На старых неустойчивых ногах,
С смешными ридикулями в руках,
Они по улице почти ползут
И вспоминают, как гуляли тут
В цветных шелках. Но славу этих дней
Они хранят лишь в памяти своей:
Мужчины все забыли. В головах
Они по-прежнему царицы на балах,
И звуки прошлых вальсов им слышны.
Пачулей запах. Свечи зажжены.
В душистом сумраке дыханье страсти,
Как призрак ускользающего счастья.
И вот из-под землистых век упал
Неясный свет. И рот вдруг задрожал,
Изобразив улыбку как-то криво,
И голова упала некрасиво
И, словно в пароксизме, затряслась,
Забормотав.
Когда ж осветит газ
Бессонный город в желтой лихорадке,
Фигура черная скользнет украдкой
В полночный бар, и в шумный дымный свет
Забытый дух лавандовый пакет
Откуда-то из прошлого внесет.
Или порой несмело подойдет,
Когда на улице полно народа,
Со стороны сценического входа
И, спички робкой протянув рукой,
Произнесет: «И я была такой.
Как танцевала! А папаши ваши…»
А иногда, как из античной чаши,
Из горла древнего раздастся звук
И, хрусталем чаруя ночь вокруг,
Под хрип разбитой скрипки запоет
О том, что свет и слава - все пройдет.
А то еще вдруг за полночь, шатаясь,
В аллее возникает, спотыкаясь,
Или в проеме темном у дверей
Неясная фигура из костей
И спутанных волос.
Их всех любили.
И сердце не одно они разбили.
Их добивались, ждали, обожали,
С бессмертными богинями равняли…
Мечтам, любви, всему пришел конец –
Закономерный жизненный венец:
Плоть стала из предмета поклоненья
Посмешищем, достойным сожаленья,
Еще не мертвой, но и не живой
Старухою с дрожащей головой.
* * *
Arthur Symons
The Old Women
They pass upon their old, tremulous feet,
Creeping with little satchels down the street,
And they remember, many years ago,
Passing that way in silks. They wander, slow
And solitary, through the city ways,
And they alone remember those old days
Men have forgotten. In their shaking heads
A dancer of old carnivals yet treads
The measure of past waltzes, and they see
The candles fit again, the patchouli
Sweeten the air, and the warm cloud of musk
Enchant the passing of the passionate dusk.
Then you will see a light begin to creep
Under the earthen eyelids, dimmed with sleep,
And a new tremor, happy and uncouth,
Jerking about the corners of the mouth.
Then the old head drops down again, and shakes,
Muttering.
Sometimes, when the swift gaslight wakes
The dreams and fever of the sleepless town,
A shaking huddled thing in a black gown
Will steal at midnight, carrying with her
Violet bags of lavender,
Into the taproom full of noisy tight;
Or, at the crowded earlier hour of night,
Sidle, with matches, up to some who stand
About a stage-door, and, with furtive hand,
Appealing; "I too was a dancer, when
Your fathers would have been young gentlemen!"
And sometimes, out of some lean ancient throat,
A broken voice, with here and there a note
Of unspoiled crystal, suddenly will arise
Into the night, while a cracked fiddle cries
Pantingly after; and you know she sings
The passing of light, famous, passing things.
And sometimes, in the hours past midnight, reels
Out of an alley upon staggering heels,
Or into the dark keeping of the stones
About a doorway, a vague thing of bones
And draggled hair.
And all these have been loved.
And not one ruinous body has not moved
The heart of man's desire, nor has not seemed
Immortal in the eyes of one who dreamed
The dream that men call love. This is the end
Of much fair flesh; it is for this you tend
Your delicate bodies many careful years,
To be this thing of laughter and of tears,
To be this living judgment of the dead,
An old gray woman with a shaking head.
* * *