Июль. Пора монументальных
зеленых форм и облаков,
закатов золотисто-чайных,
их оттеняющих лугов
кипрейных, розовых. Бурьяна
река. Заросшим пустырем
идешь и ощущаешь пряный
избыток жизни. Ржавый лом,
какой-то остов безобразный
здесь был, сейчас переплетен,
освоен бесконечно разным
семейством мятликовых. Фон
воздушный, зыбкий. У тропинки
гудят резные купола
репейника, крапива в дымке
цветущей. Готики игра
с барокко. Ломкость тонких шпилей,
ребристых зонтиков, лучей
с роскошеством тяжелых лилий
не спорит вовсе. И ничей
не ищет взгляд цикорий синий -
прохожим в будничной толпе
теряется. Изящных линий
мелькнет изгиб в густой траве,
неузнанный, когда толкнется
неловко память, этот цвет
насыщен детством, там колодца
был ясен отклик, чудный свет
сырого неба. Луг и сосен
собор виденьем на пути
возносится. На травах проседь
лежит и, кажется, войти -
стать частью таинства. Утонут
глаза в зеленом. Океан
растительный свои ладони
твоим протягивал губам
манжеткой сложенной. Блаженство.
Качнешь - рассыплется росой.
Иные формы совершенства
И уязвимости земной
Тебе предложены. Источник
Все там же, но небрежен жест,
и так категоричен, точен
скупой язык, он этих мест
теряет магию, но дышит
открытой радостью душа
под сводом голубым, и ниже
нагнуться просит, неспеша
узнать, коснуться, погрузиться
в молчание белых облаков,
чтоб память бестревожной птицей
парила долго, и легко
кипрей и таволга седая
покачивались рядом, вслух
смеялось счастье, выдувая
июля невесомый пух.