Зима не устояла: засуетилась, расплылась и потекла, пугая народ скорой бесснежной новогодней ночью.
До поезда оставалось время покурить на пустом перроне Киевского вокзала.
Первый путь самого большого в Европе вокзала железнодорожники часто держат в резерве: то ли ждут неожиданного прибытия необъявленного поезда, то ли считают перрон местом, исключительно достойным пассажиров и провожающих-встречающих поезд Киев-Москва.
Мало кто знает, что в инструкциях все люди, пришедшие на вокзал, считаются пассажирами.
Инструкция разделяет людей на две категории: пассажир и работник вокзала.
Не отсюда ли в народе можно услышать о ком-то постороннем: «пассажир», «пассажир в шляпе или в кепке».
В кепке – это про меня.
Предновогодняя вокзальная толпа живая, радостная, говорливая – большинство, за неделю до праздников совершает последний нырок домой через стальной скрипучий мир, и счастливы ожиданием счастья? домашнего тепла? дешёвого шампанского?
Кишащий людьми вокзал остался позади – мало, кому приходит мысль, выйти на перрон – большинство, кому нечего делать стоят на привокзальной площади.
Большинство, но не все.
На перроне ко мне подходит «пассажир в ушанке», и мягкой мелодичной помесью русского с украинским просит денег на билет до «Черновиц». Буковинцы всегда говорят Черновицы, вместо Черновцы.
– Сколько стоит билет и сколько Вам не хватает?
Знает точные цифры.
– Где ваши деньги?
– Работал в Киеве. Штукатурил. Не рассчитались. Домой надо доехать.
На правом берегу Днепра кризис сильней, промышленность слабей – мало крупных источников сырья, много мелкого машиностроения, проигравшего угрюмую, молчаливую схватку с Китаем – по цене, с Европой – по качеству, с Россией – по формуле цена/качество.
Каждый будний день возле пригородного вокзала в Киеве они стоят большой толпой – человек триста. Ожидают подёнщины. Большинство – мужчины: зимой в телогрейках, вязанных лыжных шапочках, но бывает – и женщины.
У этих людей нет при себе вещей и особые обветренные лица: остановившийся взгляд, не юркие повадки. Они умеют не реагировать на чужое хамство, ругань. Чёрт его знает, о чём думают в такие минуты – терпят. А смеются, если громко, то когда рядом нет никого, но всё равно смех не угрожающий, настоящий.
– Когда ваш поезд?
Достаю бумажник. Человек делает шаг назад – не хочет заглядывать. Он прав, я был готов…
… никогда они не возьмут чужого, всегда отведут глаза от чужой удачи, чужой любви – такая культура на правобережье: нельзя пялиться…
… левый берег, Приднепровье, Слобожанщина будут смотреть в лоб, таращить глаза… беззлобно, правда…
Благодарит, пытается целовать руку – большой, не выше меня, но шире в плечах и в кости, сильный рабочий человек; на глазах слёзы. Рассыпается в пожеланиях…
Я дал, сколько ему не хватало и даже чуть больше.
Быстро уходит, не оглядываясь
Я слежу.
Он пошёл прямо к кассам. Уверенно стал в очередь.
Потащил и я свой тяжеленный чемодан: в нём двенадцатитомник Лескова, купленный для мамы у букинистов, по цене купейного билета Киев-Черновцы, «но мне туда не надо».
Мы совершенно забыли Лескова, а я «взял» его в электронную книгу и захлебнулся от мастерства стилизации и чутья народной жизни, которой Лесков, наверное, и не жил-то совсем.
Можно подумать, я жил! Почему я так уверен, что Лесков точно передал чужую для меня жизнь?
Но верится – такова сила лексики, верно подобранной умелой рукой, такова сила звука внутри слов и строк.
У ступенек выхода на платформу – молодой и очень худой носильщик.
Спрашивает, нужна ли помощь; помогает, залихватски забрасывает чемодан себе на голову; с большим достоинством несёт – киевские носильщики умеют делать это красиво; спокойно ждёт денег – не просит; получив, благодарит.
Попутчиков оказалось мало. Поезд следует в Россию, с которой всё меньше контактов. К тому же поезд сплошь купейный и дорогой.
Чаёвничая, я читаю новую повесть Вячеслава Рыбакова «Наши звезды. Се, творю» из той же безразмерной электронной книжки.
Рыбаков пишет:
«... Ведь зарабатывать на пороках надежнее, чем на добродетелях. Обслуживая праведников, что ты им втюхаешь? Три корочки хлеба? Сто томов умных книжек? Экономика же встанет! А вот обслуживая ненасытных гордецов, тщеславных развратников, неистовых обжор, не сомневайся в доходах.
Поэтому капитализм везде и всегда, вольно или невольно, прямо или косвенно будет поддерживать пороки против добродетелей. Будет пороки ценить как непременное свойство крупных незаурядных личностей, как признак ярких индивидуальностей, масштабных характеров... И осмеивать, унижать, объявлять уделом серых ничтожеств любую скромность, умеренность, непритязательность...
Это, мол, следствие убожества, отсутствия фантазии и размаха. Нищета, мол, духа. Вот итог протестантской этики! Вот такая нам будет атмосфера, такая система ценностей!
Еханый бабай! Получается что? Получается, что теперь, если обходиться необходимым, — все валится, и даже это необходимое не на что производить. Возможность производить необходимое обеспечивается только возможностью сбывать излишнее.
Слушай, а ведь необходимое — оно у человека с двумя руками, двумя ногами и строго определенным метражом кишок довольно невелико. Увеличивать неограниченно можно только лишнее. Что и делается.
Скоро нам такие новые потребности выдумают — мама не горюй... Ни по какому ни по злому умыслу, а просто потому, что иначе экономическая модель не срабатывает. Сколько это может продолжаться? Камо грядеши, блин?
Выпили и по четвертой, и по пятой, и, кажется, успели по шестой.
Нехотя закусили.
— А ты с Наташкой так больше и не видишься? — вдруг негромко спросил Фомичев.
Корховой даже вздрогнул.
— А ты чего спросил?..»
Мама рада, ждёт.
Меню можно прочесть в сказках Наума Сагаловского http://www.stihi.ru/2008/01/17/274:
«А в кошёлку Мама Рива
уложила всё красиво:
фаршированную рыбу
с хреном в баночке от шпрот,
яйца свежие в мешочке
и гусиный жир в горшочке,
деруны на постном масле
и, конечно же, компот.»
В субботу утром, накормив меня завтраком, мама просит меня обзвонить всех родственников, в том числе иногородних и дальних, которым я по своей воле не звоню месяцами и годами.
«Мама, зачем звонить?», – спрашиваю я, хотя ответ мамы на этот вопрос а)знаю, б) не разделяю, в) он мне надоел.
«Скажешь, что приехал к маме, им всем будет приятно, и очень тебя прошу, позвони Марку».
– Почему именно Марку?
– Мне его жалко. Скажешь, что ты приехал, и может быть, у вас разговор завяжется.
………
Марк на тридцать лет старше меня, но у нас в семье все мужчины «на ты».
В двухкомнатной квартире у Марка тихо – он давно живёт один; почти не выходит – болеет. Сердце.
Зная всё о здоровье и жизни детей и внуков, говорим мы о самом важном после этого – то есть обо всём остальном.
Марк старый антифашист и закоренелый антикоммунист, не имеющий своей конструктивной программы.
Мы пьём напёрстками непревзойдённую наливку крепостью около пяти градусов из вишни, чёрной смородины и шелковицы собственного изготовления Марка. Эти напитки можно смело поставить в один ряд с самыми лучшими французскими винами, а можно также смело не ставить – у них разная аудитория и употребляются они с совершенно различными целями.
– Я не читал Рыбакова, но капитализм, по-моему, это, прежде всего не то, что пишет Рыбаков, а конкуренция. У нас в городе никакого капитализма нет: если картошка на базаре стоит 25 гривен, то ты не найдёшь её по 24 гривны или по 26 гривен. Как такое может быть при капитализме!? Социализма у нас точно уже нет, но капитализм не наступил. Тогда что у нас?
– Банановая республика, наверное.
– Я точно не скажу, что такое банановая республика. Так называли, по-моему, страны Латинской Америки в семидесятые годы. Мне не нравится, что у нас нет никакой формации. Будто мы пытаемся кого-то обмануть.
– Маркса?
– Нет, не Маркса. Мы как будто пытаемся обмануть Америку. Америка не помогает коммунистам, поэтому мы притворяемся.
– А почему ты считаешь, что мы обязаны точно вписываться в классификацию? Наука требует?
– Наука ничего не требует. Существуют два взгляда на мир: научный и религиозный. Ты знаешь, в чём отличия между ними?
– Наука ищет и находит законы Природы, наука считает, что мир познаваем, что мир подчиняется этим законам, а Бог, если он есть, создаёт не факты, а факторы. Наука не рассматривает Божественное влияние на мир.
– Мне кажется, что всё проще. Научный взгляд не предполагает чуда. Наука считает, что наступает наиболее вероятное событие. А верующие люди верят в чудеса и ждут их. Люди, верящие в науку, объясняют своё удивление перед неожиданностями своим невежеством, а люди, верящие в Бога, объясняют своё удивление Божественной волей.
– Тогда в чём разница?
– Разница в поведении, а не в словах. Но лично я думаю, что верующие и неверующие при сходных обстоятельствах ведут себя одинаково. Граница между хорошими и плохими людьми проходит не по водоразделу на верующих и неверующих. Кстати, также, не эта граница разделяет людей на умных и глупых.
– А какая это граница?
– Люди этого пока не отгадали – это и есть главный секрет счастья человечества, так сказать. Кстати, у меня есть своя теория причин антисемитизма. Хочешь её узнать?
– Конечно.
– Хорошо, сейчас узнаешь, но сначала скажи мне: веришь ли ты в то, что существуют различия в умственном развитии народов?
– Генетически мы все одинаковы. Каждый человек состоит из трёх миллиардов нуклеотидов, а молекулярные различия между двумя случайными людьми не превышают одного процента – то есть трёх миллионов нуклеотидов.
– Подожди. Причём здесь молекулы?
– Да, действительно, я просто за тобой соскучился. Я отвечаю на твой вопрос. В истории и культуре разных народов скрыто нечто, и оно делает народы немного разными. Возможно, даже более умными или глупыми. Но не в быту, а как бы относительно внешних воздействий на народ в целом, относительно влияния иных культур.
– Этого мне достаточно, чтобы развить перед тобой мою теорию. Народы незначительно отличаются один от другого по уровню интеллекта. Но внутри каждой нации есть дураки, середняки и умные. Предположим, что их приходится по одной трети от общего количества.
– Предположим.
– Так вот, мне кажется, что среди евреев практически нет середняков. Каким-то неизвестным мне образом евреи разделились только на глупцов и умных, понимаешь. Середняки разных наций всегда могут договориться между собой, а также с умными и глупцами. Середняки не вызывают ни у глупых, ни у умных резко отрицательной реакции. Я давно живу на свете, и могу тебя заверить, что среди евреев встречаются самые большие умницы, но и самые большие идиоты. Но встреча с евреем – это всегда шок от его ума.
Волнуясь, позвонила мама: «Чего это вы так засиделись!».
Полемизируя с Рыбаковым и поругивая его за выхолощенную любовную линию новой повести, я шёл по темнеющему городу, по тающему не к сроку снегу, и мне хотелось к любимой и любящей женщине.
Сравнительно недавно я вдруг понял, что это не одно и то же, но должно совпадать.
А иначе нельзя построить капитализм в одной отдельно взятой стране.