КОНСТАНТИН ФАРАФОНОВ
Тонет ли утро июльское в росах обильных,
пеплом ли иней укроет траву на задворках,
дед мой выходит во двор, доставая махорку
И, теребя в своих пальцах корявых и длинных
листик газеты, сворачивает самокрутку.
В каждом движеньи видна глубина ритуала,
он, как всегда перекур называет привалом,
видя в сравнении этом удачную шутку.
Долго сидит он на крашеной, крепкой скамейке,
с виду, пожалуй, совсем нелюдимый и хмурый.
Снова достанет кисет свой и снова закурит,
руки запрячет в карманы седой телогрейки.
Пыхнет, прищурясь, нехитрой своей папиросой,
дым после каждой затяжки взовьётся, растает
и не возможно представить, что он ни о чём не мечтает,
что ни забот у него никаких, ни вопросов,
что только память живёт в нём картиной неброской
и безраздельно владеет душой и сознаньем.
Долго сидит он один на один с мирозданьем,
сверлит пространство погасшей своей папироской.