Она кричала ему в спину. А он ел суп.
- Ты…! Меня достали твои выходки, сколько можно тебя учить?! Ты же бездарь, свинья… ничтожество. Я привыкла к другой жизни, а ты утопил меня в бытовухе. Ненавижу тебя!
Он, молча, ел суп.
- Какой же ты подонок! Ешь мой суп и не давишься… ты моральный урод, ничего святого… ты мой неудачный эксперимент – я лепила из тебя как из глины, а ты… был и остаешься грузчиком, быдло. Я родила тебе ребенка, моя семья нашла тебе хорошую работу, но тебя выгнали, ты же ничего не умеешь сам. Правы были мама с папой говоря, что такой тупой скот как ты никогда не сможет меня понять! Ничем не интересуешься, не любишь книг, и, сволочь, не видишь разницы между своей вонючей робой и новым дорогим костюмом. А я как проклятая порчу свои руки выводя с него жирные пятна. А потом снова выглаживаю твои шмотки. Мне что заняться нечем?! У меня ребенок на руках… я ненавижу-ненавижу-ненавижу тебя!
Его спина была неподвижной, и только по методичным движениям рук было видно, что Он ест. Она била и била его словами, не понимая отчего этот скот молчит и до какой степени он черств и равнодушен, что принеся ей столько боли, сам не-у-яз-вим. Она захотела взглянуть в глаза этому недо-человеку, чтобы увидеть всю глубину его бездушия…
- Хватит жрать, быдло!
Она, еле сдерживая праведный гнев, вне себя от ярости, отошла от гладильной доски и, обойдя стол, посмотрела на него. Его лицо было застывшим как маска, движения сосредоточены и однообразны, а из глаз быстрыми ручьями бежали слезы… и капали прямо в суп. Он продолжал есть его уже невыносимо горьким.