"Лучший выход - всегда насквозь"
/Роберт Фрост/
Вчера, уже далеко за полночь, одна мудрая женщина сказала мне –
«Ты же понимаешь, что рядом с тобой тот мужчина, который полностью
соответствует тебе в данный момент?».
Она написала мне эти слова, и мне стало страшно.
Не то, чтобы я не знала об этом. Но…
Бежать от несоответствия через разрушение того, что называлось «семья», чтобы вновь и вновь ощущать эти чертовы несоответствия? Я старалась не думать об этом. Возможно, сознательно старалась. И, кстати, наверное, не случайно, на моём правом плече появился Михаил Афанасьевич Булгаков, подумалось мне. Единственный мужчина, соответствовать которому невозможно, даже частично. На это попросту не хватит всей жизни.
Всех жизней.
И дело не в том, что, когда наступает очередное утро в постели с очередным исполнителем реквиема по мечте, ты, с восходом солнца, отчетливо видишь, что не было смысла столько бежать, чтобы услышать вот это «а ты в меня совсем не влюблена? даже чуть-чуть?» или «дорогая, нам очень срочно нужно собираться»
И что сказать ему?
Что ему ответить? Этому исполнителю?
По утрам так дьявольски мощно ощущаются несоответствия, что ты бы многое отдала за то, чтобы избежать утр. Пусть была бы ночь, а потом сразу – день, и никакого совместного утра.
«Господи, где моя одежда?..» - думаешь ты, не стараясь спрятать свое обнаженное тело, но, старательно пряча свои обнаженные мысли.
И дай-то Бог, чтобы тебя хоть немного волновало в этот момент, как ты выглядишь. Значит, исполнитель был не так уж несоответствующе плох.
А вот если тебе совсем все равно, - как выглядишь ты, как выглядит он, то ты думаешь, нечто вроде – «И что сказать тебе? Что?! Если ты не понимаешь, что в моих стихах почти не бывает глагольной рифмы, а глагольная рифма – это самое страшное, чем может Господь наказать меня; и что моя душа звучит как саундтрек из фильма «Список Шиндлера», а ты наверняка не смотрел этот фильм, не говоря уже о том, что почти точно ты не слушал Шопена».
И тут ты вспоминаешь фразу про «разные взгляды на Шуберта», прочно засевшую в твоей памяти со времен совращением «Пианисткой» и улыбаешься, и улыбаешься. И смысла этой твоей утренней улыбки совершенно точно не знает никто из…
И, давай разберемся, наконец, почему ты с некоторых пор презрительно относишься к слову «брак»? Почему ты совершенно искренне жалеешь то, что называется словом «семья»? На почве чего произросла такая циничность внутри тебя? И почему твое перманентное одиночество, это именно та пещера, в которой прячешься ты и так боишься, что это кто-то сможет отнять. Но твоего одиночества у тебя уже никто и никогда не отнимет.
И как они возникают в твоей жизни, думаешь ты.
Как они возникают твои, несоответствующие тебе, мужчины?
Как ты говоришь им безмолвно – «пожалуйста, не раскрывай передо мной партитуру, я не хочу видеть тебя всего. Я найду сама все ноты, по клавишам – черным и белым. Я найду их на ощупь. Я дотронусь до каждой и напишу каждую, только не показывай мне себя». Как ты не прощаешь им, когда они показывают тебе сразу и всё. Как ты молишься на то, что приоткрыв завесу своей души, другие, стремительно захлопывают крышку фортепиано, больно ударяя тебе по пальцам. И, пусть больно, потому как – «лучший выход – всегда насквозь». И совсем неважно, кто из них, в свою очередь, слышал тебя.
Ведь, для тебя важнее – звучать, а не быть услышанной.
Момент, когда ты начинаешь рисовать узоры своих строк, вязать ажуром белые кружева несоответствия, и момент, когда тебе хочется стать слепой, глухой, немой; с тем, чтобы не увидеть, не услышать, не сказать ему о том, что он не достоин - быть в узорах твоих строк; всякий раз ты молишься, чтобы эти два момента твоей жизни, чтобы эти два пункта – отправления и прибытия - были максимально удалены друг от друга.
Потому что, ты точно знаешь, что если случился первый момент, то второй случится неизбежно.
Закон твоей жизни.
Аксиома твоей страсти.
И, раз уж с тобой рядом тот мужчина, который соответствует тебе, то ты до определенного времени будешь изо всех сил стараться наделить его тем чертами, которыми он не обладает. Банальную скуку ты украсишь трагизмом; будешь черпать эмоции из его любвеобильности, никогда не называя этого неверностью.
О какой верности идет речь, если мы говорим о твоих музах?
о Твоих?!.
Самое б’ольшее, что могут дать тебе твои мужчины, - это твои стихи.
Стихи и ещё... дети.
Но дети, это единичное попадание и тут решать не тебе, и даже не ему.
А, между тем, шкатулка твоих воспоминаний настолько магически бесценна, насколько может быть бесценно бесценное.
Ведь, физическая принадлежность
ничего
ничего
ничего
не значит.
Тебе ли об этом не знать?
Не имеет значения, - на чьем плече ты просыпаешься.
В чьей квартире ты ищешь среди ночи одеяло и уходишь спать в другую комнату, потому что не всякое плечо соответствует твоей сумасшедшей голове, которую населяют с некоторых пор исключительно рифмы. Какую жалость, до слез, испытываешь ты к спящему вне твоих рук мужчине, когда освобождаешь себя от сонных его объятий и несколько секунд судорожно решаешь – «если я уйду сейчас, как у него закрывается дверь? – защелкиванием или ключом?». А потом ложишься как-то. Понимаешь, что ты долгое время уже совершенно точно ничего не напишешь. Не всегда решаешься уйти. И почти всегда не засыпаешь. Ты обещаешь себе, что будешь прилежной ученицей себя самой и в следующий раз ты не станешь жалеть ни его, ни содержимого его квартиры, ни его репутации, ни его самооценки; а просто уйдешь, уходя. Если захочешь.
А ты захочешь.
Самое страшное, что и к этой боли ты привыкла также, как привыкают к своему имени.
И, простит тебя Небо, за то, что большинство твоих мужчин были всего лишь расхожим материалом для твоей плоти. И ты мысленно выбрасывала их, даже не позволяя увидеть где-то на линии горизонта своей души.
Потому что, им, незрячим, незачем.
В шкатулке твоих воспоминаний хранятся мужчины, которые поступили с тобой красиво – ушли красиво, остались красиво, растворились красиво. Красиво, не значит, красиво по общепринятым законам жизни – красиво. Красиво, значит – именно так, как того требовала та часть тебя, которая с некоторых пор живет промежуточными моментами «от» и «до». И, сколько не рви это нити, которые так прочно связывают вас, они не рвутся. Они остаются. Порой, не делаясь прочнее, но, и не ослабевая. Их так мало, этих воспоминаний. Их так невыносимо мало, что ты ставишь их на repeat, сидя в каком-нибудь провинциальном ресторанчике, напротив того, кого ты пощадила своим неуходом какой-нибудь глубокой ночью.
И, черт с ними, с несоответствиями, думаешь ты, если в твоей жизни уже были такие божественные соответствия.
Если в твоей жизни есть такие божественные соответствия…