Мне ветер прошептал: покину
я эти добрые леса,
Великоросскую равнину,
и не крутые берега,
я унесу в другие страны,
пыльцу и семена полей,
и птиц спокойно величавых,
и запах заспанных весей.
Меня встречали вы по чину,
у вас гостил я как в раю,
и, съев чернику и малину,
в другом я буду жить краю,
сказал мне это ветер летний
и улетел за небосвод,
а рано утром на рассвете
увидел я на лужах лед.
Писала осень акварелью,
держа вначале робко кисть,
то чуть подвинет дальше тени,
то золотым подправит лист.
Возьмет немного краски белой,
и вышьет инеем траву,
но испугается несмело,
и днем собьет свою тесьму.
Смотря на ягоду рябину,
преподносила к ней уста,
и от забав ее невинных
на гроздья падала краса.
Но скоро осень стала смелой,
и, уходя густой туман,
вскрывал, на сколько, же умело,
рифмует осень свой роман.
Спадали струи золотые,
с кистей венчавшихся берез,
летели листья огневые
в квашню разхоженную верст.
Не серебром, а электроном
рыдали ивы над водой,
костром сгорали жарко клены,
блистая мокрой пёстротой.
По зыбким берегам озерным
купаясь в ледяной воде,
во всех местах еще укромных
поспела клюква в октябре.
Осенний свет не ярко тихий,
спадает на сырую хлябь,
слегка тревожат птичьи крики,
темнеет дремлющая рябь.
Свет отдыхает в гуще ягод,
куда там царству медных гор,
здесь миллиард лесных агатов,
спокойно дарит тихий бор.
За клюквой кислой на болото,
пришло в лес множество людей,
на этой медленной охоте,
душе становится светлей.
Казалось, застывало время,
ушли из чащи грибники,
но в неподвижном измеренье,
дни жили словно мотыльки.
Все чаще небо было мрачным,
и дождь подряд шел много дней,
а солнце как старик незрячий,
бельмом глядело меж ветвей.
На ветвях побледнели краски,
и восхитительный наряд
стал выглядеть обносом барским,
что отдан был толпе бродяг.
Быть может время для печали,
ан, нет, не скажешь воробьи,
под приглушенными лучами,
купали перышки свои,
они чирикали забавно,
и им вода не ледяна,
для них любое время славно,
для них всегда – всегда весна.
Трава пожухла на полянах,
набухла стылая земля,
поднялся дух сырой и пряный,
из не желтеющего мха,
отяжелели ветки сосен,
пригнулись чуточку к корням,
их светлый вид стал хмурогрозен,
суров к погоде и упрям.
Хвоя лишь мокла в малахите,
исчезла желтая листва,
мир очутился в темном ските,
и приготовился для сна.
И вот однажды ангел светлый
почистил белое крыло,
на город снег просыпал щедро,
и думать стало так легко.