(фото из личного архива).
Их крестили вместе – трехмесячную малышку Анечку, беременную светловолосую Наталью и двадцатилетнюю Марту, решившую креститься, когда вера уже не преследовалась, но еще и не поощрялась (в маленьком поволжском городке, где жила Марта, церкви не было).
Накануне, приехав, в гости, к богатой тетушке, она уговорила ту стать ее крестной матерью. Тетя Надя отговаривалась, объясняя это тем, что у нее и так уже много крестных детей. Марта настаивала. В комнату то и дело заходила за чем-нибудь старшая дочь тети – Люба. Взрослая, старше Марты на год, молодая, очаровательная женщина с большими лукавыми глазами, жена летчика, забегал младший – баловень всей семьи, шустрый круглоголовый Вовка, приставая к матери, канючил отпустить на улицу, хотя уже было поздно. Тетя Надя с замысловатой прической, в нарядном платье разливала тонкими руками из фарфорового чайника настоящий индийский чай, благоухание которого наполняло воздух уютной кухоньки. Муж тетушки – дядя Вася, полный, с повадками барина, с такими же лукавыми, как у Любки, большими синими глазами, никогда не говоривший в доме ни о чем серьезном, отделывающийся во всех случаях шуточками, умудрялся всегда занимать очень высокие посты, поэтому семья тети Нади жила очень и очень обеспеченно. Но при этом была хлебосольной и охотно встречала и близких и дальних родственников. Дом Михайловых постоянно был полон гостей. Одни приезжали, другие уезжали. Всегда готовилось по три вида первых, по четыре вида вторых блюд. На выбор гостей. На кухне всегда что-то пеклось, жарилось, варилось заботливой хозяйкой, больше похожей на дворянку, чем на современную женщину с ее высокой прической, массивными золотыми украшениями, в неизменном черном платье.
И вот обе – тетушка и Марта – едут рано в троллейбусе по заснеженному Оренбургу. Спешат к древней величественной и в то же время, словно парящей над землей белой церкви, увенчанной золотыми куполами. В свежем утреннем воздухе раздается колокольный звон. Это значит, что утренняя служба начинается. Тогда это было для Марты просто чем-то экзотическим. Но когда они переступили порог храма, все оказалось иначе – всерьез и по-настоящему. Темнота, мрачность и одновременно торжественность, и праздничность обстановки; золоченые Царские врата, иконостас, горящие свечи, запах воска и ладана, сама служба на церковно-славянском языке – все это тонко и чудно вошло в душу. Марте стало покойно, чисто и светло, как в далеком детстве. Вдруг возникло странное чувство, что она где-то долго блуждала и, наконец, вернулась домой, хотя порог храма она переступала впервые. Тетушка где-то там хлопотала, покупая крестик, а Марта стояла тихая, умиротворенная, поглядывая на рядом стоящих женщин в платках, и старалась креститься и кланяться, как и они. После литургии их отвели в новый пристрой храма, на второй этаж, в залитую солнцем белую комнату, полную образов старого письма в золотых окладах. Крестил их молодой иерей, не старше Марты: он бережно во время обряда взял и отрезал каштановую прядь у Марты, стоящей босиком с намазанными лбом, руками и ногами, дивно пахнущими елеем. Потом трижды ходили вокруг чана со святой водой беременная Наталья, Марта, несли на руках крошечную Анечку. После всего тетушка заботливо вытирала Марту свежим хрустящим полотенцем. Ведь на улице еще зима, начало марта. Но почему-то ликующей Марте казалось, что наступило лето. Такой свет, такая теплота, душа в пронзающей радости устремлялась ввысь, казалось, золотой свет разливается вокруг нее. Счастливые, в пуховых белых платках поверх норковых шапочек, тетя Надя и Марта возвращались домой. Такие внешне разные они сейчас казались похожими друг на дружку. Снег сыпал хлопьями, неправдоподобно большие снежинки оседали на их платках, воротниках, варежках. И прохожие оборачивались на них на улице, глядели во все глаза в троллейбусе. Может потому, думалось Марте, что от нее пахнет елеем, как ей потом сказали, привезенном из далёкой Греции. Но люди смотрели не только потому, что их привлек необычный запах, как казалось Марте. Она не видела, как сверкают счастьем ее глаза, как одухотворено лицо. Не могла видеть, что вся душа глядит сквозь ее лицо, отмеченное Божьей благодатью…
1990 г.