Я сижу и тихо внемлю, что вещает лысый критик, потихонечку зверею, о приличиях бы
вспомнить.
Балаболит об искусстве, говорит, оно в модерне, что-то чешет о Кандинском, приплетает и Дали.
Все мешает... ладно, пофиг - ему кто-то даже верит, с одобреньем даже кто-то слезы радости пускает.
Чувачки, а я ведь тоже, как возьму, да и заплАчу, плач мой будет диким воем, ладно пусть, я тоже выпью.
Выпью выть охочих много, незачем число их полнить, эти, знаете ли, стоны мало нужного приносят.
Принесу пойду блокнотик, зарисую критиканта, пусть хреново, но хотя бы - это мне давно приятно.
И забавно: этот критик вдруг получится похожим и в анфас, и даже в профиль, на фигуру из трех букв.
То есть пальцев, и быть может, так нечаянно совпало, а на самом деле даже, вовсе он и не... чудак.
Мой рисунок маловесный, он, конечно, не заметит - кто такой я, чтобы критик мой рисунок замечал.
Не заметит - не оценит, не замерит и не взвесит, не распилит и не станет, слава богу, рассуждать.
И толпа вокруг не станет, хрюкать хором в тему речи, я толпе по-барабану - и по бубну не сгребу.
Барабаны, бубны, лютни - музыка, ты так прекрасна, я послушаю чегой-тось, пока враз не прибежал
Критик в лоске и одеждах, и надушенный и тонкий, сразу видно - не дворовый, разбирается во ВСЕМ.
Но природу не обманешь, в профиль он, как тот же, прошлый, так похож на нечто вроде, и в народе, и везде.
Почему не нарисую? Он же в музыку направлен, потому его мы хором, со друзьями напоем.
Он окажется частушкой, бородатой и нелепой, неприличной и поддатой, до безумия смешной.
И тогда мы засмеемся, небогемно, всей толпою, вместе радостно всхохочем да как лошади заржем.
Критиканта засмущаем, смехом сим немелодичным, музыкой своей холопской, он в обиде отойдет.
И тогда мы затанцуем, и нисколько не обломно, что мы точно знаем: скоро! Новый критик к нам придет.
Вяло будет жесты молвить в гуттаперчевой манере и ,растягивая речи, наши танцы обсуждать.
Но когда нас все достанет и в кольце из критикантов утомленные присядем, и немного помолчим,
Придет Самый Главный Критик, наше тайное оружье, что под звуки дискотеки пробудится ото сна.
Дядя Толя из подъезда, не нашедший нигде рядом, ни пивка, ни пузырька ни другого себе счастья.
Дядя Толя, (лишь с похмелья!), обладает одним скилом, он ругается спортивно, критикует все что видит.
Он придет, большой и грозный, не черта не смысля в жанре, но в оранжевой фуфайке, такой грозный, такой свой.
И той сволочи богемной, что заламывает ручки, он заломит белы ручки одной силой своих слов.
Он всех критиков закритит, перекрутит в круглый бублик, чья метафора покажет, кто есть кто и стОит сколько.
Мило критиков осадит, типа, вы чего, ребята, и осудит, критикуя, страх их страшный воплотив.
И оплеванные, злые, бубликом они покатят, кто домой, а кто к подруге, чтобы утром, как из пепла, возродить свой пафос вновь.
И внезапно кончим в рифму - их любимыми словами - ренессанс! О, камертон! Ню-анс! Смысел... и? ЛЮБОВЬ!