Конец пути. Оставшимся в живых
уже не вспомнить, что явилось целью
кампании, столь длительной, что будто
начавшейся столетие назад.
Года прошли - мы всё ещё плывём
под пенье рыб. Оплакивать погибших
нет времени, хоть нашим мертвецам,
пожалуй, всё-равно. Который день
стоит туман, но тех немногих что
пока болтает в припонтийских водах
несёт домой из глубины окраин,
где до того ещё нога ни грека,
ни дикаря похоже не ступала.
Где всё чужое - скалы, море, свет,
деревья, птицы, перекрывший всё
огромный грязно-белый горизонт
или свиней предсмертная возня.
Здесь привыкаешь к смерти - от стихий,
под скрипы мачт, под грохот и под лязг
уже давно изношенных доспехов;
а то и на войне - от этих войн
нет сна народам ни большим, ни малым,
как, впрочем, и царям. Возьми хотя бы
последнюю: никто уже не помнит
чем началась, кто пал, кто победитель.
А нынче, нам грозит лишь только старость,
в забытом богом нищем захолустье,
в кругу домашних, в собственной постели.
В том есть ирония - такая протяжённость
во времени немыслима, тем паче
для ремесла, что связано с убийством
себе подобных. И вернувшись без
единого увечья и раненья,
ты думаешь, что, в общем, ничего
подобного и не происходило -
всё так же бродят козы и коты,
похожие на львов, играют дети,
расчёсывает волосы царица,
сверкает море за высоким гребнем
и сон твой так же крепок, Одиссей.