Выбегали в домашних платьях, в тапках на босу ногу в мартовский холод, прозрачный весенний снег, и не просили у Бога себе ничего иного, разве только уехать, особенно по весне, к морю, к горам, туда, где живут на куличках черти. Мы не видели разницы между «хотеть» и «сметь», и так много мы знали о важном – любви и смерти, и совсем не верили в эту любовь и смерть, не боялись ножа в кармане и взгляда злого, не боялись ходить в одиночку по темноте… в каждом горело и билось живое слово, отражаясь эхом от грязных подъездных стен.
Кто бы знал тогда, что чертово слово придется собирать изо льда, из детских кубиков, из всего, что только под руку попадется – шального солнца, мелких камней, по которым идешь босиком, из сигаретных бычков, пятна от чашки кофейной, из денежных знаков, небесных знаков, любых, и тащить за собой все, как памятные трофеи… А если бы знал – попросил бы такой судьбы?
И кто бы знал, что это тебя укроет, именно это однажды тебя спасет. После того, как будешь лежать, раскроен, нервно курить и думать, что это – все, это конец, последний круг личного ада, край, за которым зыбкий глухой туман; выглянет солнце – точь-в-точь как тем давним мартом, и выпадет снег, и ты не сойдешь с ума.
Пусть раздирает нёбо до крови, словно тебя подцепили – не за душу, за губу, это и есть то слово, крюк рыболовный, что тянет нас к небу,
держит нас на плаву.