Забыл, как выглядит природа,
как меж заснеженных берез
в пушистосумрачном сугробе
спит сладко лето в царстве грез.
Решил проведать я младенца
хлебнуть живительный покой,
вновь ощутить волненье детства
уехал странствовать зимой.
Зашел я в лес, увязли ноги,
утоп в сугробе до колен
на прежней хоженой дороге
захвачен был в прохладный плен.
Бродил я в царстве снежной власти
почти в глубокой тишине,
лесною становился частью,
и тут привиделось вдруг мне,
что будто бы совсем нет снега,
и здесь вне гомона людей
после полета для ночлега
слетела стая лебедей.
Они вели себя спокойно,
воркуя что-то меж собой,
птенцов кормили на приволье,
и собирались на покой,
был каждый лебедь тише, тише,
и чисти белое перо,
потом, нахохлившись недвижим,
головку прятал под крыло.
А я все шел и шел по снегу,
набрел на место, где камыш
был, согнут зимним печенегом,
и нарушал звучаньем тишь.
Пел ветер дальний на осоке
о приполярных поясах,
звучал он голосом глубоким,
и звал на разных языках.
Он был на северных равнинах,
он видел северный народ,
и вкусный суп из оленины
почувствовал внезапно рот.
Увидел юрту, в юрте пламя,
с ним рядом несколько людей,
геометрический орнамент
был на холстах среди теней,
рисунки – линии морские,
рога олений и меандр,
фигурки медные, литые
медведя, волка и орла.
Был звук комуза монотонный,
он пел иначе, чем тростник,
не шорох листьев благородный,
и древний звук, который дик.
Обратно шебурша снегами
пройти пытался по бревну,
и вдруг внезапно сапогами
попал в длиннющую нору,
была нора та словно сопка,
в ней дерево держало кров,
в норе чернела змейкой тропка
с большим обилием следов.
И вдруг я вижу крупный город,
лежит здесь рядом предо мной,
зима, метели лютый холод,
а лес по-прежнему живой.
Обжит здесь каждый снежный холмик,
между домами тьма путей,
открыто все как на ладони,
открыты все дела зверей.