http://stihi.ru/2011/01/02/3381
http://stihi.ru/2011/01/01/4780
Хочу поделиться с Вами одним интересным исследованием М.К. АЗАДОВСКОГО « Источники сказок Пушкина»
„Сказка о рыбаке и рыбке“ обычно считается исключительным памятником чутья
Пушкина к „подлинно-русской национальной стихии“ и венцом его поэтического
мастерства в этой сфере. „Пушкин пленился ясностью и нравственною чистотою
этого народного рассказа, — писал Вс. Миллер, — и из своей художественной
мастерской возвратил народу алмаз в форме бриллианта чистейшей воды“. Однако
уже Белинский ставил под сомнение „народность“ этой сказки.
П. И. Мельников в биографии Даля сообщает, что у последнего хранилась рукопись
„Сказки о рыбаке и рыбке“ с автографом Пушкина: „Твоя от твоих приношаху.
Сказочнику казаку Луганскому сказочник Александр Пушкин“. Основываясь на этой
записи, принято думать, что именно Даль сообщил Пушкину содержание сказки о
золотой рыбке; сам же Даль мог ее слышать непосредственно из уст народа;
известно, что Даль обладал богатейшим собранием русских сказок, которое в
дальнейшем послужило главным фондом знаменитого сборника Афанасьева.
Однако, никто не обратил внимания, что среди известных русских сказок нет
сказки, вполне соответствующей пушкинскому тексту. По указателю Aarne —
Андреева этот сюжет зарегистрирован 6 раз: в сборнике Афанасьева1 и в сборнике
Смирнова.2 Кроме того, сказка на этот сюжет записана в 60-х годах М. Семевским
в Псковской губ. (в указателе Андреева не отмечено).3
Из этих текстов только сказка, приведенная в сборнике Афанасьева под № 39,
дает ту же схему, что и Пушкин. Эта сказка настолько близка к сказке Пушкина,
что встает вопрос о непосредственной прямой связи между ними. Было даже
высказано предположение, что именно это и есть та сказка, которую сообщил
Пушкину Даль, а после передал в числе других Афанасьеву. Однако, такое
предположение явно сомнительно, на что указал еще акад. Л. Майков.4 К тому же,
нет никаких указаний, откуда взята афанасьевская сказка. С другой стороны,
если допустить, что данная сказка является источником Пушкина, то придется
вместе с тем допустить, что Пушкин совершенно рабски следовал своему
источнику. Такое предположение было бы, конечно, явно ошибочным, и во всяком
случае этому противоречит все, что мы знаем о характере творческой работы
Пушкина. Более правильно, поэтому, другое предположение, в свое время
высказанное В. Майковым, что в этой
138
сказке мы имеем обратное явление: пересказ сказки Пушкина.1 Такие примеры —
обычное явление в сказочной литературе.
Итак афанасьевский текст отпадает, остальные же тексты имеют иную редакцию:
они все в ином плане и в иной системе образов. Типичным примером может служить
сказка того же афанасьевского сборника, озаглавленная „Жадная старуха“ (№ 40).
Старик рубит в лесу дерево; дерево просит пощадить его, обещая исполнить любое
желание. Старик просит богатства. Затем старуха посылает старика с требованием
к дереву сделать его бурмистром. Дальше старик и старуха делаются
последовательно: дворянами, полковником и полковничихой, генералом и
генеральшей и, наконец, царем и царицей. Последнее требование: стать богами,
но в ответ на последнюю просьбу дерево „зашумело листьями и молвило старику:
будь же ты медведем, а жена твоя медведицей. В ту же минуту старик обратился в
медведя, а старуха медведицей, и побежали в лес“.
Этот тип представлен и во всех остальных записях. Ни в одной из них нет
упоминаний ни о золотой рыбке, ни о какой либо вообще рыбе; в роли последней
выступают: чудесное дерево, святой, живущий на дереве, птичка-дрозд,
коток-золотой лобок, грош. Превращение в зверей, которым заканчивается
приведенная сказка, также обычно для русских вариантов: старик и старуха
превращаются в свиней, в быка и свинью и т. д. Притом эти сказки не связаны с
какой-либо одной местностью, но относятся к разным частям страны. Район, где
записана сказка Афанасьева, неизвестен; сказки же из сборника Смирнова
относятся к бывшим Вятской, Казанской, Рязанской губерниям и Акмолинской
области; запись Семевского сделана, как уже сказано, в Псковской губернии,
наконец, лично мною записана аналогичная сказка в 1927 г. в Восточной Сибири
(с. Тунка).
Таким образом, сказка Пушкина выпадает из русской традиции, но всецело
примыкает, как мы сейчас постараемся показать, к традиции западноевропейской.
Ближе всего она к сказке сборника бр. Гримм.2
139
На эту близость уже давно обращено внимание исследователей; Н. Ф. Сумцов в
своем этюде о золотой рыбке даже напечатал перевод гриммовской сказки.1 Однако
он не проводил между нею и сказкой Пушкина прямой генетической линии. Вопрос о
непосредственной зависимости пушкинской сказки от какого-то русского источника
представлялся ему совершенно бесспорным, и гриммовская сказка была нужна ему
только как параллель и как материал для характеристики бесспорно-фольклорной
основы. В ином плане ставил вопрос В. В. Сиповский; основываясь на этой же
параллели, он уже считал возможным утверждать, что гриммовская сказка является
непосредственным источником сказки Пушкина.2 Но это мнение было высказано
попутно — в статье о „Руслане и Людмиле“ — не только без какой бы то ни было
попытки всесторонне осветить вопрос, но и вообще без всякой аргументации;
поэтому вполне понятно, что это суждение не встретило никакого признания и
сочувствия среди исследователей.
Отмечая близость сказки Пушкина и немецкой, Сумцов отметил и некоторые
характерные черты отличия. Самым главным отличием является желание старухи
быть Папой и требование божеской власти. Последние два мотива отсутствуют у
Пушкина, ибо они вполне естественно должны были отсутствовать и в русских
сказках, как мотивы типичные для католических стран. Тем не менее, эти мотивы
нашлись и у Пушкина. До сих пор при всех многочисленных исследованиях сказок
Пушкина историки литературы и фольклористы не считали нужным обращаться к
подлинным рукописям Пушкина. Между тем, это изучение дает возможность
совершенно по иному поставить вопрос и найти ответ для решения проблемы
источника данной сказки.
Белового автографа сказки „О рыбаке и рыбке“ не сохранилось; но в Гос.
Публичной библиотеке СССР им. Ленина в Москве3 хранится черновой текст. Помимо
многочисленных разночтений, в этом черновике имеется один эпизод, совершенно
отсутствующий в окончательном тексте
140
сказки. Впервые он был прочитан и опубликован С. М. Бонди в его книжке „Новые
страницы Пушкина“ (М., 1931):
Проходит другая неделя
Вздурилась оп<ять его старуха>:1
Отыскать мужика приказала.
Приводят старика к царице.
Говорит старику старуха:
Не хочу <быть вольною царицей>
А <хочу быть римскою папой>
Старик не осмелился перечить.
Не дерзнул поперек слово молвить.
Пошел он к с<инему морю>
Видит: бурно черное море
Так и ходят сердитые волны
Так и воют воют зловещим
Стал <он кликать рыбку золотую>
———
Добро будет она Римскою папой
———
Воротился старик к старухе
Перед ним монастырь латинский
На стенах [латинские] монахи
Поют латынскую обедню.
———
Перед ним вавилонская башня
На самой верхней на макушке
Сидит его старая старуха
На старухе сарочинская шапка
На шапке венец латынский
На венце [не разб.] спица2
На спице [Строфилус] птица
Поклонился старик старухе,
Закричал он голосом громким:
Здравствуй ты старая баба
Я чай твоя душенька довольна
Отвечает глупая старуха:
Врешь ты пустое городишь,
Совсем душенька моя не довольна
Не хочу я быть Рим<скою папой>
А хочу быть владычицей морскою
Чтобы жить мне в Окияне-море
Чтобы служила [мне] рыбка золотая
И была бы у меня на посылках...
141
Этот текст, в сущности, уже совершенно решает вопрос об источнике, однако сам
Бонди все же не решился сделать этого решительного вывода. С осторожностью,
всегда характеризующей этого исследователя, он полагал, что утверждать
непосредственное влияние гриммовской сказки на сказку Пушкина „было бы
все-таки очень поспешно“.
Но дальнейший сравнительный анализ текста делает совершенно лишней подобную
осторожность. В том же черновом тексте мы находим еще ряд моментов,
определенно указывающих на первоначальный источник. В гриммовской сказке
старуха так выражает свое желание быть богом: она не может перенести, что
солнце и луна заходят и поднимаются без ее разрешения. В черновике Пушкина
первоначально было написано:
Не хочу быть римскою Папой,
А хочу быть владычицей солнца.
Затем вторая строка зачеркнута и заменена:
А хочу быть владычицей морскою,
как это и вошло в окончательную редакцию.
В ответ на последнюю просьбу камбала в гриммовской сказке отвечает: „ga man
hen, se sitt all weder in’n Pisputt“ (ступай домой, она снова сидит в лачуге).
В тексте Пушкина иначе:
Ничего не сказала рыбка,
Лишь хвостом по воде плеснула,
И ушла в глубокое море.
Но в черновике была первоначально иная редакция, опять-таки вполне
соответствующая гриммовскому тексту:
Золотая рыбка нырнула
Промолвя .......
Ступайте вы оба в землянку.
Затем эти строки зачеркнуты и заменены:
Рыбка хвостом по воде плеснула
Да нырнула в синее море.
Наконец, вполне соответствует немецкой сказке мотив последовательного усиления
волнения моря и изменения его цвета при каждом новом требовании старухи. Когда
рыбак, в сказке Гриммов, приходит с первой просьбой, он видит: „W;;r de See
ganz gr;n un geel un goor nich wee so blank“ (море стало совершенно зеленое и
желтое и не такое светлое); во второй раз вода делается темносиней и серой; в
третий раз — темносерой и неспокойной и т. д. — в последний раз он уже застает
бурю и непогоду.
142
Такую же градацию в изменении пейзажа моря мы находим и у Пушкина:
Вот пошел он к синему морю;
Видит: море слегка разыгралось.
При второй просьбе:
Вот пошел он к синему морю
(Помутилось синее море),
В третий раз:
Неспокойно синее море;
затем — „почернело синее море“, и наконец, в последний раз:
Видит на море черная буря;
Так и вздулись сердитые волны,
Так и ходят, так воем и воют.1
Значение этого сопоставления усилится, если мы припомним, что подобного рода
пейзажные картины вообще редки в фольклоре и уже почти совершенно чужды
русской народной сказке.
Таким образом, устанавливается ряд очень характерных и убедительных
совпадений, позволяющих установить прямую зависимость сказки Пушкина от
гриммовского текста. Из деталей первой в тексте Гриммов отсутствует: мотив
корыта (первое требование у Гриммов — новый дом), по разному именуются рыбки:
у Пушкина — золотая рыбка, у Гриммов — камбала, причем у Пушкина упущено
указание, что рыбка — заколдованный принц. Наконец, Пушкин значительно усилил
мотив покорности мужа. В сказке Гриммов старик только покорный муж, не смеющий
ослушаться приказов жены и пользующийся вместе с ней дарами чудесной рыбы; у
Пушкина — старик совершенно отделяется от старухи, чем достигается большая
художественная и психологическая глубина.
Текст немецкой сказки Пушкин переключил в план русской. Первоначально он, как
это обнаруживает черновик, еще более заострял и подчеркивал черты
национального колорита. Так, например, он хотел перенести действие на озеро
Ильмень. Первый стих черновой редакции имел первоначально такую форму:
На Ильмене на славном озере.
Ст. 32 в черновике имел редакцию:
А рыбка то говорила по русски.
143
Ст. 130—132 (как ты смеешь мужик спорить со мною, со мною, дворянкой
столбовою) в черновике имел еще более подчеркнутый национальный колорит и
специфически локальный характер:
Я тебе госпожа и дворянка,
Я дворянка, а ты мой оброчный крестьянин.
В окончательной редакции Пушкин отказался от этих подчеркиваний
национально-русских черт, но вся сказка настолько выдержана в стиле
подлинно-русской сказки, что нескольким поколениям исследователей не приходила
в голову мысль о возможности прямого и непосредственного воздействия
какого-либо иностранного источника.