Пусть так. Не убоюсь. Что мне забот до суеверий века?
Пусть бой начнется, пусть поживу свою получит воронье.
И только женщина моя навзрыд заплачет обо мне, наверно...
Конечно, если не придется мне самому оплакивать ее.
И только женщина моя в дверном проеме, словно в раме
Картины, где ее лицо во тьме мерцает, как свеча...
О чем задумалась она и что узрела в мутной дали -
Про то два ангела, почти неразличимых, умолчат.
Да, это - женщина моя, и ей не знать чужих объятий,
Хоть бесов гордости моей ей одолеть не хватит сил,
Но, впрочем, я ее любил сильней, чем сорок братьев,
Да и сейчас, наверное, люблю... Наверное, любил...
О, я любил ее сильней, чем сорок тысяч братьев,
Чем сорок тысяч горлопанов, недоумков и зануд!
Порукой шпага в том, что вся бесчисленная рать их
Со мной в высоких чувствах не сравнилась бы отнюдь!
Зачем же ангелы ее глядят с немою укоризной,
Как будто ведомо и впрямь им - сколь ничтожна та любовь
Еще в помине нет Руссо, еще и Вертер не написан,
И не с кем тяжесть разделить постылых золотых оков...
А я желаю выбираться из тенет Средневековья,
Я не наследую свободу, я сражаюсь за нее!
И пусть я был небезупречен со своей любовью,
Достанет мужества не оглянуться на дверной проем.
....
В дверном проеме пустота, сквозняк гуляет в опустевшей раме,
И только дверь скрипит - захлопнуть эту дверь невмоготу.
И только ангелы ее уходят легкими стопами -
Два молчаливых, робких ангела уходят в пустоту.
А чтоб оплакать их уход мне не отпущено ни часа, ни мгновенья -
Мой сюзерен, моя свобода уже взыскует непомерный долг.
И пусть все кончено, и пусть вчистую все проиграны сраженья -
Пусть так. Не убоюсь. Я начинаю знаменитый монолог.