The Stranger
At dusky time, above the restaurants,
The savage air is stiff and dim,
And drunken yells are ruled by pestilent
And vernal venom of the spring.
Out in the monotone surrounding
Of boring countryside routine,
A child's loud cry is somewhere sounding,
The baker's sign is vaguely seen.
And on the outskirts, mid the gravel rocks
Along the dusty streets unpaved,
Those seasoned wags in tilted billycocks
Take ladies on a promenade.
A woman’s shriek is vaguely entering,
A squeaky rowlock on the lake,
And in the sky, adapt to everything,
The disk grimaces for no sake.
And every night, the liquid density
Shows the one friend I care to see.
And by the murky wine's perplexity
He's tamed and deafened, just like me.
And at a random table near my side,
A sleepy waiter pours a glass,
Those drunken bastards, foul and rabbit-eyed,
Yell out: In vino veritas! -
And every evening, on the minute set,
(Or is it just a reverie?)
Embraced in silk, a moving silhouette
Through misty window glass I see.
And, always faithful to her solitude,
She brings a hint of fragrant mists,
And passes through the drunken multitude,
And by the window wall she sits.
And ancient legends allegorical
Drift from her silks' mysterious scent,
And from her feathers bending mournfully,
And from her slender jeweled hand.
In nameless intimacy mesmerized,
I gaze beyond the cloudy veil,
And see a far enchanted paradise,
And hear a deep enchanted tale.
Alone, I guard the deepest mysteries,
Bestowed upon me is a heart,
And like a thorn, the liquor's mistiness
Has pierced my soul, its every part.
The image sways outside my consciousness
Of ostrich feathers, sadly bent,
And cobalt eyes, absorbing, bottomless,
That blossom on a distant land.
My soul is but a precious treasury,
And I alone possess the key!
You drunken monster! I'm surrendering,
You win: In wine, the truth, I see.
***
Незнакомка
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»1 кричат.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.