По глади твердого левкаса,
Графья наметила свой путь,
Рукой, ведомая, с участьем
Иконописца, зрящим в суть.
Откуда контуры прямые,
Того, что будет жить в веках,
Оттуда образы живые,
Сейчас они лишь в облаках,
Но не имеют строгой формы,
Сознанье возмущают штормы,
Но нет движения пока.
Средь облаков возник вдруг образ,
И в миг отверзлись небеса,
И сердце наполняет бодрость,
К левкасу тянется рука.
Штришок запечатлел мгновенье,
За ним другой, потом поток,
Так наступило озаренье,
Художник ощутил исток.
Его к нему влечет стремленье,
Он получил благословенье,
Теперь руководит им Бог.
У церкви есть свои каноны,
Но мысль художника легка,
И очень трудно то, что ново,
Запечатлеть, дрожит рука.
А мысль сильна, свежи преданья,
Ведь им необходимо жить,
Но как, минуя все преграды,
На это свет живой пролить.
Нужна история потомкам,
Потом быть может по обломкам,
О ней придется нам судить.
Библейских сцен не мало в храмах,
Того ведь требует канон,
Но иногда, на мелких планах,
Мы наблюдаем мир иной.
Народ хранит свои преданья,
Проносит их он сквозь века.
Тот зов, порою и печальный,
Теперь мы видим на стенах.
Художник древний как пророк,
Донес до нас все это в срок,
За это мы ему и благодарны.