пьёт.

Уже солнце зашло, уже звёзды сияют,
А застолье своё всё мужи продолжают.
Наконец, отрыгнув, левит со смаком
Жирный, будто вскрытый лаком,
Палец в гору поднимает.
Взгляд затуманенный блуждает,
Красный глянец на щеках
Застыл, он как варённый рак.
Вот взором томным господин
Уставился в пустой кувшин.
И, словно подведя итог,
Пальцем в воздухе провёл:
«Моисей… ой… нет… сам Бог
Нас выше остальн-ы-ы-х возвёл!
Леви-и-и-ты – это соль земли!
Ого-го-о-о! Не просто так!
А такие вот, как ты
(левит икнул и чуть обмяк)
А вам… вам всем… должны вы знать   
Предписано: не воровать!
Блюсти себя и не блудить
Не обжираться и не пи-и-и-ть!»
Тут покачнулся он слегка
И поглядел на старика
Остекленевшими глазами,
Пару раз взмахнул руками
И тяжёлым языком
Произнёс с большим трудом:
«Хотел… хотел поговорить…
Но… о-о-й, пора мне уходить.
Служба при Храме, то да сё…
Утешать кое-кого…
Павшим духом помогать..
Ну, всё старик… пора шагать!»
Вскочил хозяин: «Что ты! Что ты!
Какие там ещё заботы!
Заночуй здесь, отдохни,
А с рассветом…, что ж… иди!»
Священника слегка качает,
Он головой, как конь мотает,
Что-то бормочет невпопад,
А старик тому и рад:
Снял с него обувь, уложил,
Да подушку подмостил.

Храп, сотрясающий весь дом,
Левита пробудил, как гром.
Он затаился… тишина…
Вокруг несмело поглядел
Потёр заплывшие глаза:
«Ужели я, как гром храпел?»
Нащупав под рукой вино,
Он наскоро хлебнул его.
Тут, как из под земли, возник
Пред ним согнувшийся старик:
«Вот молоко, вот хлеб с огня
Гость дорогой, всё для тебя!»
И приторно-сладкая речь старика
Дугой искривила в улыбке уста.
Левит окинул мутным взором
С головы того до пят
И произнёс, хрипя с укором:
«Неуч! Вначале Бога чтят!»
И он хозяина с едой
Резко оттолкнул рукой.
Затем весь собравшись, набросив талит    
Начал усердно молиться левит.
Отвернувшись к стене,
В такт шатаясь словам,
Он к Господу долго взывал, к Небесам…   
Хозяин-старик, как корабль давший крен,
Терпеливо стоял и ждал слова «Амен!»
Наконец, руки гостя, подобно крылам,
Взметнулись, казалось, почти к небесам
И в завершении множества фраз
«Амен» прозвучало несколько раз.
Гость сбросил талит, подошёл к старику
И скорчив гримасу, молвил ему:
«Ну, что старик! Давай о деле!
Ты знаешь о прихода цели!
Что скажешь мне, дочка твоя
Жить остаётся у тебя?»
Тотчас старику лицо
Вытянуло, повело:
«Да что ты! Что ты, золотой!
Нет, конечно! Нет! С тобой!
Найти ль нам лучшего, чем ты
Бери её в свой дом! Бери!
Моё согласье в деле сём!!!»
И вмиг подал кувшин с вином.
Левит отпил и сморщил нос:
«Что за дрянь ты мне принёс?
А ну, неси сюда скорее
Вино из запасов… вино постарее!    
Так день прошёл, за ним другой
Потом ещё один… ещё
Скрывало солнце за горой
Своё уставшее лицо.
Проснувшись как-то среди дня
Застыл у зеркала левит,
Бараньи выкатив глаза,
На отражение глядит:
Туманный и заплывший взгляд,
Щёки отёкшие дрожат,
Как праздничное заливное.
Всё в отражении чужое.
«Всё! Хватит, батя! Мне пора.       
Уж слишком задержался я!»
Он обернулся к старику,
Но тот только кивнул: «Угу!»
И, потирая синий нос,
Хитро щурясь, произнёс,
Поднимая вверх бокал,
В котором янтарём сверкал   
Напиток тёрпкий: «Что ж, зятёк,
Давай глоток на посошок!»
И решительное «всё»,
На задний план как-то ушло.
Застыв, левит чего-то ждал…
Тесть залпом выпил и сказал:
«Ну, что стоишь, как не родной.
Ну, по стакашке, по одной!»
Сломлено сопротивленье.
Вновь священник за столом
Вновь звучит нравоученье
Плюс спор о счастье неземном…
Часы смешались, день и ночь…
Уйти бы он уже не прочь,
Но, как от тяжкого труда,
Его большая голова
Опустилася на стол.
Он захрапел, как бык, как вол…
Девушка морщась, брезгливо плюясь,
Убирает застолья зловонную грязь.            
Но подметил отец, как скривилась девица,
Коршуном яростным к дочери мчится.   
За руку хватает, свирепо трясёт:
«Ты - дура безмозглая! - злобно орёт, -
Норовистая овца!
Дармоедка!!! Желаешь на шее отца
Сидеть до смерти?! Объедать!
Так не-е-ет! Такому не бывать!»
Слюна аж брызжет изо рта
Разъярённого отца:
«И без тебя дом полон ртов,
А тут лев-и-и-т! Такой улов!»
«Ле-е-ви-и-ит! - зло шикнула девица, -
Он мне уже в кошмарах снится!!!
Противен! Вот где у меня!»
И её тонкая рука
Себя по горлу полоснула.
Сердце отцовское кольнуло,
Но всё ж он виду не подал,
А к уху дочери припал         
Полу шепча, полу шипя,
Сказал: «Наплюй на всё, дитя!
Тоже мне, ха-ха, причина!
Зато есть дом, рабы, скотина!
Есть одежда, есть еда!
И ты сыта… всегда сыта!»
Дочь губы сжимает… до синевы…
Сползли по щекам две безмолвных слезы.
Краем старенькой шали их дочь вытирает,
А старый отец утешать начинает.
Он гладит ей руку и просит: «Ну, дочка,
Надломи себя немножко.
Ты видишь, что трещит лачуга?
А как заглядывают в рот
И косятся все друг на друга?
Чтоб больший кто не съел кусок?
Ну, смирись, смирись с судьбой!
Усилье сделай над собой!»
В глазах у девушки мольба,
Цепляясь за рукав отца,
Шепчет она ему в лицо:
«Чую, проклятье он моё!
Ну, до зарезу не хочу             
В дом идти его… к нему…»
Такой увидев поворот,
Вырвав рукав, отец орёт:
«До заре-е-езу! Не хоч-у-у!
К кому же хочешь?! А? К кому!?
Ишь, красотка! Хорош-а-а!
Кому нужна ты без гроша?!»
Лопнуло отца терпенье.
Сменяет он на крик шипенье
И тем, решив поставить точку,
Все страхи выплеснул на дочку:
«Плевать на красоту твою!
Она мне только на беду!
Подонки стаями снуют,
Того глядишь, силой возьмут…
Шлюхой станешь! Байстрюков
Притащишь под отцовский кров!
Позор! Позор!» - кудахтал он,
Но тут левита «сладкий» сон
Стал развеваться, храп утих
И брань свою прервал старик!            

Потянувшись раза два,
Зевнув, открыл левит глаза.
Со скрипом встал, взглянул в окно
И прокряхтел: «Охо-хо-хо!
Да что ж такое? Что творится?
Опять за горы солнце мчится!
Лишь пробуждаюсь ото сна,
Глядь, а на небе уж луна!
Чертовщина, колдовство!»
Тут тесть поднёс ему вино.   
Бульк-бульк, звеня в открытый рот,
Вино, как водопад течёт.
Минута и сосуд пустой.
Тут с бороды своей густой
Левит капельки смахнул
И грудью полною вздохнул:
«Всё… ухожу… пора… пора!»
«Да что ты, зять, хоть до утра
Останься, а уйдёшь с зарёю!»
«Ну, да! Сопьёшься тут с тобою!
И так, то полдень, то закат
Иль, может быть, ты будешь рад,
Когда я лишусь работы?»
«Да что ты, зять мой! Что ты, что ты!
Просто скоро грянет ночь!»
«Плевать! Готовь в дорогу дочь!»
Долгожданные слова
Лик осветили старика
И он, мурлыча, словно кот,
Слащаво девушку зовёт:
“Эй, доченька, родная, дочка…»
Та взгляд метнула, как стрелу.
Отец пнул в зад: «Ступай и точка!
Оглохла что ль? Иди к нему!!!»
И, ковыляя торопливо,
Старик начал суетливо
Быстро заталкивать в мешки
Шали, платья, гребешки,
Нитки, платочки, покрывало
И даже всунул одеяло.
«Фух…» с облегчением вздохнул
И, вытирая пот, взглянул       
На два солидные узла,
Прикрывших ослику бока.
Взглядом оценщика левит
На двух своих ослов глядит
И кивая на «пустого»
Хмурясь, проворчал сурово:
«А тот, глядишь, и не пойдёт
Со всей компанией вперёд.
Животина ещё та,
Назад вернётся, в закрома.    
Намёк понят стариком.
Он снова возвратился в дом
И через миг второй осёл
Был нагружен словно вол
Запасами воды, зерна,
Муки, изюма да вина.
«Ну, вот! - левитово лицо
Довольный вид приобрело. -
Теперь уж точно в путь пора!
Бывай старик, идём… пока…»
Под копытцами твёрдыми осликов ног
Шурша застонал, казалось песок.
Качаясь, медленно они
Прочь со двора тропой пошли.
Им, глядя вслед, старик стоял,
Довольно руки потирал:
«Одну таки пристроил я…
Ох, дал бы Бог, чтоб навсегда!!!»

Третья часть               

«Караван» едва влачится.
В такт хозяину шаги.
Солнце уставшее садится,
А к дому о-о-го-го-о идти!
Уже сменил жар дня палящий
Вечерний ветер леденящий.
Птиц певчих зазвучала трель,
Выветриваться начал хмель…
Всё чаще и чаще на солнце левит
Настороженно глядит.
Тревога в сердце возрастает
И шаг священник ускоряет…
Последним бликом за горой
Исчез луч солнца золотой
И лишь лиловая дорожка       
Очерчивала след немножко.
«Ох, не успеем! Ай-я-яй, не дойти!
Не приключилось бы беды!
Народ… народ в этих краях…, -
Левит запнулся, - ах-ах-ах!»
Он кисти цицита в кулак собирает,
Целуя, к дрожащим губам прижимает
И тараторит, как в бреду:
«О Боже, отведи беду!
О, Господи, - ноет, - спаси от народа…
От этого дикого, тёмного сброда,
Что живёт Ученье Твоё не блюдя,
Единого Бога не зная, не чтя».
Левит театрально глаза закатил,
Ладошки смиренно к груди приложил
И даже щекой прокатилась слеза.
Не сдержалась девица и хмыкнула: «Х-ха!
И голос, душу её рвущий,
Шикнул змеей: «Зако-о-н блюдущий?!»   
И бесики в глазах девицы
Стали презрительно искриться.
«Цыц, беспутная! Молчи! -
Рыкнул, оскалившись, левит, -
Из-за тебя дрожу в ночи.
И глас мой к Господу вопит!»
Завыли шакалы, раздался рык льва,
Ночь поступью твёрдой входила в права,
Застигнув левита с женой молодой,
На земле ханонейской, земле им чужой.
Левит взглядом потухшим скользит по горам,
По языческим капищам и по домам.
«Спеши… ногами шевели!
Коль повезёт, сможем дойти
К своим, к земле Вениамина…
Дорога тут не так уж длинна!»
Короткими ножками жирный левит,
Пыхтя и сопя, в темноте семенит.
Каплями струится пот,
Ещё немного, ещё поворот…
И вот, наконец, замелькали вдали
Городка небольшого цветные огни.
А вот высокие ворота      
Их мезуза украшает.
Тотчас восторженная нота
Из уст левита вылетает:
«Фух! Спасены! Это она…
Вениаминова земля!!!»

Тускло светит луна, россыпь звёзд золотая,
Кое-где слышны звуки собачьего лая,             
А кое-где из темноты:
«Уг-у-у» совиные слышны.
Вот вдохновенно кулаком               
Левит стучит кому-то в дом.
Ответа нет. Стучит сильней:
«Эй, есть ли кто живой? Эй-ей!
Эй! К вам священник восклицает…»   
Но тихо… стук он продолжает,
Раздражаясь и крича:
«Эй, пустите в дом меня!»
Тень проскользнула за окном,
Кто-то к стеклу прижался лбом.
«Давай, - кричит левит, - давай!
Дверь побыстрее открывай!
И радуйся, что сам левит
Избрал твой дом… к тебе стучит!»
Тень, словно туча, за окном
Недовольный рык издала,          
Пригрозила кулаком,
И с бранью со двора прогнала.
Подобно раненому псу,
К другому он бредёт двору.
Опять взывает, вновь стучит,
Но только лай в ответ звучит.
Всё гуще и темнее ночь.
Левит стучит в дома, взывает,
Но отовсюду гонят прочь
И дверь никто не открывает.

Устав бессмысленно ходить,
Стучать, требовать, просить,
Словно подкошенный тростник,      
Сел посредь улицы левит.               
Потухший взгляд, сжат плотно рот,
Тяжко вздымаясь на круглый живот,
Отвесисто ношей поникшей легла
Метлою густою на грудь борода…

Расстроен, подавлен, тупо глядит
На след лунной дорожки безмолвно левит.
Вдруг тень рассекла лунный свет пополам,   
Левит встрепенулся, не верит глазам
Словно ныряя в лунный свет,
Надвигался силуэт.
Он приближался не спеша,
Шурша ногами по камням,
Его густая седина
Рассыпалась по плечам.
Левита словно обдало
Надежды тёплою волною,
Подобно отроку легко
Вскочил он, стал махать рукою,
Но вдруг осёкся, помрачнел
И, голову роняя, сел…
От тяжких дум в глазах темно
(Что было за день, проплыло)
Вздох обречённый вылетает,
Вдруг за спиною ощущает
Учащённое дыханье
И ног влачившихся шуршанье.
Левит обернулся, не верит глазам:
Седовласый старик подошёл к нему сам,
Устало вздохнул, навалясь на клюку,
Всех взглядом обвёл и спросил: «Почему?
Почему в этот час с молодою женой       
Ты сидишь, как бродяга на мостовой?
Неужели постель и вино молодое
Хуже, чем мрачное небо ночное?!»
Слыша, что в речи старика            
Нет подлого двойного дна,         
Взгляд простодушен и открыт
Рассказал ему левит
Откуда идут, как застала их тьма,
Как с надеждой на отдых стучал он в дома…    
«Представляешь? - с досадой левит говорил, -
Я просил, умолял… я бы им заплатил…
Я в Храм Бога иду! А меня! А ме-е-ня!
Как попрошайку… со двора!!!
У меня же всё с собою
И зерно, и мех с водою,
И еда есть, и вино…
Да моё имя ог-г-о-г-о!»
Левит всё больше распалялся,
Свою обиду изливал,
Но старик вдруг засмеялся
И, хлопнув по плечу, сказал:
«Ну и упитан ты, дружок,
Того глядишь злодейский глаз
В тебе увидит шашлычок,
Иль для забавы схватит вас…
Мир тебе! Пошли в мой дом            
Там заночуй, будь гостем в нём!»         
Слова эти были, как на рану бальзам
Священник вскочил, отряхнул «сарафан»
Толкнул девицу животом
И поспешил за стариком.

Четвертая часть

Живая беседа, льётся вино.         
Кувшин оголил желтоватое дно.
Возник второй кувшин с вином,
Вдруг раздался за окном
Шум на улице ночной
И голос проорал хмельной:
«Эй-ей! Не здесь ли жирный плут
Отыскал себе приют?!
Пристроить зад хотел на ночь…
Так мы идём ему помо-о-чь…»
Вином священник поперхнулся,
В глазах немой вопрос возник,
Хозяин тихо чертыхнулся
И лицом к окну прилип.
Отблеск факелов… толпа
На дом его шла хохоча.
И вот в окно раздался грохот,
За ним нахальный, пьяный хохот:
«Эй, подавай нам толстяка…
Хотим его окорока…»
Старик замялся: «Вы о ком?!»         
«О том, кто жирным кулаком,
Как дятел в окна всем долбил.
Гляди – полграда разбудил!
Разгорячил нас, что ж, хи-хи,
Давай его нам, выводи…»
Священник бледен, как стена
Уже ему не до вина
Боится даже шевелиться,
А толпа всё веселится,
Разрастается, как ком
И ещё пуще за окном
Сквернословят и орут:
«Выметайся жирный плут…»
Старик, как мел… дрожа левит,       
Вопрошающе глядит:
«Это кто? Воры, бандиты?»
«Тсссс…Ша-н-тра-а-па! Сынки элиты!»
Плюнув, прошептал старик:
«Ишь, учинили какой крик!»
С опаской в щёлочку глядит,
На знатных «деточек» левит:
«Ну и свора… ну и ну…
Да их пороть… да их в тюрьму!»    
Тут стуков новая волна
Дом буквально затрясла.
«Эй, сколько ждать? Эй, выводи!
А то у нас уже штаны
Вздулись и по швам трещат
Ей, слышишь… не томи ребят…» 
И удары словно гром,
Обрушились на хрупкий дом.
Хозяин сжался весь в комок,
Тряслись и стены, потолок,
Казалось: если стук продлится,
То дом на части разлетится.
Старик выскользнул за дверь,
Заслоняя вход собою
И, жалко взвизгнув, словно зверь,
Протяжно проронил с мольбою:
«Братья мои, не делайте зла…»
Но громко, беснуясь, орала толпа.
Тонул слабый голос во мраке ночном,
Дом обступали плотным кольцом.
С разных сторон в одночасье орут:
«Что там блеет старый плут?
Не препятствуй, не юли!
Толстого сюда веди!»
Вновь слабый голос старика:
«В бездну не падайте греха…
Зачем вам он? Я вам… я вам
Дочь юную свою отдам…
Или… если не хотите
Его наложницу возьмите…»
Гул в толпе: «Тощих бабёнок?
Нам нужен «жирный поросёнок»!
«Хи-хи», «хи-хи», «ха-ха», «ха-ха»
Давай нам борова сюда!»
И к старику мгновенно тут
Десятки потянулись рук…
Всё слышавший в доме, дрожащий левит,
Как тень, забившийся в угол стоит.
Вдруг взгляд его упал на жену,
Он хватает её и толкает в толпу…
Воцарилась тишина.
Замерла на миг толпа.               
Огонь факелов пыхтящих
Осветил лицо стоящей…
И по замершей толпе
«Ах» прокатилось в темноте.
Брови дугою, губы – кораллы
Глаза, как агаты, сверкая, пылали.
Волосы словно морская волна.
Как лист на ветру дрожала она.
Хмельной угар своё берёт
И толпа по животному снова орёт
Уходя от жилища… уходя в темноту,
Влача за собою жертву свою…               

Часть пятая

Луч солнца рано поутру,
Проткнул насквозь ночную тьму.
Запели петухи. Левит
С опаской за окно глядит.
Он, затаив, как зверь, дыханье,       
Превратился весь в вниманье.
Его сковал страх ледяной.
Но всё же, крадучись, крутя головой,
Священник вышел на порог   
И что это? Помилуй Бог…
В обрывках одежды, нага, в синяках
С колючками, в чёрных густых волосах
На пороге лежала, свернувшись клубком,
Наложница, в землю уткнувшись лицом.

Левит губы скривив,         
Словно яду испив,    
Помутившийся взор,      
Отвёл в сторону гор.
И молвил протяжно, сквозь зубы, цедя:
«Вставай! Идти давно пора!»
Но, ни вздоха, ни стона, ни попрёков, ни слёз
Неподвижный «комок» ему, не произнёс.          
Время идёт, выжидает левит,
Петух снова и снова с надрывом кричит.
Где-то лает собака, где-то блеет коза,
Но, как прежде, лежит неподвижно жена.
Наконец, понимает всю правду левит:
Перед ним бездыханное тело лежит.
Склонился левит, взял на руки жену,
А затем  её тело на спину ослу
Положил на седло, как багаж закрепил,
А сверху ещё покрывалом накрыл.

В предрассветном тумане накидкой накрыт,
Крадучись, двор покидает левит.
Под накидкою чёрной в красных пятнах лицо,
Глаза, как рубины, цвета бордо,
Побелевшие губы, перекошенный рот…
Левит, спотыкаясь, в свой город бредёт…
Вот и город родной, постояв у двора,
Левит загоняет в ворота осла,
А сам, влачась с большим трудом,
В родной почти вползает дом.            
Блуждающий взгляд по стенам скользит,
Не в силах стоять, на постель сполз левит,             
Не слушает тело, застыл в горле ком,
Лежит он, в подушку уткнувшись лицом…
Вдруг так же резко, как упал,
Распрямившись, левит встал.
Зловещая тень искажала лицо,
Что было, как страшная маска, черно…
Взяв огромный тесак, левит вышел во двор.
На щите от ворот распластал, распростёр
Бездыханное тело прекрасной жены
И начал его разрезать на куски.
Нож вонзается в плоть, он не режет, а рвёт.
Кровь брызжет в лицо и струйкой течёт
Подобно горючим, кровавым слезам,
Сползая на грудь, по небритым щекам.
Двенадцать кусков… двенадцать частей…
Вдруг слуг он зовет: «Эй! Сюда! Поскорей!»
Но сдвинуться с места не могут они,
Застыли, как глыбы, к земле приросли.
Но левит, багровея, всё громче орёт:          
«Я велю вам: пусть каждый часть тела возьмёт!
По еврейским проедет… всем племенам
И раздаст всем двенадцати нашим вождям!      
Не тряситесь, как зайцы… Едьте, спешите!
По всей Иудее весть разнесите!!!»               


Во дворе никого, только ветер шуршит,
Неприкаянно бродит пунцовый левит
Раздражает его и всё бесит кругом
И он почти вбегает в дом.
Затем застыл, словно пронзённый         
Острою стрелой калённой,               
И, шатаясь вправо, влево,
Рухнул, как срубленное древо.
Левит не плакал, левит выл!
И страшный вой тот походил
На песню скорбную волков,   
На приводящий в трепет зов…          

Часть шестая

Спорящих мужей толпа…       
Крики, аж летит слюна…
Руками машут пред собой,
Ну, сущий разъярённый рой.
Каждый орёт, как не в себя:
«Ну и дела! Ну и дела!»
«Возможно ли?» «Не может быть!»
«Судить, распутников!» «Казнить!»
«Небывалое дело! Ах-ах! Аха-хах!
Потеряна совесть… удержит ли страх?!»
«Не был Израиль так потрясён
С рабства в Египте… когда был пленён!»
Гул с новою силой, как ком нарастает.
Никто голоса уже не различает
Вдруг, кто-то с лужённою глоткой кричит:
«Тихо!!! Заткнитесь!!! Пусть скажет левит!!!»
Послушно на время притихла толпа,
Левит на помост стал в центре двора.
Он бледен, взлохмачен, губы дрожат,
Взгляд тяжёлый, глаза, как два угля горят.
Голос с хрипцой тишину разорвал:
«Ночь в Гива застала…, приют я искал…»
Он глазами-огнями стал вождей обводить,
«Меня-я-я… жители Гива хотели убить!!!
Служителя Бога!!! Напали, как псы…
До смерти наложницу… гады… они…»
Его голос надтреснул, он качнулся слегка,
Брови сдвинул, сжал до боли уста,
Миг молчал, но потом грозно бросил в толпу,
Высоко поднимая руку свою,
И сотрясая кулаком,
Крикнул: «Невиданным грехом
Не на день, а на века
Запятнаны их имена!»
Тут священника лицо
Вид властный, твёрдый обрело.
Казалось вождям: перед ними стоит
Левий великий, а не просто левит.
Кудри того вздымались, как грива:
«Совершили бесчестие жители Гива…
Преступленье!!! ЗЛО-ДЕ-ЯНЬ-Е!!!
За вами суд и наказанье!
Вам решать… великим мужам
Колен Израиля вождям.


Тихо… собрание молчит,
Кто-то пейсы теребит,
Кто-то дёргает концы
Непослушной бороды,
Кто-то затылок нервно трёт,
Открыв недоумённо рот.
На знать из-под бровей глядит,   
Взглядом сверкающим левит.
«Хм-хм…, - прервало тишину, -
Не втянем ли страну в войну?»
«Средь тех злодеев быть могли
И знатных горожан сынки…»         
«Кучка распутных сопляков!
Подонков!!! Взбесившихся волков!!!»    
«Но отдадут ли? Отдадут?
Отпрысков своих на суд?!»      
Толпа, как на дрожжах, растёт.
В неё вливается народ
И уже гул, а не «шу-шу»,               
Сотрясает всю толпу:
«Найти виновных! Наказать!!!
Плевать, что знать! Плевать! Плева-а-ть!!!»
«Закон один! И перед ним
Равен пастух и господин!!!»
И снова спор: «Оно то так…
Да жаль, что только на словах!!!»
«Кто их заставит, ведь они
Знатны, богаты и сильны?»
«Тут твердая рука нужна…
Вот был бы царь тогда бы да…»
И вот в полный голос спорит собранье
О том, как же быть… о наказанье.
Тут старец поднялся, стал ровно, как жердь:
«Закон Моисея требует – смерть!!!
Его голос холодный, колючий, как лёд…
Тишина… замирает еврейский народ.
«Община Израиля! Именно мы
Взыскать за этот грех должны.
Дабы нам самим потом
Не стать такими, как Содом!»
Речь старца, как камень брошенный в воду,   
Движенье волн придал народу,
В массах новый всплеск волненья.
С воплем, криком возмущенья:
«Закон!!! Да будет свят Закон!!!»
Кулаки со всех сторон
Вверх взметнулись высоко:
«Смерть насильникам за то!!!»
«Смерть убийцам! Смерть! Судить!!!»
«Казнить, кто б ни были… казнить!!!»
И составило собранье
Вождям Гивы указанье:
Выдать виновников греха
Для справедливого суда.               

Часть седьмая

Вениаминово колено…
Сидят, насупившись, вожди…   
На свиток косятся надменно,
Зло ухмыляючись в усы.               
«Ишь, состряпали посланье, -
Вскочил князёк, пыхтя, как печь. -
Суд устроим… наказанье…
Снимут портки и будут сечь?!!»
«Да! – поддержал его другой,
Гневно раздувая щёки,
И сотрясая бородой,
Ругательств выплеснул потоки, -
Ишь, чего вздумали! Учить!!!
В чужой полезли огород…
До того глядишь дойдёт,
Под их хлыстом мы станем жить!!!»
Огромного роста, в плечах широки
Кипели от гнева колена вожди:
«Какая наглость!!!» «Дерзновенье!!!»
«Ни страха нет, ни уваженья!!!»
Вдруг раздражённо старый князь
Молодому прошипел:
«Баба на кой вам та сдалась?
Зачем левита захотел…?»
«Зачем леви-и-та-а? Кто же знал?
Не написано ж на лбу?
А бабу сам свою нам дал?»
Рявкнул увалень вождю.
«Ну, что-то в роде подношенья.
В знак щедрости и уваженья…»
И, скалясь сально, показал
Жеребиный свой оскал.
«Са-а-а-м… Идиоты!!! - князь плюёт, -
Теперь колена все… народ…
Из-за ублюдков, из-за вас,
Пойдёт с оружием на нас!»
Увалень расправил плечи,
Бицепсами стал играть:
«Хх-аа! Пускай идут! При этой встречи
Нам есть чего им показать!
И мы… ого-о-о! Покажем им…
То, что со шлюхой сотворим…»
Он заржал, и всё на нём
Заходило ходуном,
А рядом вся его компания
Тоже затряслась от ржания…

Часть восьмая

Край города… ров, как черта,         
Разделяет стана два.
Станы подобны двум стихиям
Готовым слиться воедино…
Готовых стать одновременно
Вулканом иль землетрясеньем.
Крики с проклятьями, угрозы
Землю затрясли, как грозы.
Словно дух уловив, от земли исходящий,   
В предвкушении крови, чуя запах пьянящий,
Поднялось незримое облако быстро
И над Израилем нависло…
Воздух колок стал, колюч,
Вобрав всё чёрное из душ,
И, словно пресс иль жернова,
Со скрипом разносил слова:
«Накажем! Проучим! Не судом, так мечом
Очистим от гноя Израиля дом!!!»   
Княжий шатёр в центре стана стоит,
Он вождями, как пчёлами улей набит.
Спор, раздор между мужами,   
Мечут молнии очами
Вверх поднимают кулаки,
В пылу хватают за грудки;
Кричат, выпучив глаза:
«Первым в бой отправлюсь я!!!
Моё колено!» «Нет, моё!!!
Твоё не стоит ничего!!!»
Казалось, что вожди вот-вот
Друг друга в клочья разорвут,
Что этот спор их доведёт
И бой в шатре начнётся… тут!
Но распахнулся вдруг полог
И в солнечных лучах возник,
Переступив через порог,
Одетый в белое старик.
«Первосвященник…» - зашептали.
И пыл слегка свой поуняли,
А тот стоял грозе подобный,
Взгляд на князей метал недобрый:
«Никчемный спор! Позор и срам!
Будет петушиться вам!»
Молиться я сейчас пойду.
Склонюсь пред Богом! Вопрошу…!»
Священник вышел… тишь, молчанье
Но вот прервалось ожиданье:
«Колено Иуды первым идёт!» -
Священник сказал, поднимая полог.
Воздух разрезан звуком трубы,
Строятся к бою, готовясь, полки.
Лошадиное ржанье, воздух густой
Всё предвкушает намеченный бой…

«Ну что? Щенкам жопы надерём? -         
Перед Иудиным полком
Бодро командир шагает, -
Ещё узнает! Ох, узнает
Нашу силу непременно
Вениаминово колено!!!»
И руку вверх подняв с копьём,
Им затряс перед полком:
«Общиплем перья у цыплят,
А то орлами себя мнят!?»
«Ура-а-а!» Летит между рядами,
Подхваченное в миг бойцами:
«Проучим! В щепки разнесём!
Урок мальцам преподнесём!»
Дробь барабана, зов трубы
Оборвал их похвальбы.
И вот, словно в бурю летят облака,
Пыль поднимая, несутся войска
Всё смялось в комок, только звуки трубы,
Кони с ржанием диким встают на дыбы,
Скрестившись в сражении, копья звенят,
Стрелы летят к своей цели, разят…
Пыль, с кровью смешавшись, поднимается ввысь,
Как два зверя огромных два колена сплелись.
Но вот бурые тучи ветер унёс.
И что же мы видим? Что же стряслось?
Бежит колено Иуды… бежит!
В вдогонку хохот, брань летит…
Но только гул врагов утих
Ругань сыплется своих:
«Эй! Куда «герои»? Стой!!!
Вы к врагу повернулись не той стороной!
Трусы! мерзавцы! Вас же больше в пять раз!
Вернитесь! В бою покажите свой класс!»
И вопль своих, пуще вражьих мечей,
Разит и ранит силачей.
И вот хаотично те скачут назад,
В них дружным потоком стрелы летят,
Бойцов срезая на ходу,
Как острая коса траву.
И снова в россыпь, кто куда
Бегут Иудины войска.
Но единым кулаком
Их бьет Вениаминов дом!
Целый день идёт сраженье,
Рубка на смерть целый день,
Но вот заката приближенье,
Накрыла поле боя тень.
Бой завершён. Стих копий звон,      
Утихло лязганье и стон
Колена Иуды – поредевший отряд,
Плёлся кое-как назад.

Часть девятая          

Весь Израиль той ночью
Не рыдал – выл от боли.
Из бород длинных клочья
С проклятьями доли
Мужи выдирали, разрывали рубахи,
Пинали щиты, как ненужные бляхи,
Обиду, пытаясь, на них возместить,
За тех, кого те не смогли защитить.
А вопль… дикий вопль матерей, жён, сестёр
Наполнял, сотрясая собою простор,
Так, что, казалось, их плач подхватили
Все звери, что в горах, лесах рядом жили.

И клялись мужчины плача, крича
От скорби и боли, клялись сгоряча:
«Да будет проклят тот из нас,
Кто дочку хоть одну отдаст
Вениаминовым сынам.
Позор! Проклятие и срам!!!»
В ту скорбную ночь реки пролитых слёз      
По тысячам душ убиенных лилось.
Когда же последний воин лихой            
Был похоронен, засыпан землёй,
К первосвященнику пошли
Опять Израиля мужи.
«Сей раз чего хотите знать?
Кому вновь первым воевать?!»
Седовласый старик вопросил у вождей.
«Нет, - зазвучал вяло голос князей, -
У господа Бога о нас вопроси…
Надо ли вновь обнажать нам мечи?
Копья и стрелы в братьев метать?
Должны ль с ними драться? Должны ль убивать?»
И священник выходит. День в молитве провёл,
И вот он с ответом к собранью вошёл.
Горят тайным светом во мраке глаза:
«С братом воюйте! Господь сказал: «Да!»

Часть десятая

Вениаминова земля…
Её просторы, очертанье    
Заранее, издалека,
Бойцов приводит в содроганье.


Серый, зловещий край стены
Торчал враждебно из земли         
И взору их напоминал         
Тигра грозного оскал,
Иль наконечники от лука
И тишина вокруг… ни звука…
Застыл, казалось, даже куст 
И создавалось впечатленье,
Что город брошен, город пуст,      
Что не с кем им вести сраженье.   
Но всё ж Иудино колено      
Идёт с опаской, идёт ленно.
На сей раз его бойцы
Не так уверенны, резвы.
Не так их души рвутся в бой,
Рассыпан, как попало, строй.
И даже громкий крик вождей:
«Вы всех сильнее и храбрей!
Бог победу нам отдаст!»
Их давит, словно сланца пласт,
Как породы твёрдой ком.
Плетутся воины с трудом.
Но вдруг почти что в двух шагах            
Стена пред ними оживает,
Зловещий открывает лаз,
И смерч из стрел в них выпускает.   
Смятенье, паника в рядах
Их валят наземь стрелы, страх…
Вслед за лазом отворённым,
Открылась тысяча щелей,
Что стену превратили в монстра
С великим множеством очей.
Стена жила… стена дышала…
Камни, пламя изрыгала,
Из недр своих, швыряя их
В собратьев, шедших против них.
Ржут кони, взмывшись на дыбы,
Хозяева их пронзены,
Лежат, похожи на ежей,      
А из стены со всех щелей,
Смертоносный вихрь несётся…
И кровь всё пуще льётся, льётся.
Смешалось всё в комок из зла:
Пыль с кровью, ржанье, вопль, зола.
Паника… Иудино колено
Разнесло, как ветром сено.
Бойцы метались кто куда.
Кто взад, вперёд, туда, сюда.
Метались словно бы в огне
Подобно зверю в западне…
И вот, забыв про долг, про бой,
Мчат они назад… домой…
Мчат от страха… вне себя…
Тут распахнулись ворота
И оттуда, как волной
Вынесло отряд шальной.
С улюлюканьем и криком
Громогласным, властным, диким
Неслись они за беглецами,
Разя тех копьями, мечами…

Часть одиннадцатая

Ночь… прикрываясь облаками,
Нехотя луна всходила
И всё, что, пряча, тьма скрывала,
Освещая, обнажила…
Поле усеяно телами,
Пронзёнными насквозь стрелами.
Крови пролившийся поток,
Уже впитал в себя песок.
И только пятен бурый цвет
Выдавал кровавый след.
Горы тел на поле боя,
Но и теперь им нет покоя.
Их шакалы раздирали,
Трощили кости, пожирали…
Крик воронья, как мерзкий хор
К вершинам доносился гор.
Шёл пир зловещий, пир зверья,
Шакалов, волков, воронья…

Проиграли иудеи             
Вениаминову колену
С потерями большими бой.       
И те теперь, кто уцелели
Бежали прочь, стремглав летели,
Ног, не чуя, под собой.
Все в россыпь мчали… кто куда,
Кто в поле, горы, кто в леса…
Ночь… не видать вокруг ни зги,
Но всё же ноги привели,            
Какой-то чудною тропой,
Их вместе всех в город Святой,
К скинии, к той, где лежали
Богом данные скрижали.
Разбиты телом и душою,
У Храма Божьего гурьбою,
Уселись воины и там
Скорбным предались слезам.
Всю ночь плач воинов, как вой
Город сотрясал Святой.
И жители города к воинам шли
Пищу и воду собратьям несли,
Но в глотки мужей не лезло ничто:      
А ни еда, а ни питьё.
И тогда пред бойцами,
В святом облачении став во весь рост,
Слившись молитвой с небесами,
Священник объявляет пост.

Часть двенадцатая
(Божье слова и общий совет)

Храм… Жертвенник… Шофара вой,
Слился в тысчи голосов,
Вонзаясь звуком, как иглой
В скорбящие сердца бойцов.
Священник сильною рукою
Тащит ягнёнка за собою.
Блеянье, крик, но через миг
Принесённый в жертву стих.
Народ глядит во все глаза
На змейки пёстрые огня.
Пламя тушку охватило
И в сизой дымке в небо взмыло.
Оставляя за собой
След лучезарно-золотой.
Священник, закатив глаза,
Молил о чём-то Небеса.
Вдруг небо словно разорвало
До основания… до дна…
Оно сверкало и мерцало
Блеск Мира Горнего, даря.
И этот мир, как голограмма,
Живой, подвижный, яркий был
Народ, собравшийся у Храма,
От страха очи опустил
И лишь священник чуть дыша
Спросил с надрывом Небеса:
«Отец наш Небесный ответь… знать должны:
Войною надо ль нам идти
На колено нашего младшего брата,
Чья кровь дорога нам евреям и свята?»
И голос Небесный, обретя очертанье,
Сказал однозначно: «За то злодеянье
Наказаны будут Мною сыны.
Идите! Воюйте! Одолеете вы!!!»

Плотным кольцом собрались у костра,
Как побитые псы, вожди и князья.
Горячие споры… бисером пот,
Сверкая на лбу, по морщинам ползёт.
Сотня мужей… сотня разных таких:
Чёрных, рыжих, совершенно седых,
Лысых, плешивых, с шевелюрой густой
Махали руками, трясли бородой;
В грудь себя били, соседей толкали
И, как им казалось, мудро толковали,
О тактике боя, о планах сраженья.
Не раз превращались в пепел поленья,
Позабытые в споре, догорая дотла
Но вот за горами зажглася заря…

Часть тринадцатая 
Опять поражение?

Клич боевой… трубит труба
И вновь евреи, как вчера
У стен города стоят               
А из бойниц им вниз кричат   
Вениаминовы сыны,
Куражась, сверху со стены.
Плюют на братьев свысока
И крутят пальцем у виска:
«Вы что забыли, как вас гнали?
Бежали, аж портки теряли!
Откуда ж столько молодцов?
Зарыть успели мертвецов?»
И грохот смеха: «Га-а-га-а-га!»
Но оборвала их труба.
Рыкнул грозно барабан
И внизу стоявший стан,
Криком сотни голосов,
На город бросился врагов.
Тотчас камни, копья, стрелы
Сверху градом полетели,
Полился смоляной поток
И крик: «Урок! Опять урок
Вам, придуркам, зададим!…»
И вновь, как прошлый раз, гоним,
Тыл открыв, своим врагам
Бегут солдаты по пескам.
И вновь им в след «ха-ха», «хи-хи».
«Стадо трусов!» «Слабаки!»
«Догоним! И на этот раз
Истребим уже всех вас!!!»

Грохот, скрежет, скрип… врата
Распахнулись широко
Заулюлюкала толпа               
И всадников примерно сто
Вслед за врагами поскакала
«Ату! Ловите!» - им кричала,
Войдя в азарт, как на охоте.
«Бей! Рази на повороте!» -
Скалясь в седле орал солдат -
«Куда уносишь пышный зад?!»
«Лови живьем! Я «кроху» ту
Себе наложницей возьму!»
И тычет весело кнутом
В спотыкающийся ком
И снова гогот: «Ха-ха-ха!»
«Ну и вёрткий, как лиса!»            
Всадник, вихрем чёрным мчит,
Камни летят из-под копыт,
Плеть пляшет по бокам коня,
Но всё напрасно, всё за зря…
«Тьфу ты! Скрылся за холмом!»
«Лови! Он рядом! Ну! Бегом!!!»
Поворот… ущелье… «Тр-р-р-р!»
Кони стали на дыбы…

Часть 14
Победа!

Не спиною, а лицом
С оружием, полукольцом,
Напротив всадников лихих,
Вырос противник грозный их.
Тысячи глаз, словно кинжалы,
Взгляды во врагов вонзали.
Стрелы, копья и мечи…
Хриплый крик: «Заманены!!!»
Гарцуют кони взад, вперёд,
Отыскать пытаясь ход
И седоков своих спасти.
Вдруг снова крик: «Эй, посмотри,
Оглянись на крепость, град…
Крыши на домах горят!!!»
«Назад! Назад! Там дети, жёны!»…
И, развернувшись круто, кони,
Несутся по камням, пескам,
Спины открыв, своим врагам.
А вслед им камни, копья, стрелы
С улюлюканьем летели.
И редели ряды победителей прежних,
Но они всё неслись, не теряя надежды,
Неслись отчаянно к домам…
А там… а там… а там… а там…
Кровь уже текла рекою
Крики, возгласы с мольбою
Сливались в хор непостижимый,
Протяжный, жалобный, тоскливый…

И вот «прореженный» отряд
Почти что достигает врат,
Но что это? Опять пред ними
Стена с отрядами чужими!
Сотни, тысячи бойцов
Вооружённых до зубов
Прямо в лицо гогочут им
И облаком серым, звенящим, густым
В них стрелы летят, пронзают сердца
И падают наземь гигантов тела.

Смешалось всё: крик, вопли, смех
Топтанье, ползанье и бег
В сплошную массу, что жила,
Казалось по законам зла.
Боль – блюдо! Слёзы – соль к нему!
Всё это брошено в толпу!
Страданья, раны, суета –
Приправы: перец, хмель, кинза!
И кровь, как соус, не скупясь,
Вкус этому придать взялась!
Краснеют камни и песок
Цветной по щиколотки ног…

Часть 15

Остаток отряда полуживой
Метался, кружился, повернулся спиной
И бросился прочь от стрел и меча
В рассыпную, спасаясь, кто куда… кто куда…
За ними погоня. Клубами летит
Пыль алого цвета из-под копыт.
Лошади ржут, встают на дыбы,
Слышен протяжный стон тетивы,
Со свистом вдогонку стрелы летят, 
Цель настигают, пронзают, разят…   
И валятся, словно с деревьев плоды,      
Вениаминовы сыны,
Под смех за спиною, сотрясание мечей,          
Под ноги валятся коней.
«Героями» паника движет и страх,
Их дерзость былая развеяна в прах.
Дрожит каждый мускул, всё трепещет внутри,
Мужи извиваются словно ужи,
Стараясь исчезнуть, зарывшись в песок,
Удрать от врагов, отыскать уголок,
Расщелину, нору, ну… что-нибудь…         
Во чтобы ни стало спастись, ускользнуть!

16 часть
Месть

Подобна тысячи волкам
Мчит погоня по пятам.
До полной победы пару шагов,
План истребленья давно уж готов.
Вдруг ветер поднялся. Тучи  густые
Лучи заходящего солнца косые
Закрыли собою. Спустившийся мрак
Стал щитом-неведимкой для бежавших вояк.
И вдруг, словно в сказке, ущелье, лес!               
Как раз перед ними… наперерез!
И никого… ни единой души…
Словно все растворились в вечерней тиши.
В воздухе руки застыли с мечами,
Устало стонет тетива,
Стрелы с носами-остриями
Цели не видят, не видят врага.
Топчутся кони. От гнева красны,
Тянут бойцы лошадей за уздцы.
«Улизнули! - звучит, - ну что ж за солдат
Кровью ответит взрастивший их град!»

Врата разлетелись под звук громовой
Над городом дым непроглядный, густой
Пламя и пепел, кровь груды тел…
К рассвету город опустел
Был истреблён и стар и млад
Могилой стал огромной град…
    
17 часть
Печальная песнь

Время пылью покрыло руины войны.
Кости мёртвых рассыпались в прах.
Только ветер не смог слизать крови следы,
Что до селе видны на стенах.

«О, Израиль, Израиль! Не в твоём ли роду
Двенадцать, как месяцев в году,
Было прославленных колен…
О горе нам, лишь пыль да тлен…
О, брат наш возлюбленный! О, Вениамин!
Ты последний у Иакова! Его старости сын!
Как прекрасный цветок
В саду, средь дерев,
Ты рос и мужал,
Став могучим, как лев.
Ты лучшим был - Вениамин, 
Как изумруд, сапфир, рубин!
Да, что там, братец, среди нас
Ты лучший… ты был, как алмаз!!!
Мы вопим, мы рыдаем,
На себе рвём одежды,
Мы тот день проклинаем…
Мы хотели б, как прежде,
Чтоб колено твоё, среди наших звездой
Вновь на небе зажглось, след оставило свой!
Но одиннадцать нас! Что же мы натворили?
Опьянённые кровью всех истребили!
И деточек малых, и тех, что в утробе,
Поддавшись, как звери взбешённые, злобе.
Что нам делать теперь? Как загладить вину?
Зачем мы ввязались в эту войну?!»
Так Израиль вопил теперь день ото дня
И евреи простые и левиты, князья…

Часть 18
Подсчет колена Вениамина

Сколько их? Сколько? Давайте считать!
Десять, семнадцать… сто сорок пять!
Я их видел в лесу! А я, среди скал!
Душ сто, может двести… не сосчитал…
Так зовите, зовите же братьев сюда!
Скажите, от гнева уж нет и следа!
Пускай не боятся, пусть не гложет их страх!
Сколько же можно скрываться в лесах!
Зовите! Зовите же братьев скорей!
Сколько же в горах сидеть меж щелей?
Прятаться в норах, словно зверьё?
Мы ждём их, скажите, ждём, вот и всё!!!
И вот из ущелий, лесов и полей
Стали стекаться десятки мужей
Истощённых, нечесаных, в отребье, босых…
И снова собратья считают всех их.
Так проходит неделя, другая и вот
К ним уже больше никто не идёт.
«Всё… все пришли, кто остался в живых…»
«Так сколько же? Сколько насчитано их?»
«Шестьсот… от колена тысяч в сто…»
«Что-о-о-о!!!»
«Да-да! осталось шесть сотен мужей…
Средь них ни девиц, ни старух, ни детей…»

Часть 19
И вспомнили они клятву свою

Кольцом сплотившись у костра
Левиты, коэны, князья
Затылки чешут, трут виски,
Из пейсов щиплят волоски…
«Выходит, что шесть сотен их
Зачахших, нищих и больных?!»
Скрипуче, словно старый воз,               
Левит весь в белом произнёс.
«Увянет, засохнет, как полено
Вениаминово колено…»               
И вновь у старцев на устах:    
Слова застыли «ох, да ах!»
Двенадцать, двенадцать, как орлов,
Было у Иакова сынов…
И даже из рабства Египетской тьмы
Все двенадцать колен выйти смогли!
«Ай-яй, ой-ёй!» со всех сторон
«А может поискать им жён?»
«Мысль хороша!» - басит Иуда,
«Но где невест возьмём? Откуда?»
И взгляд его, словно сверлом,
Вонзается в иных вождей,       
Но тишина царит кругом…
Только вздохи с уст мужей.
Вдруг из Данова колена
Коэн прорычал, как лев:
«В гнездо разврата и порока
Не дадим своих мы дев!»
И тотчас этот львиный рык               
Подхватили голоса
И кто-то проревел, как бык:
«Ни за что! и никогда!
Воры! Убийцы! Да они…»
Коэн краснее стал огня,
А наши братья и сыны?…
Ими усыпана земля!...»
Гул стоит. Трещит костёр…
Во всю бурлит злосчастный спор.
И вновь весь в белом встал левит.
Утихли все… Он говорит:
К чему мы этот спор ведём?
Мы ж Богом клялись: проклянём
И того, и его дом,
Кем будет дева хоть одна
Вениамину отдана!!!»               
Всего секунду тишь глухая
Затем, словно волна взрывная,
Из голосов князей, вождей:
«Нет! Не дадим им дочерей!»

Часть 20
Решение

Как чан с кипящею смолою
Зловеще над огнём бурлит
Так на собрании «элиты»
Хаос невиданный царит.
Хрип голосов, маханье рук,
Топот, грохот, визги, стук.
Но всё ж нашёлся чей-то рот,
Что заглушил весь ропот тот.
Крик донёсся с возвышенья: 
«Какое ж примем мы решенье?!»
Рёв прекратился, визги, стук.
Вниз опустились сотни рук.
Седовласые мужи
Молча, как школьники, стояли
И что в ответ сказать не знали,
Но вот скрипучий голосок
Прошёл рядами, словно ток:
«А те, кто клятвы не давал???
Кто вовсе и не воевал???»
Все замерли, открыли рты,
А голос дальше: «Вон они!»
И, проскрипевший, ткнул рукою
В шатры стоявшие стеною.
«Вон Галаадский городок…
Пусть гнев на них прольёт наш Бог!»
Словно ветер стан качнул.
По рядам пронёсся гул,
Сначала слабый, а потом
Разразился, словно гром.
«Да-да! Отродье Иависа         
В войне участие не брало!»
«Сидя по норам, словно крыса,
Выжидало! Выжи-дало-о-о!!!»
«Зажрались на Святой земле!
А как сражаться на войне…
Как быть в бою подмогой нам,
Так нету их! Все по кустам!»
«Режь их! Громи! Бей в лоб! Бей в спину!
А девок их – Вениамину!!!»

Часть 21
И напали они, и убили они…

Пыль столбом… железа скрежет,
Гиканье, аж уши режет,
На Галаадский городок
Хлынул армии поток.
Остервенелая расправа…               
Трупы… трупы… слева, справа.
Город пламенем объят
Истребляют всех подряд:
И старух и стариков,
Мужей зрелых, их сынов…
Оставляли лишь в живых
Девиц юных молодых…

Головешки, дым густой,
Стелется, ползёт змеёй 
По горищу, между телами
Окроплёнными слезами.
Бой завершён… резне - конец.
Девиц считают, как овец:
«Десять, двадцать, сто, сто пять…»
Кто-то торопится считать.
Бормотанье, словно бред:
«…четыреста!!! Всё! Больше нет!»

Часть 22
Новое «решение»
 
Ночь… и снова у костра
«Элита» собралась… князья…
Но теперь не крик и топот
Тьму  ночную сотрясает,
Обрывистый, короткий шёпот
Заговорчески витает.
«Как не крути, как не верти,
А девок всё же слишком мало,
Двести где ещё найти?»
«Да…надо, чтобы всем хватало…»
«Начнутся ссоры… вновь война!
И нет колена … ах-ха-ха…»
Пятнами тень от костра
На лица вожаков легла.
Молчанье воцарилось снова,
Но голос вдруг вождя седого
Гружённым возом проскрипел:
«План у меня один созрел…, -
Чутьём звериным тот же час
Впились в него десятки глаз, -
Так вот «базар» будет о чём:      
На праздник сходится в Силом
Всевозможный нищий сброд
И девок выводок ведёт…»
Переминаются вожди,
Зевнув с презреньем, кривят рты.
Скрипучий голос в этот час
Вдруг превратился в сочный бас:
«Бабники, воры хоть куды
Вениаминовы сыны!
Вот и пускай на том веселье
Продемонстрируют «уменье».
В самый разгар пускай возьмут
И двести девок украдут!!!»
Мужи, что так досель зевали,
Переглянулись и заржали,
Столь сладостным для них словам,
Подобно резвым жеребцам.
Вдруг кто-то из князей умолк,
Сверкнул глазами словно волк,
И обратился со словами:
«Что будем делать с их отцами?
Они ж примчат! Ой, будет крик…
Устроят бучу!» «Цыц, старик!
Придут крестьяне… х-х-а… беда!
Спустим дела на тормоза…
А коль бузить начнут… на то
Дадим по морде, под ребро!!!»
«Под зад выпихнем пинком!
Сами виновны скажем в том!
Замуж чего не отдавали?
Ещё спасибо, что украли
Перезрелок… нищету…
И то, благодаря вину!»
Как лошади «элита» ржала.
Друг другу руки пожимала,
Довольная, что дело то,
Разрешилось так легко…

Часть 23

Стан тонет в вое и слезах
«Украли… украли кровиночку… ах!»
«Вынули сердце! Света лишили!»
По стану белугами матери выли,
Волосы пеплом себе посыпали,
Рвали одежды, проклятия слали.
Слали проклятья и судьям-князьям,
И, дочек укравших, бесстыжим ворам.
Беспомощно в землю потупив глаза,
Обезумев от горя, сидели мужья.
И только вздыхали старцы седые:
«Ах, прошли уже годы… те годы былые,
Когда судьбы вершил справедливо людей
Великий и мудрый пророк Моисей»!
«И при жизни Навина был праведен суд…»
«А теперь, а теперь на закон все плюют!»    
«Да! Да! Теперь решенье
Зависит иль от положенья,
Или же от кошелька!»
«Да!» Подхватили все: «Да-да!»
«От этих разжиревших харь
Такой бардак! Вот был бы царь!
Царь, как у народов всех иных…»
«Управу б он нашёл на них!»

конец






Это черновик будущей книги о эпохе Самуила

это был конец эпохи судей, на смену духовным лидерам и законам Моисея в Израиле настанет время царей с их законами

Орел, решка, орел, решка…
«Судьбы зловещая насмешка!»
Не глядя на учеников
Без фраз, нравоучений, слов
Смакуя мысль, словно конфету,
Учитель мелкую монету
Уже который раз бросал
 И отвлечённо размышлял:
«Исав или Иаков? Кто же? Ну, кто?
Выйдет из этого, того?»
Учитель переводит взгляд
На малышей, сидящих в ряд.
Они все разные: вот тот, 
Широко раскрывши рот,
Даже глазом не мигая,
Сидит, рассказа ожидая.      
А тот, с румяными щеками,
Будто рвут его щипцами, 
Будто на еже сидит,         
Скачет, вертится, кричит.
А те вот, с рыжими кудрями,
С бесовскими в глазах огнями,
Из под тешка чёрных жуков
Бросают на учеников…
Исав или Иаков? Скажет ли кто,
Что вырастет в будущем, что из кого?   
Кто знает из смертных? Ну, кто это знает?
И снова учитель монету бросает
«Исав или Иаков?» - у детей вопрошает.
«Иакова! Иакова сыны!»
Кричать стала малышня
И шалуны и молчуны
Своих глоток не щадя.
И бодро топали их ножки
И звонко хлопали ладошки:
«Да-да-да! Все мы, все мы
Праотца Иакова сыны!»
«Ну, коль так, тогда прошу
Создать тотчас же тишину!


999
В далекой древности, когда-то
Жил муж ни бедно, ни богато.
Элканом был он наречён
И дал ему Господь двух жён.
 Одну из жён звали Феннаной
А женщину другую Анной.
И так сложилось – у Феннаны,
В отличие от робкой Анны
Были дети и она
Этим была весьма горда.
Себя считала в доме главной
И насмехалась всё над Анной:   
«Что проку от тебя, скажи?
Ты, как колодец без воды
Только время отнимаешь
И пустотою раздражаешь!
Видать, ты крепко нагрешила,
Коли от Бога получила
Наказание такое:
Брюхо бесплодное, пустое…»
И каждый раз, словно зверёк
Анна бежала в уголок
От всех домашних там скрывалась
Да слезами заливалась.
Элкан не глядя ни на что
Любил Анну горячо
И часто говорил он ей:
«Ну, что тебе до тех детей?
Анна, у тебя есть я!
Я и муж твой и дитя!»
Феннану ж ревность распирала
И каждый раз, найдя минутку
Она Анну донимала
Жестоко, грубо, не на шутку.
И вскоре Анну довела,
Что есть та даже не могла
Тенью безмолвной лишь сновала
И словно свечка угасала.
Рвалось на части сердце мужа,
Когда глядел он на жену,
И, собираясь в Храм Господний,
Анну, решил, с собой возьму.
И дал Алкан жене любимой
Для Бога щедрые дары,
Сказав: «Возьми, душой открытой
Творцу сама их поднеси.
И пусть молитв твоих слова
С даром пойдут на небеса».

999999999999 новая глава

Пред Анной бледной и худой
Миска полная с едой,
Но к пище Анна холодна,
Не лезет в горло ей еда.
Над любимою женою
Склонён Алкан, как над детям,
Ей ложку поднеся с едою,
С мольбою шепчет: «Ну, ам-ам!
Ну, хоть чуть-чуть съешь, хоть немножко,
Хоть капельку, хоть хлеба крошку…»
Феннана бесится, её
Будто иглою колит кто:
«Да как с дурой не возиться,
А живот не округлится!»
И хохот злобный, ледяной
Затряс бюст её большой.
И вслед за нею, как мартышки
Захихикали детишки.

999
Праздник. Храм. Много людей
Молитвы Господу читают.
И каждый с просьбою своей
К себе Бога призывает.
Но вот в углу стоит она
Анна, Элканова жена.
Шатается и, как в бреду,
Молитвы не блюдя канву,
Бормочет что-то горячо            
Прикрыв ладонями лицо.
Её облик, бормотанье
К себе не нужное вниманье
Привлекает прихожан.               
Смущённый муж её Алкан,
В который раз подходит к ней,
Пытаясь увести домой,
От вопрошающих очей.
Но тщетно всё. Из рук его
Анна, как рыба ускользает,
И прячась в Храме от него,
Свои стенанья продолжает.            
Бледно лицо, безумный взгляд,
Руки, как плети две висят,
Она трепещет(трясётся) вся, как куст
Слетает бормотанье с уст.
Опять Алкан стремится к ней
Домой желая увести,
Но вдруг Феннана, как стена
Стала на его пути
Звук злобный выдавив, как лай:
«Оставь безумную, пускай
Сидит, скулит хоть до утра
А нам идти давно пора!»
И мужа вместе с ребятнёю
Уволокла прочь за собою.
Уже не раз первосвященник
Смотрел на «странную» в углу,
И пьяной, совершенно пьяной
Показалась та ему.
Уж и не счесть сколько людей
Свои молитвы прочитали
И сколько пар чужих очей
На Анну искоса взирали.
Вот уже близится закат
Храм закрывать пора давно
Но ничего не замечая
Анна бормочет всё равно.
Священник, потеряв терпенье
Подходит к ней и говорит:
«Твоё так мерзко поведенье,
Ты грешница забыла стыд!
Явилась пьяной ты во Храм!
Фу, порочная! Фу, срам!
Прочь, негодная, ступай
И Храм собой не оскверняй!»
Перед священника ногами         
Упала Анна со слезами:
«Жизнию клянусь, что я
Вина ни капли не пила!
Дух! Дух страдает мой смертельно
Ибо беда моя чрезмерна!»
И священник Илия
К ней приблизился тогда.
И, низко голову склоня,
Понял: она таки трезва.
Стыд Илиёю овладел,
И он с запинкой прохрипел:
«Ступай женщина, иди…
Услышит Бог мольбы твои
И сделает тебе он то,
Что ты так просишь у Него!»
И тут учитель замолчал,
Неспешно всех обвёл глазами,
Главой седою покачал,
И стал ходить между рядами:
«Ну а священник тот, Илия,
Пророком был, мои друзья!
Тем редким мужем, что как раз
С миром горним имел связь!»

И с надеждою великой
Из Храма женщина ушла
И вскоре милостию Божьей
Самуила родила.

Анна светилась изнутри,
Душа в ней птицею порхала,
Была подобием зари.
Анна дитям жила, дышала.
Лишь иногда на миг, другой
Тоска над нею нависала,
Подобно туче грозовой,
И её счастье отравляла.
Разлуки миг её томил
С её возлюбленным дитям,
Ведь Самуил обещан был,
И должен отданным быть в Храм.

Не раз на небе голубом
Луна собой сменяла солнце
Не раз от ветра ледяного
Стонало жалобно оконце
Быстро промчались не одна
Зима и лето и весна.
И вот, как неизбежный рок
Разлуки с сыном пришёл срок.
Всю ночь накануне Анна не спит
У ног Самуила псом верным сидит
Не наглядеться ей, не надышаться
Подольше ей хочется с сыном остаться
Но рассвет наступил и обязана мать
Непременно сегодня свою кроху отдать.
На любимую жёнушку смотрит Алкан
Как та мечется ланью попавшей в капкан.
Собирая пожитки, еду в узелок
И как сжался ребёнок угрюмо в комок.
И вот на пороге уж Анна стоит
За слезою слеза непрерывно бежит.
И сердце на части рвётся его
И так говорит он жене от того:
«Анна, родная, прошло столько лет
И скорее всего позабыт твой обет.
Не тревожься, забудь, как кошмар, сон дурной,
Пусть сын с матерью любящей будет, родной!»
И решительно Анну муж схватил за рукав
Но тихо сказала жена: «Ты не прав!

И подняв на него с поволокой глаза
Добавила твёрдо: «Я слово дала!»
И разжалась невольно пальцы Алкана
И отправилась в Храм беспрепятственно Анна.
 
Храм. Служба. Жертвоприношенье.
Прихожан столпотворенье.
Кто с птицей, с хлебом, кто с козой,
А кто с тельцом или овцой.
Анна глаз не отводила
Заворожённая следила
За каждым  шорохом, движеньем
С досель неведомым волненьем.
В который раз, всё вновь и вновь
Взмах руки, сверкнувший нож,
Алтарь украсившая кровь,
И тело мучившая дрожь.
Наконец набравшись сил
К Илье Анна подошла
«Вот, - сказала, Самуил,
Его Богу привела!»
Священник молчал, лишь прищурил глаза
Не успел рот открыть, как раздались слова:
«Я та самая женщина, именно та,
Что когда-то здесь в Храме слово дала:
Сына, коль даст мне Господь, то Ему
На служение в Храм сама приведу!»
Но священник молчал. Долго пауза длилась
И Анна слезами вдруг разразилась:
«Отдаю сына Богу! Отдаю, слышишь, я
Ему сына единственного навсегда!»

Давно священник уж ушёл,
Давно сыночка увели,
А Анна, словно вбитый кол,
Стояла в Храме, и текли
Потоком жгучим по щекам
Слёзы, подобные ручьям.
Но вот мать мокрое лицо
Устремила на алтарь
Откуда к небу высоко
Клубами поднималась гарь.
Затем дорожкою прямой,
Став нитью сизо-голубой,
Поднявшись к самым облакам,
Терялась, растворялась там.
За дымкой взгляд свой устремляя,
Анна, слёзы вытирая,
Произнесла: «О, Боже мой!
Сравнится ль кто ни будь с Тобой?
Нет подобного Тебе,
Ни в небесах, ни на земле!
Ты можешь умертвить, жизнь дать!
Над всеми нами Ты Судья!
Бесплодной, можешь плод послать,
А многочадных, не щадя,
Оставить вовсе без детей,
Лишив, как дерева ветвей.
И только, только на Тебя
Я уповаю, мой Судья!»
Да не будет мудрый хвалиться умом,
А силой своей богатырской силач.
Да не будет богатый хвалиться добром,
А лезвием острым грозный палач.
Ибо крепок не этим всем человек
Он знанием Господа мудр и велик
И за свой быстротечно пронесшийся век
Лишь за Богом, идя, не уткнётся тупик.

Просохшие слёзы появились опять,
Но Анна не стала их вытирать.
Вон вышла из Храма, подставив своё
Мокрое, красное, солнцу лицо.

999 новая глава

«Мне, мне этот кусок, старик!»
Раздался голос, словно рык.
«Ещё чего? Тебе?! Ха-ха!
Кусок тот мой, ведь старше я!»
«Нет, мне!» - ещё сильней, чем прежде
Визжал в священника одежде,
Похож на борова юнец.
«Обжора, жмот, дурак, наглец!»
Бросил старший брат ему,
И к бараньему куску,
Как степной шакал, подкрался,
Мгновение, и оказался
В руке немытой и большой
Кусок с бараньею ногой.
Жир течёт по бороде
Густой, прозрачно-желтоватый,
Но тут и младшенький себе
С ухмылкой хитро-нагловатой,
Рукою потирая нос,      
Словно шаловливый пёс,
Впился в другой конец ноги,
Подкравшись с тылу, со спины.
Братья мотали головами,
Тянули каждый на себя,
Сверкая яростно глазами,
Урвать стараясь от куска.          
Старец, принесший жертву Богу,
С маской брезгливости немой,
Не в силах скрыть печаль, тревогу,
Застыл растерянно скалой.
Иные же, потупив взгляды,
Оставив свечи и лампады,
Долой из Храма убирались,
А многие просто смеялись,
Кто с завистью, а кто с тоской,
А кто-то поносил молвой
Детей левитов и их нравы
И то, что нет на них управы…

Всё это видел Самуил,
Но он на них не походил,
Подражать им не старался;
Обособленно держался.
Не брал чужого, не хотел
И то лишь при себе имел,
Что в дар, всего лишь раз в году
Привозила мать ему.
Всем сердцем праведным Илья
Привязался к Самуилу
И искренне его любя
Относился, словно к сыну.
И вот однажды, когда Анна
Вместе с супругом пришла в Храм
Илья промолвил ей: «Осанна!
Хвала Творцу и Небесам!
Твой сын хорош! И пусть ещё
Тебе в награду за него
Господь по милости Своей
Опять таких пошлёт детей!»               
Затем вздохнул он глубоко,
Добавив: «Странно, от чего
Мои родные сыновья,
Которых я растил, учил
Много, с усердием, любя,
В которых столько сил вложил,
А не впитали Божий дух…»
Взор Илии почти потух,
Голос притих, но что-то в нём
Снова вспыхнуло огнём
И произнёс он Анне строго:
«Женщина, гордись дитям!
Служитель Бога он живого
Собой он возвеличит Храм!»

И вновь Илии благословенье
Возымело результат.
На Анну вновь благоволенье
Сошло и много лет подряд
Она рожала малышей
И сынов, и дочерей.
В награду мать за Самуила,
Что отдан ею был Творцу,
Троих сынишек получила
И в радость дочек двух отцу.

Шли годы, старился Илья
Уже покрыла седина
Ему и пейсы и усы
И прежде чёрные власы.
Ему б сердечного покоя,
Но нет, у нашего героя
Душу мучащие сны
И виной тому – сыны!
Его родные сыновья…
Его позор! Его беда!
С каждым днём поступки их
Всё дерзновеннее, наглее
О «подвигах» этих двоих
Слухи всё громче и больнее…
И вот, как то прознал Илья,
Про своих любимых чад,
Что с прихожанками… ай-я-я!
Они бесстыдники блудят.
Позвав сынов, Илья изрёк:
«Плохо то, что вы творите!
Иль может быть вам невдомёк,
Что вы, забыв, про срам грешите?
Вы развращаете народ
Против Господа грех тот!»
Илья побагровел, как рак:
«Дети мои, нельзя же так!
Кто согрешит перед людьми,
Тот может искупить грехи
Молясь и каясь перед Богом
И будет прощено во многом.
Но коль пред Богом кто грешит…
Кто сам свой разрушает щит,
К кому он сможет обратиться?
Нет! Грех ему тот не проститься!
И неминуемо грех тот
Лютою бедой падёт!»
Сынам всё, как в стену горох!
Не достучался к ним пророк.
Какой-то «грех», «приход беды»…
Уж слишком были далеки они от этого всего
Им вольно, сытно и тепло
Они богаты и знатны
Они священника сыны!


Ночь. Звёзд мерцанье. Птичье пенье.
Прохлады лёгкой дуновенье.
Первосвященник сед, угрюм,
Забыв про службу, чин, костюм,
Застыл, согнувшись на крыльце,
С печатью скорби на лице.
Его, как ноши тяжкий гнёт,
Мысль о сынах беспутных жжёт.
Вдруг чья-то сильная рука
На плечо Илии легла.
Обернулся Илия
И сердце, словно от огня,
Болью адскою обдало,
Оборвалось оно, упало.
Перед ним стоял пророк
И каждый мускул, волосок
В нём гнева бездну выражал,
А блеск агатовых очей
Мерцаньем тайного пугал.


Страх сковал Илье уста,                999 Илий, а не Илья
Но вдруг, словно удар хлыста,
Произнёс слова пророк:
«Мне так сказал Всевышний Бог:
«Ещё в Египте, ещё там
Колено ваше Я избрал,
Всё лучшее вашим домам
Из подношений Себе дал.
Почёт дал, положенье, кров
Дабы служить ты мог Мне верно.
А ты? Как воспитал сынов?
Закон они попрали! Скверно!!!
За то наказан будешь Мною!
Я мышцу дома твоего
Своею подсеку рукою,
Не пощажу, знай, никого!
За их грехи твои потомки
Познают кары тяжкой гнёт
Не будет «мягкой им соломки»
Никто из них не доживёт
До середины лет своих
Тяжёлым путь их будет, лих.
Вместо богатств, что ныне есть
В твоём почтеннейшем роду,
Не будет им, где лечь, где сесть –
Они познают нищету!
А вместо почестей, почтенья -
Познают горечь униженья!»
Пророк умолк, вознёс свой взор
В небесной синевы простор,
Словно указаний ждал,
А затем опять сказал
Громогласно Илие:
«Бог сказал: «Возьму Себе
Верного слугу и тот
Заменит твой растленный род.
По сердцу Мне будет служить
И Дом Мой на земле хранить!
А чтобы не было сомненья
В словах пророческих Моих
То в подтверждение знаменье
Пошлю тебе! Сынов своих,
Двух нечестивцев, в один миг
Лишишься праведный старик!
И будешь видеть Илия
Все беды дома своего,
Но изменить уже нельзя
В Моём решенье ничего!»

Пророк ушёл и жизнь опять
Как прежде стала протекать.
Как прежде в небе голубом
Сияло солнце золотое,
Как прежде; Храм, служенье, дом
И сыновей, как прежде двое.
И слухи о его сынах,
У всех, как прежде на устах.
Год за годом, день за днём
Всё не меняется кругом
И только Божьи откровенья
Ни на минуту иль мгновенье
Теперь не слышит Илий наш.
Всё тяжелее лет багаж.
И нет ни сил, а ни желанья
Вступать с сынами в пререканья.
Вот и сейчас Илий лежал
И под нос сам себе шептал:
«Мало ли, что с уст сорвётся…
Бог милостив! Вдруг обойдётся!
Мимо пройдёт Господний гнев
Сынов и дом мой не задев!»
Той мыслью успокоен он,
Желает погрузиться в сон.
Лишь Илий веки опустил
К нему вбегает Самуил,
Часто, прерывисто дыша:
«Ты звал, хозяин, вот он я!»
Илий вздохнул, слегка привстал,
Седой затылок почесал,
Потёр спросонья дряблый нос,
Прокашлялся и произнёс:
«Нет-нет! Не звал тебя! Иди!
Иди к себе, ложись и спи!»
Но не прошло пяти минут,
Как Самуил наш тут, как тут
Словно кузнечный мех пыхтит:
«Ты звал меня? Готов служить!»
Илий аж вздрогнул ото сна:
«Да нет же, я не звал тебя!»
И не скрывая удивленья
Добавил с ноткой возмущенья:
«Дай выспаться! Ступай, ступай!
Угомонись и отдыхай!»
Ушёл смущённый Самуил.
Илий зевнул, подушку взбил
И вновь седая голова
Коснулась мягкого пера.
Казалось, сон его накрыл,
Но вновь вбегает Самуил
И вторит третий раз подряд:
«Ты звал меня? Служить я рад!»
И понял Илий лишь тогда,
Что Бог разверз Свои уста
И что уже вот третий раз
Отрок слышал Божий глас.
Илий вздохнул, долго молчал,
Потом прерывисто сказал:
«Иди, ложись, но коль опять
Сей голос будет тебя звать…»
Илий осёкся, замолчал,
В груди заныло, заскребло:
«Вот, то чего со страхом ждал,    
Хоть и замешкалось – пришло…» 
И вздохнув ещё сильнее
Илий выдавил: «Скажи:
«Господи Тебя я слышу!
Я весь – вниманье! Говори!!!» 

Словно в тумане иль бреду
Слушал Самуил Илию.
Смешалось всё в его сознанье:
Страх кромешный, жажда знаний,
Трепет, влеченье к новизне
Всё мельтешило, как во сне.
Он, как на глиняных ногах
Шёл от учителя к себе
И ничего не понимал,
Что там, внутри, в его душе.
Лишь отрок в комнату вошёл
Застыл, глазами всё обвёл,
Прислушался – тишь да покой,
Лишь след оставленный луной
Пятном ложился на кровать.
Он лёг, хоть не хотелось спать
Прикрыл агатовые очи
И так лежал остаток ночи
Вдруг пред рассветом, в полутьме
Он слышит голос в тишине
Гром громыхал в его ушах.
Давило, тикало в висках.
А голос был жесток и строг
То говорил Всевышний… Бог!
Зубами цокал Самуил,
Его озноб от страха бил.
А по спине дрожь вызывая
Бегала мурашек стая.
Самуил едва дышал
А Всевышний всё вещал:
«Илий грешен предо Мною,
О «подвигах»  сынов он знал.
Ведом был о них молвою,
Но ничего не предпринял!
Будет взыскано за то
Не из него из одного…
За святотатства страшный грех
Взыщу с потомков его всех!
Ибо грех такой большой
Ни жертвою, а ни мольбой
Невозможно искупить!
По жизни наказанья нить
Будет виться бесконечно
Из рода в род, всё время, вечно!»

Рассвело и Самуил
Почти что из последних сил
Поднялся медленно, с трудом 
В настроении дурном.
Из кельи юркнул небольшой,
Как туча; серый и смурной
В самый дальний уголок
Зернохранилища… на ток.
Дабы как можно отдалить
Нежеланное свиданье
И Илие не говорить
О Господнем предвещанье.

Наспех одевшись поутру
Илий спешит к ученику.
Толчком он  келью распахнул,
Но пусто – «птенчик» упорхнул!
Обитель быстро обойдя,
Но Самуила не найдя,
Взгляд гневный пряча под бровями,
Широченными шагами
Илий направился во двор,
А в душе зловещий хор    
Голосов грозно звучащих, 
Раздражающих, дразнящих.
И, ещё больше заведясь,
На отрока всё больше злясь,      
Илий направился к току   
Дабы задать ученику.
Вот двор закончился. Вот ток
Вот его дальний уголок.
Вот тот, кого он так искал
И Илий грозно закричал,
Вверх поднимая кулаки:
«Ну, отвечай же! Не молчи!
И врать не вздумай, ибо я
На дух не выношу вранья!»
Глаза потупил Самуил,
Язык, как будто проглотил
Не мог ни «а» ни «бэ» сказать
И продолжал, как столб стоять.
Илий стал красным словно рак,
Посох дрожал в его руках.
Он, как мечом им сотрясал
И, выпучив глаза, кричал:
«Ну что ты, гром тебя рази,
Да говори же, говори!
Не испытывай терпенье
Не продлевай моё мученье!»
И, над отрока главою,
Навис тучей грозовою.
И сердцем Самуил скорбя
Всё поведал не тая…
Илия красное лицо
Стало безжизненно бледно.
Покорно «прикусив удила»
Он отошёл от Самуила,
И весь обмякший проронил,
Казалось из последних сил:
«Ну что ж Он – Бог! Всё в его власти
И щедрый дар, и все напасти!
Да будет так, как Он решил!»
И в землю очи опустил.

            Новая глава
Время шло. Ещё не раз
Вокруг могучего светила
Земля очерчивала круг,
Вращаясь, солнце обходила.   
Ещё старше Илий стал,
Больше морщин и седины
Ещё наглей и дерзновенней
Стали священника сыны.
А Израиль, о беда,
Ставал слабей день ото дня.
И подобно воронью
Слетались на его беду
Со всех сторон Святой земли,
Прежде дрожавшие враги,
Нависли тучей грозовой
Час выжидая роковой.
И возмужавший Самуил
Тогда к народу возопил:
«Братья!
Застыв, как хищники в прыжке,
Вокруг границ везде-везде,
Враг затаился, словно тать,
Чтоб Богом данное отнять!
По открывали жадно рты,
Хотят лишить Святой земли!
Возьмём оружье, и в бою
Землю защитим свою!»
И на призыв горячий тот
В миг откликнулся народ
Да только этот их запал
Тогда Господь не поддержал.
Многие плакали, вопили,
Взывая, к Богу, говорили:
«За что сегодня, в такой час
Всевышний Ты покинул нас?!»
Вопли сплелись в протяжный хор:
«Отвернул за что Свой взор?!»
И было принято решенье:
Воизбежанье пораженья,
Пред тем, как ввязываться в бой,
Ковчег нести перед собой.
Ибо не допустит Бог,
Чтоб народ безбожный смог
Его святыню погубить!
«Тогда мы сможем победить!»
И тогда Илия сынами
Поднят был ковчег Святой
Высоко над головами,
Свет излучая золотой.
Подобно огненному шару
Ковчег сверкал издалека,
Словно предвещая кару
И в ужас повергал врага.
Но вдруг! Да что ж это такое?!
Пламя ковчегово, святое,
Обрушилось не на врагов,
А на Илия сынов.
За несколько минут они
Были испепелены.
Так Бог исполнил предсказание
Данное Илии заранее.
И племена филистимлян,
Сорвавшись, словно из цепи,
Напали на израильтян
И были те поражены.

Как белый столб у алтаря
Первосвященник Илия.
Его густая седина
Подобно пышной гриве льва
На плечи падала волнами
Сливаясь с бородой, усами.
Илий молился день-деньской
Не замечая жуткий зной,
Призыв беременной снохи
Испить хоть капельку воды,
Напоминанья о еде…
Он словно бы прирос к земле.
Взор потускнел и только тело,
Как маятник туда-сюда,
Колебалось то и дело,
И слышались молитв слова.
Слова с надрывом, по слогам
К нависшим грозно небесам.
Но на мольбу, ни на одну
Господь не отвечал ему.
Ужасом объят Илия,
Сердце сжало, льётся пот
И словно скользкая змея
По нутру его ползёт.
(И) обессиленный пророк         88888888
Едва доплёлся к воротам.
И  устремив взор на восток,
Присел на гладкий камень там.
Вдруг взъерошенный, в пыли,
Словно бы из-под земли,
Вырос юноша пред ним,
Великим ужасом гоним.
Едва стоящий на ногах,
С гримасой горькой на губах,
Платье изодрано, в крови,
В глазах безумные огни.
Илий пересохшим ртом
Звук издал с большим трудом:
«Ты откуда? Что с тобой?
Не скрывай! Скажи, сын мой!»
И на колени тот упал,
Рыдал и пеплом осыпал,
Стеная, голову свою:
«Наши разгромлены в бою…         
Погибло всё! Наше сраженье
Потерпело пораженье!
Сыновья твои убиты,
Поля кровию залиты.
Превращен Израиль в ад
Ковчег святой врагами взят!»
Из-под ног ушла земля.
Дланью огромной Илия
За грудь схватился, сердце там
Разорвалось напополам.
Боль иглой прошла по телу
Он сделался подобен мелу.
«Первосвященник я! Пророк!
А сделать ничего не смог!
И что доверил, что Бог дал,
Не уберёг, врагам отдал!
Не смог сберечь, как Моисей,
Ни Ковчег, ни сыновей!»
Подобно кедру вековому,
Который ветер зашатал,
Илий молитву причитая
В такт раскачиваться стал.
Он поднял к небу высоко
От горя серое лицо
И вдруг издав протяжный крик
Рухнул на песок старик.
Ноши тяжелейших бед,
Не выдержал его хребет.
Подобно вековым стволам
Хрустнул, сломался пополам.
Остекленевший взор его
Не видел больше ничего.
Так умер, мир оставив сей,
Один из избранных мужей.
Священник, коему была
Над Израилем дана
Власть на целых сорок лет.
Да! Илий был авторитет!
Имя его и в наши дни
Помнят Израиля сыны.
А что ж с невесткой? Ах-ах-ах!
Одна, к тому же на сносях…
О смерти мужа услыхав,
И мёртвым свёкра увидав
Птицей раненой вскричала,
По двору метаться стала
Рвать одежду, косы рвать
И нельзя было унять               
Сердца крик, души страдание
И роды начались заранее…
В муках, в тот же день она
К закату солнца умерла


«Ги-ги, га-га!» подобно вою
Прошлось по вражескому строю
«Уделали!» «Разбили в прах!
Как немощных больных собак!»
«Ха-ха!» «Да-да! И Бога их!»
Скалясь безумно, словно псих,
Хрипло орал, тряся стрелой,
Филистимлянин молодой.
И с новой силой дикий рёв
Толпу заполнил до краёв:               
«Наш бог Дагон в сто раз сильнее,
Он бога победил евреев!!!»
«Дагон! Ура! Ура! Ура!»
Взлетали языки костра,
И в танце бешенном кружа
Металась варваров толпа.

Под крики, рёв и звон металла
Толпа ковчег Господний стала
Тащить в свой храм и его там,
К Дагоновым спустив ногам,
Оставила и хохоча,
Ушла, проклятья бормоча.
Всю ночь гуляли, веселились,
Когда же утром в храм явились,
Увидели: без рук, без ног увидели: Дагон – их бог
Дагон – их величайший бог,           свалился, как тюфяк в песок
Лежит перед ковчегом ниц
И взор зияющих зениц
Жалкий, подавленный и скорбный
Направлен на ковчег Господний.
Люди смущённо повздыхали,
Но всё же божество подняли,
И грозный их Дагон опять
Перед ковчегом стал стоять.
И снова песни, ночь гулянья,
Когда же встали, спозаранья,
И отправились вновь в храм,
Вот что предстало их глазам:
Дагон лежит без головы,
Нет рук, нет ног – отсечены,
И на пороге храма, в ряд,               
Как то особенно лежат.
В панике бросилась толпа,
Бежать голову сломя.
Сопровождался воплем бег:
«Ковчег! Израильтян ковчег…!»
 «Там… в храме… там Дагон... наш бог
Без головы, без рук, без ног…!
И бросились филистимляне,
Землякам не веря, в храм,
Дабы своими всё глазами,
Наверняка, увидеть там.
И вот, перешагнув порог,
У всех перехватило дух.
Обрубком  каменным их бог
Ниц лежал без ног, без рук.   
Дагон, что в трепет приводил,
Теперь обрубком жалким был    
Попятились филистимляне
Вон из храма, да быстрей,
Влача, как будто на аркане,
Ошарашенных детей.
Но это было лишь начало!
Вот, что впереди их ждало:
На лицах, на руках, ногах               
Везде, кругом на их телах,
Стали наросты расти,
Как на старых пнях шипы.
И вот, словно в кошмарном сне,
В уродов превратились все.
От того страшного недуга
Филистимляне духом пали.
Теперь они даже друг друга,
Силясь, никак не узнавали.
В стане крики, вой, стенанье,
Мольбы, проклятья, причитанье:
«Бога Израиля рука
На нас, филистимлян, легла…!»
«О горе нам! Покоя нет
От этих бесконечных бед!»
Люди к старейшинам воззвали
И те с земли своей собрали
Князей влиятельных, жрецов,   
Авторитетных мудрецов
И начали искать решенье,
Как избежать им истребленья.
Пока споры их кипели,
Беды новые поспели:
На филистимской всей земле,      
Без исключения - везде
Кишели мыши и пищали,
И жрали, непрерывно жрали!
Грызли всё без перебора
И ни замка им, ни запора.
А писк…  Ужасный писк мышей,
Как сотни, тысячи ножей,
Резал слух. От боли той,
Не корчился только глухой.
И вновь собранье, вновь мудрят,
Как устранить им этот ад.

Долго длилось обсужденье,
Что? Кому? Чего да как?
Но всё же приняли решенье:
«Поступить нам должно так:
Святыню евреев, ковчег их святой
В город вывести другой».

Сделали, как порешили,
Но, куда бы не возили,
Они ковчег израильтян,
Везде их только беды ждали
Гнев и проклятья горожан.
«Зачем к нам проклятый ковчег сей влачите?
Прочь этот чёртов трофей увозите!»
«Да что вы? Да как же? Добыт он в сраженье!
К чему эти крики? К чему возмущенье?»
«Вон уходите! Нам не нужны
 Ни ваши болячки, ни грызуны!»
«Прослышаны! Знаем – ковчег не с добра
Подальше везёте прочь от себя!»
«Да нет же! – ворчали старейшины – враки!
Языки без костей! Всё сплетни да страхи!
Ковчег золотой! Из камней дорогих
А слухи – от зависти… результаты интриг!»
Но вновь негодует толпа горожан
«Обман! Вам не верим! Обман всё, обман!»
«Что ж вы спрятались в ткани словно улитки!
А ну-ка снимите ваши накидки!»
Кто-то дёрнул платок покрывающий тело
И тотчас болячки все разглядели…
«Ах! Ой-йо-йой!» - пронеслось, как волна
И на миг воцарилась в толпе тишина,
Но затем снова всплеск, словно моря прибой
И крики звучащие наперебой:
«Уроды!»  «Лжецы!» «Смерти нашей хотите!»
«Вон убирайтесь!» «Ковчег увозите!»
«Все напасти на нас, всё постигшее зло
Влачится за ним!» «Да, да от него!»
Лютует толпа, ещё миг и вот-вот
Казалось, старейшин она разорвёт,
Но вдруг прозвучало чьё то: «Молчать!!!
Дайте ж хоть слово, хоть слово сказать!»
Как молнией быстро сверкнул он мечом
И голосом грозным похожим на гром
Добавил: «Пусть решают жрецы!
Как скажут они, так и сделаем мы!»



Ночь. Поляна, а на ней
Толпа гудящая людей
Столпилась плотно у костра
В ожидании жреца.
Вдруг загремели барабаны,
Зазвенели бубенцы
И расступились на поляне
В круг входили мудрецы.
Вошли и стали полукругом
Косясь почтительно, с испугом,
Как на быков тореадор
В узкий за ними коридор.
И вот, словно огнём объят,
Раскрашен с головы до пят,
Звеня множеством колец,
В круг вошёл верховный жрец.
Ожерелье из когтей,
Грудь украшало в три ряда
И зубы самых злых зверей
Торчали, словно гор гряда.
Браслеты на руках, ногах
И каждый жест, движенье, шаг
Сопровождалось треском, звоном
Речитативом, воплем, стоном.
Заворожённая толпа
Во всю таращась на жреца
То замирала, то вздыхала,
То что-то в такт ему орала.

Но жрец вдруг знак всем подаёт
Толпа затихла, не орёт,
И на колени пред жрецом
Рухнул князь с рябым лицом:
«Взываем о, мудрец, к тебе!
Вопль по нашей всей земле
Катится туда-сюда
Постигла племена беда!
Вымирают в племенах
Люди прямо на глазах
Кто не умер тот в страданье
Влачит своё существованье!
Мыши сожрали урожай,
Голод вот-вот погубит край!
Спаси родимый, подскажи,
Как спастись нам от беды!?»
Своей короною цветною
Из перьев связанных копною
Жрец затряс, как волк завыл,
В бубен бешено забил,
А потом, словно хмельной,
Плясал, выгнувшись дугой,
Трясся словно в лихорадке,
То будто с кем-то в жуткой схватке
Качался с воплем по земле
Удары нанося себе.
Но вот мгновенно… в один миг
Прервались музыка и крик
И в полной, жуткой тишине
Жрец распластавшись на земле
Лежал застывший, словно труп
Всецело превратившись в слух.
Казалось, что из недр земли
Тайные потоки шли,
Услышать их, растолковать
Только ему было под стать.
Но вот жрец встал и снова гул
Толпу застывших всколыхнул.
«Ну что? Ну что? заголосили
С великим Богом в брань вступили!»
Шикнул грозно жрец на них.
Народ немножечко притих.
А жрец продолжил: «Вот вам сказ
Не будет наростей-зараз
И пожиравших всё мышей,
Коль из пяти всех областей
Принадлежавшей нам земли
Соберёте вы дыры
В виде слитков золотых,
К тому же, что б размеры их
Были с мышей величиной!»
Гул снова овладел толпой.
«Цыц!» жрец прикрикнул на толпу
«Надо ещё воздать хвалу
Чужому Богу, дабы Он
Дал нам знак – народ прощён!»
«Ничего себе!» «Ого!!!»
«Вот это да!» «Ещё чего!?»
«Не много ль сделать мы должны?!»
Доносилось из толпы.
«А может бед сих наважденье
Так… случайность… совпаденье?
Глаза у страха велики,
А мы с испугу, дураки,
Начнём им злато подносить
И Бога ихнего хвалить?»
«А вдруг и так, само собой
Пройдёт всё?!» -  Пронеслось толпой.
«Ну, что ж, – подумав, молвил жрец, -
Не будем спорить и бузить,
Попробуем свои дары
На телиц двух погрузить,
На таких, что никогда
Ещё не ведали ярма
И поглядим куда они
Повезут эти дары:
К своим телятам, в хлев родной,
Иль в край отправятся чужой?
В город, откуда к нам на грех,
Прибыл сей проклятый ковчег!
Коль так случиться, значит то,
От их Господа пришло!»

По слову своего жреца,
Всё точно сделала толпа,
И коровы молодые,
Ковчег да слитки золотые,
Хлев свой обойдя родной,
В город увезли чужой…

999 новая глава.

Еврейский стан. Телицы две
Мирно пасутся на траве
У всех евреев на глазах
Купаясь в солнечных лучах.
А над их ношею святой
Сияет ореол златой.

И левиты ликовали,
В молитвах бога прославляли,
В песнях, танцах возносили,
Но в стане и такие были,
Что отреклись уже от Бога
Уж слишком им казалось строго
Он взыскивает за грехи,         
Законы слишком уж плохи.
Боги  племен совсем чужих
Умишки поглотили их.
Они ни в чём не ущемляли,
Были добры, всё позволяли
Даже воровство, растленье
Там находило поощренье!
Жизнь обретала смысл иной               
И вдруг: трах-бах – ковчег святой!
И зароптали, возмутились,
Затопали, засуетились:
«Сдалась на кой хрен нам святыня такая:
Бесполезная, пустая,
Что помощь не даёт свою
Даже с врагами в жестоком бою!?
Нет, не желаем! Нет, не хотим…
Богам поклоняться будем чужим!»
Они кричали, возмущались.
То слезами заливаясь,               
И полные гневом безумным глаза,    
Ввысь устремляли они, в небеса,
То трясли кулаками, вопили, взывали
И гнев их безумный Небеса услыхали.

И возмутился Дух Господний
К ним местью страшной воспылал,
И смертью лютой, смертью чёрной
За отступленье покарал.
Превеликое множество жён и мужей
За тот грех расплатились жизнью своей.
В стане паника, страх овладели людьми,
На ковчег с содроганьем глядели они.
Богу взмолились, дабы Он их простил,
И стал пред станом тогда Самуил.
И молвил народу: «Слова хорошо!
Но, то лишь часть дела, а нужно ещё
Подтвердить их делами, чтоб увидел Творец            
Правду и искренность ваших сердец!
Удалите божков из домов навсегда.
Пусть от скверны очистится ваша душа,
И, когда Бог увидит, пред Ним вы чисты,
Будете Господом все прощены.

999 новая глава

Мрачной пестроты гора
Из всевозможнейших божков
Стояла посреди двора
В окружении шатров.
Строгим взором Самуил
Эту гору оценил.
Затем народ окинув взглядом,
Смиренно ожидавший рядом,
Промолвил: «Вижу, что верны               
Богу Израиля сыны!
Давайте ж воздадим хвалу
Мы Небесному Отцу,
И все собравшиеся здесь,
Устроят праздник в Его честь!
Лейте на жертвенник чистую воду!
Пускай исцеление будет народу!»
И вода полилась на камень святой,
И очистились люди в молитвах душой.
Исцелились больные, кривые, хромые,
Стали слышать глухие, прозрели слепые.
Пел и плясал, веселился народ
До самой зари водя хоровод.
И признан судьёю Израиля был
С того дня верный Господу раб Самуил.


999 Новая глава

Вечер. Сумерки. Шатры.
То тут, то там горят костры.
Холм. Вокруг холма народ
Вождя нетерпеливо ждёт.
И вот все, затаив дыханье,
Глядят, как в белом одеянье
Самуил на холм восходит,
И от него всего исходит
Свет небесной чистоты.
Люди, застыв, открыли рты.
Трудно передать словами,
Как с горящими глазами
Пылко о Боге говорил
С возвышенья Самуил,
Как в сердце к каждому стучался
И к Богу как привить старался
Страх, любовь, повиновенье,
Уважение, смиренье.
Глаголя: «Праведно живя
С верой, Господа любя,
То величайшее из благ
И даже самый страшный враг
Вас не сможет победить!
Повержен будет! Бог ваш щит!!!» 
И вдруг священника слова 
Крик оборвал: «Война! Война!
На нас опять, как волчьи стаи
Хотят напасть филистимляне!9999999999999999
В долине, там, у самых гор
Их войско как живой ковёр…»
И пальцем в направленье скал
Беглец усталый указал.
Стан взволнован, стан бурлит,
«Ой-йой!» «Ай-йай!» - вокруг звучит!
Опять кровью, как дождём
Быть пропитанной земле
По ней, по выжженной огнём
Ступать, рыдая по золе.
Без урожая, без скота
Опять голод, нищета…
Пред страшным обликом войны
Сникли Израиля сыны
Теперь в пылающих глазах
Лишь ужас отражался, страх.

И себя снова проявил
Вождём народа Самуил.
Не струсил он, духом не пал,
А войско тотчас же собрал
И, глядя на солдат с холма,
Сказал: «Молиться буду я
И ни на миг я не прерву
Молитву к Господу свою!
Буду за весь народ просить,
Чтоб дал нам силы победить,
Чтоб был опорой и щитом,
Чтоб был стрелою и копьём!
А вы – Израиля сыны
Будьте отважны и храбры!
И знайте, что за вами щит!
Ваш Бог вас любит и хранит!»
И в тот же час на возвышенье
Ягнёнок в жертвоприношенье
Господу был принесён.
И эту жертву принял Он!

Новая глава

«Греби всё ценное! Рази!
Режь ножом! Копьём коли!
Души голыми руками!
Бей дубинкой! Бей камнями!
На слюни время не теряй –
Кольцо с пальцем отсекай!
А цепи, бусы – с головой!
А коль браслет – руби  с рукой!
В этом деле не робей!
Действуй молнии быстрей!»
На такое вот геройство
Наставлял упорно войско
Командир филистимлян,
Обходя с рассвета стан.
И громогласное: «Убьем!»
«Заколем!» и «Не подведём!»
Громом по стану проносилось.
Войско орало, веселилось.
Ведь не было ни у кого
Сомнения на счёт того,
Что малый стан израильтян
Падёт к ногам филистимлян!
Вдруг чистое небо средь белого дня
Туча чёрная, страшная заволокла.
Солнце закрыла и в полдень честной
Окутало землю кромешною тьмой.
Стало трудно дышать, говорили с трудом
И тут, словно кто-то огромным ножом
Тучу рассёк от края до края.
Вырвалась молния хищно сверкая,
А за нею, а потом…
На землю пал раската гром.
В войске паника царит
«Ура!» - никто уж не кричит.
Всё смешалось в ком сплошной:
Гром, огонь, «героев» вой.
Земля дрожала под ногами,
Тряслась, ходила ходуном,
А Небеса, борясь с врагами,   
Испепеляли их огнём.
Паника. Солдат толпа
Бежит неведомо куда…

Да уж… событие тех лет
Оставило глубокий след
И в памяти филистимлян,
И в памяти израильтян.
Годы долгие потом,
Кто громко, больше шепотком
О тех рассказывали днях
С явным ужасом в глазах.
Долго потом все племена,
Что евреев окружали,
Те чётко помня времена,
На земли их не нападали.
Счастливые то были дни
В созиданье, без войны.
И в тот период золотой
Был над евреями судьёй
Избранник Божий Самуил
Он правил, он и суд вершил.

Сделав несколько кругов
Вокруг своих учеников,
Учитель  на пенёк садится.
Костёр почти погас, дымится,
Закончить бы урок пора,
Но загалдела детвора:
«Что же, что же Самуил
Сидя на троне всех судил?»
«О, нет!» - им отвечал учитель
Без гонора был Самуил.
Он, как пастух, как стад смотритель,
Сам по Святой земле ходил.
Был у каждого в шатре
Знал и о счастье, и беде,
И справедливые слова
Для всех он находил всегда.
Ибо всей душой желал,
Чтоб каждый закон Божий знал.
И средь евреев, чтоб царила
Божьей праведности сила.
И снова учитель угрюмо, без слов
Взглядом обводит учеников
И вновь на уроке, как в самом начале,
Сорвавшись, из уст слова прозвучали:
«Орёл, решка, орёл, решка!
Судьбы зловещая насмешка! (усмешка)     888888888
Для всех, везде, во всей стране
Был Самуил авторитетом,
Но с собственными сыновьями
Не мог он совладать при этом.
И всё бы, было б ничего,
Израиль бы не пострадал,
Не будь единственного «но» -
Он власть сынам большую дал!
Приемниками дел своих
Сделал он сынов двоих!

Рано, чуть не на заре
У Самуила во дворе
Шум раздаётся, суета.
Священник вышел из шатра
И видит, выстроившись в ряд
Пред ним старейшины стоят.
Колен почтенные мужи
К нему в столь ранний час пришли.
В глазах тревога, нетерпенье,
Сожаление, волненье.
Их старец взором изучает,
Но всё равно не понимает,
Что всех их привело сюда?
Не стряслась, гляди, беда?
Он нервно пейсы теребит:
«Ну! Говорите!» - им велит.
В очах вспыхнули огни.
Тут выходит из толпы
Князь почтенный, князь седой
И, сотрясая бородой,
Молвил так: «О, Самуил,
Ты мудр, тебя посеребрил
Возраст, краски не щадя,
Впрочем, так же, как меня!
За праведность твою народ
Хвалу Богу воздаёт!
Твоя честность – образец
Для всех бьющихся сердец!
Но сыновья твои – увы
Совсем, совсем, совсем не ты!»
Тут князь запнулся, всё лицо
Ему, как жаром обдало.
На Самуила он взглянул,
И тяжко, глубоко вздохнул.
Струной, напрягшись, Самуил
За князем пристально следил,
Словам внимая и движеньям,
Подавляя раздраженье.
Кисти цицида теребя
Князь выдавил: «Да, не в тебя…
Ты уж слова мне си прости,
Не в тебя пошли сыны!
В них праведности ни на грош!
Их суды – сплошная ложь!         Суды их – пыль… сплошная ложь!
Они за взятки, подношенья
Не брезгуют принять решенье!
Они Бога не боятся!
Живут в грехе и тем гордятся!
Какой Закон? Какая Вера?
Коль всё зависит от размера
Кошелька и денег в нём?
Куда, скажи, мы так прейдем?»
«Хватит!» - промолвил Самуил
И взор свой в землю опустил
«Зачем же вы пришли сюда?
И что хотите от меня?»
Князь прокашлялся, запнулся,
Быстренько переглянулся
Ища поддержку(и) у вождей    8888888 грамматика
И начал так: «Ты свет очей,
Надежда наша и опора
Не допусти в стране раздора!
Пока ты жив, пока ты с нами,
Ты будешь властью над сынами!
Но, что, же станется потом,
Когда уснёшь ты вечным сном?
И кто? И кто, скажи по праву
На сынов твоих управу
Найдёт? Отыщется ль такой,
Что правил праведно страной?      б
Пришли к тебе и бьём челом
Просим только об одном:
Самуил, услышь наш глас!
Сиротами не сделай нас!
Просим, дай нам… дай царя,
Чтоб был пастух он и судья!
Чтоб от народов остальных
Не отличаться в землях сих!»
Сжалось сердце Самуила,
Просьба старейшин возмутила:
(«Давай царя!» - а я зачем?
Зажрались! Жаждут перемен!
Богатство есть, да нету власти,
Вот и открыли свои пасти!
Желая, чтоб народ простой
Блажь прикрыл их, как стеной!)
Он возмутился бы, вскричал,
Но, стиснув, губы лишь молчал:
Много правдивых было слов
По поводу его сынов.
И он лишь молвил: «Что ж пойду
Об этом Бога вопрошу!»

Под кроной древа векового
Укрывшись  под густой листвой
Священник плакал, как дитя
Тряся седою головой.
«О, Господи, Творец Вселенной
Ты мне доверил, народ дал,
А я… о горе мне, презренный!
Надежд Твоих не оправдал!
Отвержен ими – не хотят
Ни сынов, а ни меня!                9999 дети – не то
Пришли, намедни, говорят:
«Хотим, как у других… царя!»
О, видишь, Всемогущий Бог
Для народа плох я, плох…»
И вдруг листва затрепетала,
Раздался стон и треск ветвей 
И речь Господня зазвучала
Под древом, как лесной ручей:    
«Уйми отчаянье, уйми!
Не ты виновен в том, не ты!
Отверг народ Мой не тебя,
Не твой им неугоден суд.
Им в тягость Божья власть – Моя
Что ж, пусть иначе поживут!
Дай что просят, только ты
Растолкуй им, расскажи
О царях земель иных
О правах, законах их!»
Господь замолк. Утих ручей
И шорох листьев средь ветвей.
Долго под кроною густой
Стоял в раздумье Самуил
Одинокий и чужой
Он сам с собою говорил.

Вскоре с утренней зарёй
По стану пронеслась молва:
Ждёт еврейский весь народ
Самуил у алтаря.               
И вот течёт словно ручей
К алтарю, со всего стана
Огромная толпа людей
Располагаясь у кургана.
В одеждах белых, сед власами
К народу вышел Самуил
Обвёл всех влажными очами
И, как с детьми заговорил:
«Дай царя! – ко мне вопите!
Пускай судьёю будет он!
Не ведомо вам, что хотите
И каков царя закон!
Не власть мою, моих сынов
Вы отвергаете сейчас
Уйти хотите от основ
От Божьих неусыпных глаз!»
И старец указал перстом
На Священной Книги том.

«Здесь Божья воля – ею вы
Словно щитом защищены!
А царь? Что царь? Навяжет он
Вам свой собственный закон!
Жирные земли себе заберёт               
Лапу наложит на лучший ваш скот.
Возьмёт он себе и ваших сынов               
В служенье возьмёт, как обычных рабов!
И будут они, корячась, пахать
По указке его воевать, убивать!
И рабынями будут у него в услуженье
Дочери ваши, на его усмотренье!!!»
И быть вам рабами, пресмыкаться, рыдать,
Да дань раболепно ему отдавать!»   
Самуил, сохраняя, надежду в душе
Взглядом огненным зорко скользит по толпе.
Воцарилось молчанье, застыла толпа,
Будто вся разом в рот воды набрала.
Самуил выжидает, тишь длится, но вот
Один из старейшин выходит вперёд.
«У тебя своя правда, у нас правда своя!
Но мы смотрим вокруг, на чужие края
И видим огромные их племена,
И земли у них больше, и побольше скота
Вот! ты страшишь нас здесь царём
Так что ж – все дураки кругом?
Живут же почему то все,
Не так, как мы, а при царе
Так что царём нас не пугай,
А, как просим – царя дай!»


Самуил долго в Храме Господнем сидит
Длань большая его на скрижалях лежит
И пальцы раненой птице под стать
Как от боли невольно начинают дрожать.
Скользит влажный взгляд по свиткам святым
И жизнь свою видит старик, как сквозь дым
Видит юные годы, видит зрелость свою
И всегда он при Храме, как солдат на посту.
Он судил, он женил, утешал, наставлял
Он Божьим Законам народ обучал,
А теперь он не нужен и даже сыны,
Плоть от плоти его – никому не нужны!
И требуют, дерзко со мной говоря:
«Хотим быть, как все! Давай нам царя!»
И даже Бог! Всевышний Бог
Не вступился за меня
Сказал: «Ну, что ж пускай народ
Обретёт себе царя!»
Горечь, обида жгли сердце его,
Туманило разум, словно вино
Но, всё же он встал и вышел во двор,
Скользнул, словно лезвие пламенный взор
По людям стоящим, как по врагам
И рыкнул он грозно: «Все по домам!
Точка! Закончен разговор!
Ступайте прочь! Покиньте двор!»
Слова Самуила, словно бриз штормовой
Окотили пришедших ледяною водой.
Неохотно, неспешно, недовольно ворча
Двор Самуила покидала толпа.
Так и не поняли люди в тот миг
Даст ли им царя старик.


Филистимская земля.
Солнце скрылось за горою   
У роскошного шатра
Слуга, согнувшийся дугою.
«Значит святоша Самуил
Чем-то им не угодил?
Затряс довольно головой
Князь филистимский молодой.
«Отвержен!? Кто ж вместо него!»
«Никого нет! Ни-ко-го!!!
Ни армии нет, ни вождя!
Себе сам каждый голова!
Порядка нет! Баранов стадо!»
«Вот это нам как раз и надо!
Самое время свою длань
На племена их наложить!
Нам платить заставить дань
Их в бараний рог скрутить!»
«Да, так их, так, мой господин!
Могуч и прав ты, как всегда,                хитёр и мудр ты, как  всегда
Но коль найдётся там бунтарь,
Платить не станет! Что тогда?»
«Тоже мне невидаль! Ха-ха!
Режьте скот, жгите дома!
Петлю на шею, как коров
Тащите новых нам рабов!»

И наступили для евреев
Времена ну просто жуть!
Под бременем филистимлян
Не могли даже вздохнуть!
Налогов тяжелейший гнёт
Истязал, давил народ.

То тут, то там раздались вздохи
Открывших рты учеников:
«Плохи! Ах, как были плохи
Дни юности наших отцов!»
Учителя печальный взгляд
Коснулся ласково ребят
И подбирая верный слог
Продолжил он опять урок:
«Вернёмся вновь в те времена.
Однажды, как-то среди дня,
У одного из пастухов
Среди дубрав, среди лугов
Ослы пропали, как на зло!»
«Да, пастуху не повезло…»
Хихикнул кто-то из ребят
«А кур те в годы и цыплят
Случайно кто-то не терял?»
«Иль может ножку гусь сломал
И о гусиной ножке той
Факт в Книге отражён Святой?»
И снова смех: «Хи-хи, ха-ха!»
Учитель молвил: «Зря вы, зря
Над пастухом смеяться стали!
Ведь все мельчайшие детали
В этом случае важны,
Дабы вы понять смогли
Как Бог видит далеко,
Как Он нужное зерно
Умелою рукой кладёт
И в нужный миг оно даёт
Необходимые ростки!
А вы ха-ха, а вы хи-хи…»



999 новая глава

«Ну, что застыл? Окаменел?»
Злобно, сквозь зубы прошипел
Отец, по-волчьи выгнув спину
Своему меньшому сыну.
«Ослицы… среди бела дня…
Словно сквозь землю провалились!
Что мнёшься, как мало дитя?
Ищи! Быть, может, заблудились!?
Ишь, застыл! Стоит, как пень!
Вымахал до трёх аршин,
А поискать скотину лень!
Что – великий господин!!!»
Отец от гнева закипал,
Ключом бурлило всё внутри,
И он уже почти кричал:
«Бери слуг! Ослиц ищи!
А не то… увидишь… я…»
И, в гневе палкою тряся,
Вознёс её над головою:
Ох, что я сделаю с тобою…»

“Ф-у-у-х…» - молвил парень молодой,
Тряхнув устало головой,
И почти рухнул на траву:
«Идти я больше не могу…»
И он обоими руками
Сжал крепко голову с кудрями:
«Что за проклятие, злой рок…
Я под собой не чую ног!
Уже прорыскал пол страны…
Как в воду канули ослы!
Всё! В путь! Обратно! Решено!
Наверно про ослиц давно
Забыл отец и лишь о нас
Беспокоится сейчас?»
И он глянул на слугу,
По-детски прикусив губу.
Слуга лишь головой мотнул:
«Как бы не так! Ты что, Саул?»
«Но что же делать? Где возьму
Ослиц злосчастных тех ему?»
«Ты знаешь? – вновь сказал слуга, -
Краем уха слышал я
Здесь рядышком, не далеко,
Живёт Божий человек.
А что коль спросим у него
Где отыскать ослиц нам тех?»
«Пророк? Ух-ты! Вот это да!
Я двумя руками «за!»
Да только с чем идти к нему?»
И юноша встряхнул суму
Пустую без еды, питья
«К тому ж в карманах – ни копья!»
Глубоко вздохнул Саул
И сумку прочь в траву швырнул.
Отчаянность в глазах Саула
Слугу, словно иглой кольнула.
Он по карманам рыскать стал
И вдруг сконфужено сказал:
 «Вот монетка серебра
Отыскалась у меня!
Может, провидцу, дашь её?
Глядишь, и скажет нам чего?»


И вот опять бредут тропою,
Гонимые, своей бедою,
Один высокий, молодой,
Статный и хорош собой.
Второй сутулый, худощавый,
Ростом мал, но взгляд лукавый,
Так и скользит по сторонам
Высматривая тут и там.
Одежда путников проста,
И не признать в них: кто слуга.
Бредут прохожих вопрошают,
Где найти пророка им?
Но те лишь головой кивают:
Не известно, мол самим!
И вдруг, как стая певчих птиц,          
Ни откуда, как с небес,
Чуть ли не дюжина девиц
К ним проявила интерес.
      
Саула быстро окружили,
Словно праздничным венцом
И речами, как сетями
Стали оплетать потом:
- Ах, что за плечи, что за стан!
- А как красив, кудряв, румян!
К тому же скромен… вон лицо
Пунцовой краской залило!
- А глаза, как два агата
Гляди, потупил виновато!
И смех девичий ха-ха-ха,
Пронёсся серебром звеня.

Слуга не тратя ни мгновенья
Прорывает оцепленье
И, как истинный герой
Саула заслонил собой:
«Цыц, сороки, замолчите!
Лучше пришельцам укажите
Как отыскать нам здесь провидца,
И путь прямой, дабы не сбиться».
И снова звонко, словно птицы,
Захихикали девицы:
«Ага! Так вот зачем они
В селенье наше забрели!
Не повезло! Хи-хи! Ха-ха!
Не к нам прислал Бог жениха!
Провидец нужен? Есть такой!
Сегодня человек святой
Будет служенье проводить.
Вам не мешает поспешить,
Ибо он после служенья
В другое поспешит селенье!»
И снова звонкое ха-ха.
И снова, словно облака,
Словно над землёй порхая,
Девичья растворилась стая.


Жертвенник на возвышенье
Сооружён и уже ждал
Завершения служенья
И пасть привычно открывал.
Скользит пророка зоркий глаз               
По прибывающей толпе               
И вырывает вдруг из масс,
Того, о ком он сам себе
Часто думать запрещал
И своим сердцем прозорливым       
Принять всё же не желал.               
Ревнивым взглядом Самуил               
За будущим царём следил:   
«Да, красавец! Да, высок!
Но, что он может сосунок!
Возможно ли, чтобы ему
Власть отдать! Отдать страну?!»
Но вот красавец молодой,
Пробираясь, сквозь толпу
Вместе со своим слугой               
Вдруг подошёл прямо к нему:
«Почтеннейший… - вдруг произнёс
И поклонился сединам
Позвольте вам задать вопрос!
Где отыскать пророка нам?
Не укажете ль, где тот
Пребывает, иль живёт?»
Белые, густые брови
Мрачно сдвинул Самуил,
Губы прикусил до крови,
И душою возопил:
«Сам Господь, словно слепца,
Прямо ко мне, ради венца
Сквозь массу люда, сквозь толпу
Прямую указал тропу!
Что ж, пусть так, что мне осталось?»
Сердце пророка больно сжалось,
Но виду старец не подал,
И Саулу, глядя в очи,
Ровным голосом сказал:
«Я – прозорливец… я – пророк! -
Махнул манящею рукой, -
К алтарю пошли сынок,
Пообедаешь со мной!»
Саул замялся, застеснялся,
Ведь он ни с кем не собирался
Трапезничать, а цель его
Только ослиц найти и всё!
Он на пророка взгляд поднял
И для речи открыл рот,
Но тотчас же оборвал
Его бесцеремонно тот:
«Ослицы?! Ищешь их три дня!
 Не тревожься о них зря!
Нашлись они! Всё хорошо!»
И усмехнулся широко.
Саул, словно пронзённый током,
Застыл на миг перед пророком:
«Ведь про ослиц он от меня
Ещё не слышал и словца…»
Сердце громко застучало:
«Чего от старца ожидать?
Ничего себе начало?»
Но тот вдруг начал в бок толкать:
«Иди, иди сынок к столу.
 Садись по центру, не стесняйся.
К лучшему прильни куску,
Быть самым-самым приучайся!»
Неуверенной походкой,
Спотыкаясь, мельтеша,
Шёл Саул овечкой кроткой
За Самуилом вдоль стола.
И вот пророка длань сухая
На Саулово плечо,               
Словно бы изнемогая,
Опустилась тяжело:
«Не тебе ль по всей земле
Лучшее в этой стране?!
И тук самый жирный землицы Святой,
И мяса кусок от овцы молодой?!
Израиль весь твой! Не стесняйся, бери!»
Заскребло у Саула недобро внутри.
Он сел на скамью, обвёл всех очами
И ели промолвил сухими устами:
«Зачем говоришь так, почтенный, со мной?
Мой род самый малый, мой род не большой!
Да и в этом колене семейство моё,
Как пшённое зёрнышко, мелко, мало!»
Он ещё что-то молвить хотел в оправданье
Но слова его все пророк знал заранее.
Он крепко Саула за руку схватил
И силком его в центре стола усадил.

«За здоровье Саула! Лехаим! Лехаим!» -
Басом глубоким, громовым
Самуил к гостям взывал
И в гору кубок поднимал.
«Лучшее мясо Саулу, сюда
Подайте с нашего стола!
Подайте сему мужу в дар
Лучшие фрукты и нектар!»
И почтенные князья
Отдавали от себя
Блюда юноше простому
Словно гостю дорогому.
Саул молчал в недоуменье,
Слегка кружилась голова
И не скрывая удивленья
Боялся, что сошёл с ума.
И вдруг пророка две руки
Как камни на плечо легли
Саул едва не закричал,
Но пророк тут прошептал:
«Давай уйдём из-за стола
Мне нужно просветить тебя…»
И тотчас цепкою рукой
Увлёк Саула за собой.
Под кроной дерева, в тени,
Убедившись, что одни,
Озираясь, Самуил
Шёпотом заговорил:
«Помазал наш Творец тебя,
Выбрав средь тысячи мужей,
Тебе Израиль отдаёт,
Щедрою рукой своей!»
Глаза наполнились слезами,
Голос дрогнул старика,
И он дрожащими губами
Поцеловал юнца в уста.
Ошарашен был Саул,
Вспыхнул ярко контур скул,
Он как будто онемел,
И слова вымолвить не смел.
И снова, снова Самуил
Шёпотом заговорил:
«Творец Всевышний Свой народ
В твои руки отдаёт!
Быть тебе Саул царём
И заботиться о нём!
От врагов, от них самих
Спасёшь и защитишь ты их!»
И елеем в тот же миг
Саула окропил старик.
Словно затравленный зверёк
Насторожился паренёк:
«Что я сделал? Отчего
Шутят надо мной так зло?»
И он, как будто от огня,
Отпрянул вмиг от старика.
«Зачем поцеловал пророк…
Нет, какой-то здесь подвох…»
И тотчас страха тень густая,
Лик изменила, застилая.
Но всё, что он скрывал в душе,
Представилось, как на листе,
Тотчас же перед пророком.
Его, как от удара током,
Стыдом пред Богом обожгло,
На сердце стало тяжело
И по-другому Самуил
С Саулом вдруг заговорил.
«Знаю, в душе твоей сомненья,
Они рвут сердце на клочки,
Но очень скоро три знаменья
Узришь ты на своём пути.
Они получше клятв пустых
Докажут всю правдивость слов
И ты, когда увидишь их
Гони сомнения, как псов.
Вот первое тебе знаменье:
Вначале твоего пути
Ты получишь сообщенье
Желаемое для души.
У пыльной, каменной могилы,
Нашей праматери Рахили,
Ты повстречаешь двух мужей.
И не успеешь рта открыть,
Как от этих двух друзей
Известие сможешь получить,
О том, что нет твоей беды,
Нашлись ослицы все твои,
О том, что твой отец родной
Тоскует очень за тобой.
А вот знамение второе:
Путники, на сей раз трое,
Прошедшие десятки миль,
В Храм идущие, в Вефиль,
Повстречаются тебе
Прямо в Фаворе, во дворе.
И поприветствуют тебя
И поднесут тебе хлеба.
Два этих хлеба ты возьми
И вместе с ними преломи.
Отведав их, в то же мгновенье
Третье обретёшь знаменье:
Сонм пророков ты узришь,
За ними духом воспаришь. 
И зренье новое твоё
Даст тебе увидеть то,
О чём и думать ты не мог.
И сотворит всё это Бог…»
Растерянный и побледневший
Пред стариком стоял Саул
И Самуил тяжко вздохнувши
За плечи юношу встряхнул
И повелительно сказал:
«Тот час же ступай в Галгал
Отбросив напрочь все сомненья,
Как только сбудутся знаменья.
Семь дней там ожидай меня!»
И два надменных огонька,
Вспыхнувших, в глазах пророка,
Саул заметив, задрожал,
Словно от удара тока.
Он словно онемевший был,
Меж тем пророк всё говорил:
«Я там жертвы принесу,
Перед собравшейся толпою.
Ну, а потом тебе скажу,
Что будет далее с тобою».
Саул, отдав, дань уваженья,
Промямлил что-то старику
И, думая про три знаменья,
Земной поклон отдал ему.
Пристально, долго Самуил
За уходящими следил.
И словно ночи тьма густая
Тень на лице его лежала
От обиды, что огнём
Душу выжигала в нём.

День прошёл. Саул грустил…
«Да! Всё, что старец говорил…
Все до одного знаменья, 
Все сбылись без исключенья;      
И сообщенье у могилы
Их праматери Рахили                нашей праматери Рахили
Об ослицах, что пропали,
И о мужах, что в Храм шагали,
Об угощении хлебами
И об общенье с небесами
О новом, Богом данном зренье!
Да! Сбылись все его знаменья!»
И снова глубоко вздохнул
Опечаленный Саул.
Ему вспомнилось мгновенье,
Когда он ощутил прозренье.
Как переполнен знаньем свыше
Он в толпу людскую вышел.
Как говорил им о мирах,
Как отклик в их искал сердцах,
Но лишь ехидный хохоток:
«Ха-ха, ещё один пророк!»
Звенело до сих пор в ушах:       звон до сих пор стоял в ушах:
«Не сын ли Киса это? Ах!
Пора кричать нам караул,
Если в пророках сам Саул!      999 может «сам» - не совсем то, что надо
О, времена пошли, кошмар,
Коль из колена, как комар
В пророки рвутся от сохи,
Нищие да пастухи!!!»

Вот дом родной, отец и братья
Шум, расспросы и объятья,
И всё родне он рассказал,
Про то, как со слугой искал
Ослиц пропавших по стране
Блуждая словно в полусне.               
И только со смущеньем скрыл
Саул о том, что Самуил
Пророчит царствовать ему!
Ему безусому юнцу!!!
И от того Саул не стал
В нужный срок идти в Галгал!
 
999 Новая глава
«Молокосос! Сопляк! Щенок!» -
Сквозь зубы бормотал пророк,
Пред жертвенником находясь,
Негодуя и сердясь.
Впервые он перед толпой
Стоял с поникшей головой
Люди смотрели с удивленьем,
Настороженно, с волненьем,
Но тишина не прекращалась,
Пророк окаменевший был,
Вдруг голова его поднялась
И Самуил заговорил:
«Сбор переносится в Массиф!»
И сел, словно корабль на риф
На отведённое сиденье:
«Там будет жертвоприношенье!»

Массиф… как воды бурных рек
Много тысяч человек
Стеклись, исполнив, повеленье
К Храму для жертвоприношенья.
И вновь служенье Самуил,
Как и когда-то проводил.            

И снова видел он глаза,
Что каждый жест его ловили
И чувствовал опять сердца,
Что каждый слог его хранили.
Ему почет и уваженье,
Пред ним и трепет и смиренье.
Пред ним угодливые лица,
Но вдруг, как книжная страница
Перевернулся лист назад
И видится ему – стоят
Пред ним, как миражи,
Глотки, дерущие мужи:
«Дай царя! Хотим, что б тот
Судил Израиля народ!»
И гнев, словно прилив морской,
Накрыл пророка с головой:
(«За что? За что? Ведь я! Ведь я…
Вам целиком отдал себя!!!»)
И пред народом Самуил
В ярости почти вопил:
«Бог из Египетской земли
Вывел вас! Свободу дал!
Но Его отвергли вы!
А Он вас от врагов спасал!»
Пророка взор пылал огнём
Бурлило всё, кипело в нём.
Побагровел он, словно рак,
Но всё ж сдержался кое-как,
Боль сердца своего унял,
И на мгновенье замолчал.
В мозгу крутилось: «Тише! Тише!
Надо исполнить волю свыше!
И прямо здесь у алтаря
Наконец им дать царя!
Ох, как же надо изловчиться,
Чтоб перед всеми умудриться
Представить пастуха царём…
Чтоб все увидели на нём               
Воистину Господний знак               
И изрекли: «Да будет так!»
Старец головой поник,
Густая тень легла на лик,
Взор помутился, исчез блеск,
Вдруг непонятный сердцу всплеск,
Как будто изнутри толчок,
И вспыхнул огоньком зрачок.               
И рыкнул Самуил в толпу:
«Главы колен! Ко мне! Сюда!
Пусть все увидят… наяву…
Какого Бог избрал царя!
Живей! Живей пока светло…
Ну что ж, собрались? Хорошо!
Теперь укажет нам Творец
Кому же царствия венец
Он волею Своей вручит!
Кого на трон благословит!
В чьи руки Он честной народ
И весь Израиль отдаёт!

В ожидании знаменья,
Как во время представленья
Собрались князья, вожди
И кто шустрее из толпы.
Вот расстелили гобелен
Двенадцать жребиев собрали
С изображением колен,
Что герб известный отражали.
И начали поочерёдно
Выбрасывать их на ковёр.
Возможно, это старомодно,
Но таким был уговор.
Все следят, во все глаза,
За горсткой жребиев в руках.
Но лишь один, как егоза,
Рябит и мельтешит в глазах,
Вертясь, из кучи выпадает
Прямо по центру, вверх гербом,
И словно солнышко сияет,
Будто ему всё нипочём.
И каждый раз звучат слова,
Недоумённо и надменно:
«Не может быть! Вот это да!!!
Вениаминово колено!!!»
Пророк, как страж, за всем следит,
Главы колена в поле зренья.
Он выйти им к князьям велит,
Дабы узрели все знаменье.
И вот смущённые мужи
Вениаминова колена
Сели поодаль, на межи,
Словно боясь такого крена.
На мгновенье сцена та
Самуиловы уста
Кривой ухмылкой исказила
Но, тотчас же, иная сила
Подстегнула и пророк,
Стукнув, посохом изрёк:
“Нам жребий указал колено,
Которое избрал Творец,
Теперь семью же пусть укажет!
Ту, на чьей царствия венец!»
И вновь внимания полны
Следят за жребием вожди.
На сей раз посохи с гербами,
Были Творца проводниками.
Их аккуратно разложил
На гобелене Самуил.
Прочёл молитву и они
Точно, гербами, как часы,
Словно стебли кипариса
К семейству потянулись Киса.
Все застыли в изумленье,
Такое увидав знаменье,
Но, ни шороха, ни вздоха,
Пока из бледных губ пророка
Не раздался словно гул
Громогласный звук: «САУЛ!»
Шорох,  шёпот, как волнами
Пробежал между рядами
Всем захотелось увидать
На ком же Божья благодать?
Кого Господь своим перстом
Избрал и прочит им царём!
Но очень скоро по толпе
 Пронеслось: «Где ж он? Нигде
Мы Саула не нашли!
Где ж тот, кто вознесён в цари?»
Быстро, как тень недоуменья
Ухмылка чёрствая презренья
Слегка тронула уста
Самуила-старика,
Но тотчас быстро испарилась.
А толпа всё суетилась:
«Видеть мы хотим царя!
Найти! Призвать его сюда!»
Самуил лишь наблюдал
За волненьем, беготнёй,
Насупив, брови он молчал,
Он был, как прежде – над толпой!
Но руку вдруг поднял пророк
И прорычав, как лев, изрёк:
«Не мельтешите люди зря,
Вон там отыщите царя!»
И пальцем ткнул на стадо коз:
«Вон там стоит дряхлый обоз!
Саула вы найдёте там!»
И тотчас удалился сам.


Как, извлечённый, из норы,
По назиданию толпы
Стоял растерянный Саул
Как плотно вросший в землю мул.
Он озирал людей макушки
Взглядом затравленной зверушки.
Руки безжизненно, без дела
Свисали тряпками вдоль тела.
Ноги б давным-давно удрали,
Но не слушались – дрожали.
Пророка неусыпный взор
Глядел на юношу в упор.
Ему казалось, что вот-вот
Саул от страха удерёт…
«Нет, нет, чтоб ни случилось там, -
мгновенно Самуил решает, -
А быть посмешищем не дам!»
И парня со спины толкает
По-отцовски, по плечу
Прямо в шумящую толпу.
«Вот, помазанник! Вот он,
Богом возведён на трон!!!»
И раздались голоса:
«Слава цар-ю-ю! Ур-а-а! Ура-а!»
И даже кто-то из толпы
У ног царя сложил дыры.
Но, все же, многих из собранья
Постигло разочарованье
И шли они домой ворча:
«Такого ль надо нам царя?
Неужто, Господа народ
Такой рассудит, иль спасёт?
Он ли защитой будет нам?
Ему ли дать отпор врагам?»

«Эгей! Эгей! Рази! Топчи!
Настиг? Ура! Сюда влачи!»    
Грохот копыт, клубами пыль.
Превращённое в пустырь
Поле то тут, то там пылает.
Дым едкий солнце застилает.               
Всадники аммонитян
(Гонят, бьют) растерянных крестьян.    999 думать
Быстрее пущенной стрелы
Бегут Иакова сыны
Аж ветер свищет в их ушах
Лишь долгожданный грохот «бах!»
Дорогих, родных ворот
Остановил движенья ход.
Подобно музыке святой
У вбежавших за спиной
Затворы радостно запели,
Хоть прежде мерзко лишь скрипели…
Город паникой объят.
Люди мечутся, вопят:
«Аммониты жгут поля
На нас напали почём зря!»
«Ели ноги унесли!
Господь помилуй и спаси!»
И заглушали те слова
Удары всадников в врата:
«Эй, ублюдки! Эй, вы там
Что, разбежались по кустам?
Ворота думаете крепки?
Так разнесём мы их на щепки!
Открывайте тот же час
А не то сожжём всех вас!»
Все, кто то слышал из людей,
Пронзили взглядами вождей.
Те были словно бы мертвы,
Неподвижны и бледны.
Вдруг самый важный из князей
Стал мысленно считать мужей,
И судорожно рассуждать:
С врагом ли смогут совладать?
«Есть топор, пила, соха…
Но победить ли сим врага?
Нет, нет, всё это не решенье…»
И он воскликнул пред толпой:
«У меня есть предложенье:
Попробуем купить покой!
Ведь город нам не удержать!
Придется дань врагам давать!»


 Пред аммонитским вожаком
Чинно выстроившись в ряд
Слегка заплывшие жирком
Князья Израиля стоят.
С подношениями блюда
В руках их чуточку дрожат
Но всё же ожидая чуда
Они слащаво говорят:
«О, князь великий… господин
Мы все согласны, как один
Служить тебе ибо мы зрим
Как ты возвышен и храним!
И будет счастье велико,
Если под своё крыло
Ты возьмёшь наших людей
А мы со стороны своей
Коль нас сумеешь защитить
Будем дань тебе платить!
Дань великую, с лихвой!
Дабы в мире жить с тобой!»
В ответ лишь хриплый, громкий гогот
Аммонитского вождя,
Так, что затрясло весь город:
«Да, да, с лихвою! Не за зря!
Но вот чего ещё скажу…
С вами мир я заключу…
И тотчас грязной пятернёй
Схватил за бороду еврея,
И стал трепать словно раба,
Ни лет, ни чина не жалея.
«Но сперва, помечу вас,
Выколов, всем правый глаз!
Дабы видеть все могли:
Вы - мои! Мои - рабы!!!»
 Князья еврейские застыли,
Они у собственных ворот
Унижены врагами были
Они стояли словно скот.
А воевода всё глумился,
Всё кулаками сотрясал,
Унизить всё сильней стремился
И скрежеща на них орал:
 «Вам, безмозглым, не видать,
Какая перед вами рать?!
До горизонта, до горы
Воины стоят мои!
Да я же… Да один лишь час…
И место мокрое от вас!!!»
Побледнели, покраснели,
Пятнами красными пошли
И хоть ужасно оробели
Всё же молвили мужи,
Переглянувшись меж собою:
«Не будем спорить мы с тобою,
А ответ дадим такой:
Через неделю, если нас
Наши братья не спасут,
Все предстанем в этот час
Отдадимся на твой суд…»



Вечер. Устало шаркая ногами
Саул плетётся за волами
Вот-вот и он войдёт во двор,
Вдруг замер, слыша разговор:
«Представляешь? Глаз отнять!!!
Ни серебра, а ни волов…
Просто – взять и растоптать!
Унизить! Превратить в ослов!»

Саул, как под влияньем чар
Застыл, утратил речи дар,
А крестьяне у дверей,
Кучкой затравленных зверей,
Всё возмущённо причитали,
Да нервно бороды чесали.

Вдруг слух Саула, как стрелой
Пронзил истошный бабий вой:
«О, горе детям, горе нам!
Будет литься кровь ручьём
Горе девкам, старикам!
Ждёт бесчестие наш дом!
О, что нам делать, коль мужи
Не в состоянии нас спасти!»
Вслед за воплем матерей
Раздались визги, плач детей.             
Взвыли собаки, заскулили,
Словно предчувствуя беду,
Затем животные взревели,
Как пред закланием в хлеву.
Ворот тугой рванул Саул,
Ком в горле, он едва вздохнул.
Внутри всё клокотало в нём
Грызло зубами, жгло огнём,
Но всё ж всему наперекор
Он всё-таки вошёл во двор.
Мгновенно, сразу ж взгляды все               
Остановились на юнце…
Простая рубаха, льняные штаны
Местами протёрты, немного грязны
Ладони в мозолях, грязь на локтях
Стёрта обувка, истоптана в прах.
Но мощь какая-то и сила
От Саула исходила.
При виде его тотчас же послы
Застыли, умолкли, разинули рты.
Ибо в тот миг подле себя
Они увидели царя!
И тут почувствовал Саул
Дар свыше! Будто Бог вдохнул
В его сердце, в грудь его
Частичку жара Своего!
Щёки Саула заалели,
Глаза вспыхнули огнём,
Он распахнул коморки двери,
И тотчас выбежал с мечом.
Взмах, мгновенье и быки
Пополам рассечены!
Ходоки оторопели,
Задрожали, побледнели
Саул же выплеснув весь гнев,
Прорычал на них, как лев:
«По сёлам, городам бегите
И всем евреям расскажите:
Так будет с каждого волами,
Кто не пойдёт на бой с врагами,
Кто с Самуилом и со мной
За край не вступится родной!»
И ходоки мгновенно все
По всей рассыпались стране.
И, как бы кто не удивлялся,
А мигом весь народ поднялся               
И под знамёнами царя
Объединилась вся страна.
На бой с безжалостным врагом
Вышел Иакова весь дом!

999 следующая глава

Гудит, как улей вся страна
«Один денёк! Помощь близка!
Юный царь! Саул идёт!
Собирает он народ!»

Стук в ворота, словно гром      вдруг ворота затряслись
Воздух сделался густым           грохот раздался словно гром
В городе замерли кругом         и угрозы, понеслись
Из-за врат вещают к ним:         словом вонзаясь, как ножом:
«Эй, безмозглые бараны,
Открывайте ворота!
Идиоты, истуканы!
Выходите к нам сюда!»
И гогот: «Ха-ха-ха! Хи-хи!
Истекли ваши деньки!
Теперь пора потешить нас!
Отдавайте правый глаз!»
И вновь ворота затрясло.
Вдруг в отворённое окно
Высунулась голова
И произнесла слова:
«Принял наш народ решенье
Завтра, совершив моленье,
На милость твоему царю
Отдадим себя, страну.
И если так он зол на нас…
Пусть отбирает правый глаз!»

И ушли аммонитяне вполне довольные собой
И предвкушая день грядущий, закатили пир горой.
Всю ночь вино, шум, пенье, смех,
Пляски под бубен у костров,
Но утром, словно с неба снег
На полчища своих врагов
С яркими первыми лучами
Саул обрушился с войсками.
И пеной красною росса
На травы нежные легла.
И был повержен враг лихой
За злодеяния с лихвой.
И вероломный царь Наас
Так желавший правый глаз
Вместе со всей своей ордой
Полёг под городской стеной.

Победоносное веселье               
В стане израильском царило               
И развеялось сомненье,               
Что в сердцах у многих было.
Теперь никто сказать не мог:
«Ну и царя подсунул Бог!»
И(Теперь) кричал народ: «Ур-а-а-а!
За Саула! За царя!»

И вдруг один… из «молодых»   
Полный чувств вполне «благих»
Словно в «доброй сказке гном»
Предстал с улыбкой пред царём,
Многозначительно мигнул,
И заговорчески шепнул:
«Хочешь и в одно мгновенье,
Всех, кого мучило сомненье,
Что избран Богом ты Святым
Сейчас же, тут же умертвим!»
Саул оторопел на миг.
В гримасе исказился лик.
Он за грудки вояку взял
Встряхнул, немного приподнял.
Тот забился словно птах,
Что запутался в силках.
Саул же говорит ему
Опуская на траву
Подчёркивая каждый слог:
«Спасение послал нам Бог!
Я лишь – орудие Его!
Не казните никого!»
И слышал это Самуил.
Слова те были, как елей.
И пророк провозгласил:
«Все в Галгал! В Галгал скорей!»
И там, в Галгале, пред людьми
Обряд снова провели.
Теперь стоял перед толпой
Царь, помазанник, герой!

Торжественно рожки поют,
Дробь барабанная ликует,
Речёвки ярко, как салют,
Взлетают ввысь. Народ танцует.
Весёлый смех, гулянье, пенье
Но плохо только настроенье
У Самуила, у пророка.
Ему в толпе сей одиноко.
Сердце ноет и болит:
«О, как же быстро я забыт!
Я – Богом избранный судья…
Отдавший целиком себя
Глупцам неблагодарным сим!
Отцом и нянькою был им!
Был для них незримой тенью!
А теперь, так рьяно, с рвеньем
Они приветствуют царя
И наплевать им на меня!!!
Как быстротечен славы миг.
Кто я для них? Балласт! Старик!…»
Так с болью в сердце и тоской
Беседу вёл пророк с собой.

999 Самуил смотрел на торжество Саула, и сердце его обливалось кровью. «Как же быстро забыли они своего судью, своего пророка, которого избрал сам Бог… Быстротечна мирская слава, неблагодарен всякий народ, даже народ Божий!» - тихо прошептал он себе. А затем поднялся на холм, отстранил Саула и начал речь: «Вот по слову вашему дал я вам царя, а мне, стало быть, пришел час дать отчет». Народ умолк. Лицо Самуила заострилось, казалось, что он постарел лет на десять. Жесткие черты лица его и скрипучий голос мгновенно оборвали веселье. Итак, пред Богом, здесь свидетельствуйте против меня! У кого я взял осла, вола, кого обидел? Взял ли хоть раз взятку? Засудил ли кого незаслуженно? Брал ли подношения? Говорите сейчас, я верну все взятое!» Он обвел народ своими колючими глазами. Все молчали. А потом с разных сторон стали разноситься голоса: «Не было такого!» «Что-что, а такого греха не было, и в таком тебя никогда не обвиняли!»  «Не было, не было такого! И не обижал ты нас, и не притеснял ты нас, и никогда не брал у нас ничего!» Самуил смотрел на них грозно: «Не от страха ли вы так говорите? Пред Богом стоите вы и пред царем помазанным. Свидетельствуйте истинно!» И отвечали они: «Свидетельствуем!» И тогда сказал он им: «Что ж! Теперь я буду судиться с вами, а вы стойте и слушайте!»