Память всё-таки подводит. Ещё две короткие истории из Кушки.
Позже мама рассказывала, как ангина скрутила меня настолько, что нас положили в госпиталь, где меня буквально вытащили с того света. В моей памяти очень отчётливо сохранились бредовые картины, где я перемещаюсь непонятным образом под нависшим свинцовым небом вдоль дороги, уходящей в серую бесконечность и пытаюсь считать такие же серые бетонные столбы на обочинах, но какой-то угловатый предмет в горле отвлекает и мешает дышать. И это бесконечное ожидание белого халата со шприцами.
Второй момент наоборот – радостный и, почему-то, ярко освещён солнцем! Мы едем в такси по брусчатке, вдоль салона автомобиля от водителя под заднее сидение тянется какой-то короб. С годами я соображу, что это московское такси «Победа». Потом длинный коридор в коммуналке. Из коридора справа и слева двери в жилые комнаты, а в торце дверь на лестничную клетку. Я шарашусь по ступеням и по коридорам, ору благим матом, поскольку двери и коридоры очень похожи, а откуда я вышел - никак не вспомню.
Потом огромная площадь, длинная очередь и мама, наклонившись, шепчет, что шуметь нельзя. Там внизу, в полумраке, лежат два человека под большим прозрачным пузырём. Руки у них сложены на нижней части груди, а грудь каждого почему-то незаметно переходит в покрывало, словно туловища утонули. Они вовсе не похожи на картинки, которые мы все хорошо знаем.
И, последнее, самое незабываемое: в центре главного торгового зала первого этажа «Детского мира» по периметру огромной круглой витрины бегает игрушечный поезд по игрушечным рельсам во главе с почти настоящим паровозом!
Потом долгая и интереснейшая жизнь в купе вагона, мелькающие пейзажи, так не похожие на каракумские. Этот неповторимый паровозный дух, проникающий снаружи.
Потом низкое небо, мелкий дождь, деревянные тротуары, большой деревянный дом. Барабинск. Мы остановились у дальних родственников (я до сих пор не знаю степени этого родства)- дяди Феди и тёти Лизы. Через несколько дней за нами приезжает младший брат отца Семён на своей полуторке. Едем очень долго по раскисшей и разбитой телегами дороге. Перед мосточком через реку Семён попросил нас покинуть машину и по хлипким доскам переправил свой аппарат на другой берег.
Деревня Зоново. Бабушкина изба покрыта дёрном, на задах, за постройками для живности, огород, а за ним спуск к реке Омке. Я ужасно боюсь гусей и свиней, к собаке отношение полегче. Волчок, похоже, не возражает. Но больше всего поражает моё воображение дядя Саша, муж младшей сестры отца тёти Вали. Я с восхищением смотрю на этого усатого красавца в коверкотовой гимнастёрке, перепоясанного офицерским ремнём. Синий габардин галифе и отменные хромачи, которые свешиваются из плетённого ходка, когда дядя, пустив вожжи волной вдоль спины Серка, трогает с места.
Тогда я ещё не знал, что этот гвардейский капитан носит в себе более сорока осколков, и его регулярно увозят на лечение в райцентр Чумаково, где и закончится через несколько лет его жизненный путь, и морфий лишь не намного поможет ему уйти полегче и побыстрее.
Тогда я ещё не знал, что он за войну сменил немало тридцать четвёрок, немало экипажей. На Курской дуге его танк успел сделать несколько выстрелов, но был подбит. Старшина был убит на месте, остальные успели покинуть машину и отбежать, когда взрыв боекомплекта отшвырнул башню, чёрт знает куда. От старшины случайно нашли кусочек сапога, на котором была приметная заплата из трофейного хрома. К своим выбирались поодиночке.
Дядя Саша помнил, что шёл по ночной дороге, и перед ним мелькали лохматые пулемётные трассы, но его больше беспокоил кусочек носа, срезанный осколком и ещё на чём-то державшийся. Потом трассы пропали, зато появились наши разведчики. Они и вывели. Потом госпитали, опять бои и так до конца войны. В Германии они отводили душу, пили, насиловали, убивали. Родовитых родственниц после утех вязали одной ногой к дереву, а другой к танку…
После войны он был единственный, вернувшийся живым в деревню. Так и стал председателем колхоза «Рассвет». Я с завистью смотрел на его сына Генку, который был на целых девять месяцев старше меня и отец доверял ему поить Серка в реке.
Там я узнал впервые вкус жареной картошки из русской печи, запахи дикой ромашки и полыни. Возвращаясь, отец взял бабушку с собой.
Вернёмся в Тахтабазар, что бы попрощаться с ним. Отец получил новое назначение, и начались сборы. Батя сколотил огромный сундук. Наверное, чемоданов не хватало. Этот сундук потом нас долго сопровождал. Дождливой ночью нас на грузовике привезли на железнодорожную станцию (которая по вечерам притягивала наши взгляды из кухонного окошка своими снующими огнями), вскоре подали мотодрезину с платформой и, после погрузки и утомительного ожидания сигнала семафора, увезли. Я, наверное, спал и ничего о дороге и прибытии на новое место не помню.
Ашхабад. Мне уже целых шесть лет. Нам временно выделили место в подвале большого кирпичного дома, в самом центре города Киши. Киши – это название городского района, вроде Башни в Новосибирске. Наши окна на уровне тротуара, а изнутри они где-то под потолком. Хотя и потолок почти над папиной головой, а отец (как выяснилось лет десять спустя) не выделялся особенным ростом.
Вся дальнейшая жизнь в этом городе у меня ассоциируется с ярким солнцем. В подвале мы жили недолго, но наиболее яркие воспоминания остались.
Слева от нашего дома была улица, на другой стороне которой стоял дом красного кирпича в несколько этажей, и его уродовала большая трещина от крыши до фундамента. Скорее всего, это был один из немногих уцелевших после землетрясения 1947г. Позже я видел развалины городского театра, от которого остались только нижние части фасадных колонн. Прямо перед домом через улицу была воинская часть, но отец служил в другой, а в этой мы были только один раз в клубе, где выступал заезжий цирк. Самым впечатляющим номером был деревянный помост, под ним атлет, а на помост въезжает легковой автомобиль, по-моему, это была полковая эмка.
Справа за нашим домом тянулась длинная литая ограда. За ней находился предмет нашего неустанного внимания и посягательств – городской (если не республиканский) ботанический сад. Именно там мы добывали ростки молодого бамбука или не менее молодой ивы для своих мальчишеских забав. Делали свистки, дудки, позднее трубки для прицельной стрельбы диким горохом, который добывали там же.
Иногда все жильцы дома выносили раскладушки, столы, стулья, патефоны, и ночевали под открытым небом. Подземные толчки в тех местах не редкость.
Из двора нашего дома меня впервые повели в школу. Лиду к тому времени уже приняли в пионеры, что торжественно было отмечено у памятника Ленину в первом парке города. Первую учительницу помню очень смутно, поскольку вскоре отец получил, наконец, квартиру и вторую четверть первого класса я встретил уже не в первой, а в тринадцатой школе г. Ашхабада.
Мы переехали на окраину города в специально выстроенный для офицеров и их семей военный городок. На фоне предыдущих наших жилищ новая квартира была чудом! Представьте себе двухэтажный финский дом на четыре семьи. По две веранды с двух противоположных сторон. Веранда ведёт на кухню, из которой дверь в большую комнату. Из кухни же лестница на второй этаж, где расположена большая кладовка и детская комната. За нашим домом город кончался, и начиналась степная полоса, отделявшая город от пустыни. Если выйти из нашей квартиры на крыльцо, то перед глазами будет двор, за которым напротив такой же дом, справа сараи на каждую семью, там же незатейливые удобства (не Сибирь, не застудишься). Слева дорога, уходящая на шоссе за домом близнецом. Шоссе тянулось из города, что на правой руке, и уходило далеко влево мимо цементного завода, теряясь в предгорьях Копетдага. В той стороне синели горы, снега на которых удивительно контрастировали с раскалённой землёй под ногами.
Жили мы в этом доме недолго, до августа 1959г., но воспоминаний много.
Первая в жизни школьная форма! Фуражка с кокардой, ремень с пряжкой, гимнастёрка, широченные, по последней моде, брюки. Портфель как у профессора, с накладными карманами. В школу приходится ездить на автобусе. Наша остановка конечная, проблем с посадкой нет. Автобусы напоминают коробки с маленькими окнами. Но вот появились первые ЛАЗы с прекрасным остекленением, даже округлые скаты крыши прозрачны. Колпаки на колёсах поражают сверканием! Так мы и прозвали: - стеклянные автобусы.
Первые неприятности в школе. Получил замечание за то, что не умею читать по слогам. Парень я оказался способный и быстро сообразил, что к чему, хотя для чего - так и не понял.
А вот и первая любовь! Такая беленькая, симпатичная, так и хочется дёрнуть за косичку, или портфель помочь нести! Снедаемый страстью, хожу пешком, а она живёт аж дальше школы, стою под балконом, прячась за стволы деревьев. В результате длительных наблюдений за её балконом на третьем этаже, убеждаюсь, что папа у неё в чине подполковника и это обстоятельство губит мои лучшие чувства на корню. Мой папа – майор!
Одно из первых потрясений в жизни юного романтика и мечтателя.
Ну что ж, не везёт в любви, повезёт в дружбе. Друзей того времени запомнил только двоих, хотя ватага у нас была побольше, но, в основном, состоявшая из окружения старшего брата.
С одним я сидел за одной партой. Звали его Нияз Дурдыев. Мой ровесник из простой туркменской семьи.