ЛУННАЯ ДЕВОЧКА
запрокинет голову, гадая
по застывшей зеркалом луне.
бросятся от ветра-разгильдяя
врассыпную кудри по спине.
маленькая, рыжая, смешная…
восемнадцать? двадцать? двадцать два?
вот стоит, пока ещё не зная,
как опасны лунные слова,
лунный шёпот, впрыснувший под кожу
странную тоску и благодать.
я ведь тоже, девочка, я тоже
не смогла когда-то устоять.
что ж, прими от матери Селены
в кровь свою ионы серебра,
чтоб, достигнув края ойкумены,
танцевать на кончике пера.
ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА
...и кто-нибудь надумает отсечь -
отчаянно, решительно, с плеча -
твои приветы и прямую речь,
стереть контакт. не то чтоб сгоряча.
не потому, что ты не то сказал.
и не затем, чтоб вымарать обиду.
а просто - на тебя закрыть глаза
и потерять намеренно из виду.
и ты поймёшь, что этот кто-нибудь
любил тебя нежнее, чем позволено,
хотел сильней. немножечко. чуть-чуть.
а ты - его. иначе что ж так больно?
ОНА И ОН
с этим парнем можно молчать о вечном и смотреть, как пляшут в пространстве свечи, как их тени ловит собой парча удивлённых штор затемнённой спальни. он привык в дерьме быть, но чист кристально. с ним предельно просто про всё молчать. он над ней склоняется низко-низко, и когда лицо его слишком близко, тишина взрывает грудную клеть. и во тьме мерцает-дрожит эклога, в ней души становится слишком много, и тогда она начинает петь.
он сидит подобием Хиросимы, подавить пытаясь невыносимый в голове и сердце хрустальный звон. он не хочет слушать, он глухо воет, он рычит: «оставь же меня в покое», выдыхает в воздух бессильный стон, зажимает уши, кричит «довольно!», просто ведь душа – это очень больно, но она нещадно ему поёт. он тогда уходит за лунным блюдцем, чтобы никогда уже не вернуться, чтобы снова вечно искать её.
ТЫ УЖ ПРОСТИ МЕНЯ, ЛАДНО?
Боже, какая глупость – в азарте спора,
в тысячный раз в пылу позабыв зарок,
больно и зло, на миг потеряв опору,
всей своей дурью врезаться в твой мирок,
чтобы потом метаться по кухне тёмной,
много курить, проветривать, вновь курить,
рухнуть в постель подбитой звездой бездомной
и не решаться первой заговорить,
мягкую плоть кровати терзать до скрипа,
скомканный край подушки сжимать в горсти,
душную ночь пытаясь вдохнуть без всхлипа.
………………
- ты уж прости меня, ладно?
- и ты прости.
ЕСЛИ ЧЕСТНО
я всё понимаю. я всё, как всегда, понимаю.
что ты не приедешь уже. да и я не приду.
что этот сюжет, словно цветень кудрявого мая,
развеют легко сквозняки в повзрослевшем саду.
что мир не заметит потери и точно не рухнет,
когда я другому сопливый стишок напишу,
а ты, распивая чаи в аккуратненькой кухне,
на ушках другой элегантно развесишь лапшу.
и вроде всё правильно: жизнь расставляет, как надо.
и вроде бы слов «на прощанье» исчерпан лимит:
мы взрослые люди. к чему нам пустые тирады?
но где-то внутри, если честно, по-детски щемит.
ПИСЬТЬМО ДРУГУ
как живу? нормально. нормально жить – это раз в неделю борщи варить [неглагольных рифм бы словарь купить и пучок укропа], в месяц раз закрашивать седину, по утрам себе: «ну давай же, ну! поднимайся, дуй на свою войну, а иначе жопа».
иногда влюбляться, порой любить, за мужей каких-нибудь выходить, каждому из них по дитю родить [где словарь? а, похуй], разводиться, снова влюбляться: «ой! он такой хороший! такой… такой…», «ну, куда ты смотришь, мать, он не твой», "отъебись, мне плохо".
пусть пока побудет: а вдруг, а вдруг? ты вообще-то друг мне или не друг? мой очередной завершится круг, и нажрёмся в кеглю. нет, давай не в кеглю, давай в говно, как-нибудь зайдём к тебе из кино, только ты не тронь меня: но-но-но! друг дороже ебли.
МИНУС СЕМЬ
у женщины-кошки зрачок, что щель
в неведомые миры.
ей брат - бесшабашный бухой апрель,
прописка её - дворы.
она не выносит замков и стен,
уставов, монастырей.
гоняют свободу по руслам вен
инстинкты ночных зверей.
не помнит ни слов, ни имён, ни фраз -
лишь запахи, сны, цвета.
такая своих узнаёт на раз
вибрацией живота.
что ей монолог виноватый твой,
забытый тобой в ночи,
что ты это дикое существо
нечаянно приручил?
сегодня, конечно, она умрёт,
когда ты уйдёшь совсем.
неважно. она не ведёт им счёт.
подумаешь, минус семь.
ОН НИКТО МНЕ
он никто мне, знаете ли. всего лишь
эпизод, не вылившийся в роман.
только как, скажите, его прогонишь?
он не лезет в душу, как вор в карман.
ни искры, ни пламени, ни разборок.
у меня, по сути, его и нет…
на висках его серебрится сорок
никому не нужных бесхозных лет.
он читает Рильке. молчит и курит.
и опять, неведомо почему,
по какой-то необъяснимой дури,
я во двор сворачиваю к нему.
он сегодня смотрит нежней, чем прежде,
заслонив улыбкой дверной проём.
прохожу на кухню - как есть, в одежде.
чай налил. сидим и… молчим. вдвоём.