По мотивам местных легенд,
бытующих среди экскурсоводов
города-курорта Геленджик
на черноморском побережье
Краснодарского края
Проклюнулся лучами горизонт.
Проснулся ветерок слегка нервозный.
А старый лес, недосмотревший сон,
Лохматой бородой сметает с неба звёзды.
Туман пополз в ущелье, попастись,
И омуты-глаза в реке открылись.
Вспорхнули птицы, песней славя высь.
Вонзились в синеву серебряные шпили:
Лучи графят небесную тетрадь
И золотом высвечивают горы.
С улыбкой росным жемчугом сверкать,
Вдруг, начинают утром трав зелёных взоры.
Ночь проиграла в споре с майским днём.
Целует жарко Солнце Волны моря,
И в ревности, мерцающим огнём,
С обрыва бросилась река, бурля от горя.
Сиянию утра наперекор
Взметнулся резкий крик гортанный.
Возник протяжный, где-то между гор,
Напев унылый, караванный.
Всё ближе равномерный стук копыт.
Поляна замирает в ожиданьи.
Вот на поляну вымахнул джигит
И крикнул в лес:
- Пути здесь окончанье!
Из чащи отозвались голоса,
Волов нестройное мычанье,
Визгливое скрипенье колеса
И грозное оружия бряцанье,
Тяжёлый храп уставших лошадей,
Щелчки бича, каменьев осыпанье.
Поляну наполняет бурок чернь,
Кибиток крытых выползанье…
Спустя лишь час поляну не узнать.
Горят костры, стоят повозки кругом.
В шатре большом отряда горцев – знать.
О чём-то спорят яростно друг с другом.
Под дубом, справа, горец с бородой
При помощи другого, помоложе,
Свежует пять баранов. Молодой
Ему слугой приходится, похоже.
Вокруг костров, на бурках развалясь,
Чеченцы-нахчо, убыхи и мноты
Беззлобно зубоскаля и бранясь,
Бахвалясь, вспоминают про налёты.
Добычи много разной набралось,
Но главное – девчонок знатно взято.
Товар хорош! Лишь только б довелось
Богатым туркам сбыть его за злато.
Налево, у повозок на кошме,
Горянок молодых, невольниц, девять.
Сидят уныло, сжавшись потесней,
И с ними до десятка русских девок.
Судьба одна, у тех и у других:
Гарем турецкий, горькая неволя.
И лишь одна, красавица средь них,
Судьбу кляня, переживает стоя.
Берёзкой стройной кажется она,
Глаза голубизною с небом спорят,
А в них – безбрежной боли глубина,
Тоска немая плачет в них и стонет.
У князя в свите (видела) Хасан.
О ком мечтала душными ночами?
Как он попал в разбойный этот стан?
И на неё глядел холодными очами…
Недалеко от пленниц – караул.
Следят вполглаза, чтоб не разбежались.
Ведьмообразных несколько старух
Похлёбкой для невольниц расстарались.
А меж костров уж начался разгул:
Играют в кости, пьют вино, дерутся.
А князь Керкеч в своём шатре уснул.
Устал. К еде не смог и прикоснуться.
Богат и знатен старый князь Керкеч.
Скопил не мало тайною торговлей
Живым товаром. Не из честных сеч –
Разбоем взятым из под мирной кровли.
Вот и теперь богат ночей улов,
Особенно, из крепости русачка,
Её себе оставить князь готов,
Ему по нраву русская гордячка.
Вблизи шатра пирует князя знать,
За чашей круговою отдыхая.
На берег моря вышел погулять
Джигит Хасан, о чём-то размышляя.
Искрится мыслью чёрных глаз агат,
В груди клокочет гневом сердце барса,
Эфес кинжала судорожно сжат.
Он вольный горец, ненавидит старца.
Но с князем шёл сегодня к морю он.
Его мечта, прекрасная Наташа,
В которую Хасан давно влюблён,
В опасности большой и страшной.
- Моя любовь попала князю в плен,
Но продавать Наташу он не хочет.
Её он прочит в собственный гарем!
Дождаться б только потемнее ночи.
В лесу, в засаде ждут меня друзья,
Но князь не должен заподозрить злое.
Сегодня гостем князя буду я.
Аллах! Дай силы выдержать такое.
Керкеч давно зовёт меня дружить
И в дележе сулит большую долю.
Я дам согласие ему служить
И тем к Наташе путь себе открою…
Вдруг видит он: над гладью вод морских,
Как перед бурей крылья альбатроса,
Взметнулись паруса. И в тот же миг
Джигиты их увидели с откоса.
Раздались крики:
- Турки! Паруса!
Купцы плывут! Зажечь сигнал на скалах!
Рванулась к небу дыма полоса
И к голубому словно присосалась.
Поляна перед княжеским шатром
Устелена персидскими коврами.
Керкеч гостей приветствует вином,
Они его приветствуют дарами.
Святое омовение творят,
Садятся на шелковые тюшеки,
Князь потчует гостей, они едят:
Баранину, сыры и чебуреки.
Зубами крепкими обгладывая кость
И, жир стирая с пальцев о лепёшку,
Сидел с купцами не турецкий гость,
Хозяином обласканный немножко.
Джигит-Хасан (а был с купцами он)
В беседе принимал участье смело
И, сдерживая в сердце горький стон,
Он князю льстил пред турками умело.
Когда у всех от пищи и вина
Лень растеклась истомою по жилам,
Вселился в князя буйный сатана:
Невольниц пляску предложил он.
Рассыпал бубен по поляне дробь,
Откликнулась зурна напевом горным,
Гостям пройдясь по нервам как озноб,
Невольницам звуча приказом грозным.
Танцуют девушки тоскливую кадриль,
Несутся в вихре яростной лезгинки,
Мешая вместе горский, русский стиль,
В глазах у каждой светятся слезинки.
А не танцует только лишь одна,
Осанкой гордой взгляды привлекает.
Пред нею бездна, на краю она
И в этот миг судьбу свою решает.
Хасан сказал Керкечу, взяв бокал:
- Продай гордячку, отслужу чем хочешь.
Меня к себе ты в дружбу раньше звал.
Чего ж молчишь, да ус в бокале мочишь?
Надменный князь с усмешкой произнёс:
- Рабыни – розы княжеского сада!
Тебе ли нюхать их – безродный пёс!
А эта будет только мне отрадой.
И знаком прекращая пляски пот,
Керкеч поднялся, подошёл к Наташе.
- Танцуй! – приказом искривил он рот.
- Танцуй, красавица! На то желанье наше.
Молчит Наташа, не шагнула в круг,
В лице не дрогнул ни единый мускул,
В глазах бездонных не мелькнул испуг.
В руках у князя чёрен плети хрустнул.
- Эй слуги! Дать сюда аркан!
Да скакуна из тех, что порезвее!
В молчаньи страшном замер шумный стан
И каждый в сердце девушку жалеет.
Джигит в седле, аркан дрожит струной,
Конь, в нетерпенье злом, копытом стукнул.
Рванулся ввысь мучений страшных той.
Бокал литой в руках Хасана хрустнул.
Зурны рыданьям вторит эхо,
Рокочет бубна грустный бас,
Гостям и князю на потеху
Под плетью взвился русский пляс.
Исполосованы плечи комчою,
Платье арканом изодрано вдрызг,
Груди прикрыты лишь толстой косою.
Пляшет Наташа под лих пересвист.
Будто бы павою мягко пройдётся,
Гордой лебёдушкой вдруг проплывёт,
Звонким, презрительным смехом зайдётся,
Истинно русскую дробь отобьёт.
Замерли все перед девичьей силой,
Перед красою душевной её.
Гости турецкие с глаз её синих
Взоров не сводят. Кого и кто бьёт?!
Кончилась пляска. Старух подзывая,
Князь приказал, усмехнувшись в усы:
- Эту в шатёр! И пусть будет нагая,
Чтобы одеждой не портить красы.
Старые ведьмы Наташу уводят.
Смолк говорок у затухших костров.
Гости устали и в дрёму уходят
Тут же, не вставши с богатых ковров.
Вот осторожно из круга хмельного
Выполз ужом, незаметно Хасан.
Вот из дупла бересклета большого
Вынул отточенный остро кинжал,
Ловко подкрался к шатру и кинжалом
Шёлк полоснул от плеча до плеча,
Зорко следя за дремающим станом,
Сердцем любимой призывы крича.
Словно услыша влюблённого зовы,
Девушка руки ему подаёт.
Вырвал Наташу Хасан, под покровы
Сени лесной осторожно несёт.
Веткой не хрустнув, прошёл меж возами,
Скрывшись в кустах, побежал по тропе
В чащу, туда, где друзья его ждали
Те, кто помочь ему взялся в беде.
Кони оседланы. Быстро в дорогу.
Скрыться, пока не замечен побег.
Шагом спустились к лесистому логу,
Взяли в намет. Затерялся их след.
Глухими тропами лесными,
По перевалам горных кряжей
Отряд уходит. Кони в мыле.
Отряд бежит от травли княжей.
Но очень всадники устали,
Все с нетерпеньем ждут привала.
Хасан кричит: - На что шли, знали?
Вперёд! Погоня б не догнала!
Но не выдерживают кони,
Храпят, дрожат в изнеможеньи,
Уж дальше их и плеть не гонит.
Приостановлено движенье.
У ручейка, в ущелье диком,
Привалом беглецы упали.
В ущелье солнечно и тихо.
В лесу друзья дозором встали.
Покоем дышит древний лес.
С послеполуденных небес
Тепло блаженное струит.
Хрусталь ручья в камнях звенит.
В цветах играют мотыльки,
В кустах, беспечны и звонки,
Звучат пернатых голоса.
Бежит с лисятами лиса,
Зайчата спрятались за куст,
Под лапой зверя ветки хруст…
На бурке, постланной в тени,
Сидят влюблённые. Они,
Забыв про всех друзей, врагов,
Про боль, усталость, благость снов,
Про рабства тягостного страх,
Друг к другу нежность в их глазах,
И не стыдясь, полунагая,
Любви Хасана доверяя,
Наташа шепчет:
- Мой навеки!
Его целует. Никнут веки.
Объятий пылких сладкий трепет,
Любовных клятв невнятный лепет.
Друг другу веря до конца,
Из двух в одно слились сердца.
В лесу раздался топот скакуна,
Сердца влюблённых остудив тревогой,
И прозвучал воинственный сигнал,
Врагам своим грозя бедою черной.
Джигит Хасану крикнул на скаку:
- Спеши, кунак, отряд Керкеча близок!
Мы ждём тебя, вон там, в густом леску,
Что от поляны протянулся низом.
Джигит умчался. И сказал Хасан:
- Нам не уйти, не скрыться от погони.
Чем убегать, с друзьями лучше сам
Я битвой встречу тех, кто следом гонит.
Со мною здесь друзей десятка три,
Проверенных джигитов и отважных.
- Твои джигиты все богатыри -
И у Керкеча большинство бесстрашных!
Я за тебя боюсь, любимый мой.
Их может быть в погоне очень много.
Что принесёт нам предстоящий бой?
И неужель нет выхода другого?
- Мы победим, поможет нам Аллах!
Я верю в счастье, верь и ты со мною.
И сердце пусть тебе не гложет страх,
А верхний лес тебя от всех укроет.
Возьми мешок, в нём платье и кувшин,
Да узелок с едою немудрящей.
Иди к ручью, в верховья, средь теснин
Там спрячешься, где будет подходящей.
- Хасан, боюсь!
- Иди, любовь, иди.
Не береди мне перед боем душу.
Погибну если, то меня прости,
Что планов князя раньше не разрушил.
В глазах Наташи слёз горячих блеск
И скорбный стон застрял между зубами.
Она уходит в хмурый древний лес,
Последний раз мелькнув промеж стволами.
Уйти спешит Хасан к друзьям в лесок,
А на поляну с диким, страшным воплем,
Как свора, распалённых гоном псов
К засаде смелых выметнулась сотня.
Её встречает смертоносный залп
И грозный клич воинственных джигитов.
Сверкнули ятаганы. Каждый знал:
Убей скорей, иль будешь сам убитый.
Кипел недолго бой неравный.
Погиб отряд джигитов славных.
Наташу слуги не нашли
И с поля битвы с тем ушли.
Держа в руках кувшин с водою,
Как тень, сторожко, к полю боя
Из леса выбралась Наташа.
Пред ней поляна, словно чаша
Наполненная грудой тел.
Любви защитников удел
Печальной правдой встал пред нею.
Качнулась девушка, бледнеет,
Поляну чуть жива обходит,
Хасана под кустом находит,
Идёт к ручью и, как во сне,
Воды приносит в кувшине.
Не вскрикнув, кровь ему обмыла,
Над ним в отчаяньи застыла
И видит: уж не встанет он.
И с губ Наташи рвётся стон.
- Я люблю! глаз лучистых ласкающий взгляд.
Пусть глаза твои вновь
Мне о прежней любви говорят.
Я люблю! поцелуй обжигающих губ
И родное тепло твоих сильных и любящих рук.
Я хочу! слушать сердца горячего стук.
Отзовись, мой Хасан! Почему ты ко мне
нем и глух?
Почему холодны твои руки как лёд?
Ясный сокол мой, встань,
Небо нас приглашает в полёт.
Бог добра! Подари мне Хасана – молю!
Душу, сердце своё за любимого, жизнь отдаю!
Силы зла! Я за милого выкуп любой,
Если в силах отдать, заплачу, хоть своей головой.
Я люблю! Ничего нет сильней моих чувств.
Кто услышит мой зов? Кто меня пожалеет
хоть чуть?
Из леса выбрел древний дед,
В хламиду чёрную одет,
Горбат, огромный нос крючком.
К Наташе двинулся бочком.
- Послушай, - вымолвил старик, -
Я – Ворон, видеть смерть привык.
Подвластны мне и жизнь, и смерть.
Хочу тебя я пожалеть.
Коль хочешь, чтоб Хасан воскрес,
Чтоб солнце видел, синь небес,
Чтоб кровь его бурлила вновь,
В глазах искрилась бы любовь
И сердце жгла святая месть –
Тебе одно лишь средство есть.
Не знаю, согласишься ль ты,
Забыть девичии мечты,
Забыть родных отца и мать,
НАВЕЧНО КАМНЕМ МЁРТВЫМ СТАТЬ!
Быть может плата велика.
Другой не ведаю, пока.
Наташа, слыша эту речь,
Смахнув накидку с тонких плеч,
Над телом друга гордо встала
И старику с волнением сказала:
- О Ворон! Ты меня пугаешь
Окамененьем вечным – зря.
Ты много жил и, верно, знаешь,
Что запугать любовь нельзя!
Убито счастье без возврата.
Коль так судил жестокий рок,
Что жизнь за жизнь – потребна плата,
Я жизнь отдам, назначь лишь срок!
Скажи, старик, зачем мне жить?
Ведь отомстить я не сумею.
Какой себя надеждой льстить,
Какую мне мечту лелеять?
Пусть встанет смелый грозный воин,
Возмездьем страшным для убийц!
Ты обещал – так делай, Ворон!
Перед тобой склоняюсь ниц.
Умолкла. Взяв кувшин с водою,
На камень скользкий став ногою,
К возлюбленному наклонилась.
Сосуд покинуть устремилась
Струя живительной воды.
Обрызгав труп, траву, кусты
Хрустальным звоном зазвенела,
О счастье жизни песнь запела.
- Да будет так! – воскликнул Ворон.
Ударил гром, вздохнули горы,
Сверкнули молнии, окрест
Качнулся разом тёмный лес
И вздрогнуло Хасана тело,
Наташа же – окаменела.
Горит закат румянцем алым.
Ночь по ущельям чёрным палом
На лес ложится. Луч последний
Дрожит, от страха смерти бледный.
Хасан глаза открыл и в небо
Смотрел с минуту. Его тело
Могучей силой наливалось.
Сознанье в мозг его прокралось,
Оно напомнило джигиту:
От князя бег, с врагами битву,
Потом огонь смертельной раны,
Провал во тьму с покоем странным.
Не ощущая прежней боли,
А на губах кровавой соли,
Как дикий кот, одним движеньем
Вскочил Хасан. Глядит с волненьем
И видит: в сумраке вечернем,
Покрыты теней жутких чернью,
Врага в броске последнем сжав,
Друзья убитые лежат.
Блестит ручей белёсой лентой.
В тиши сучок сломался где-то.
Вот за кустом большим ожины,
Он видит девушку с кувшином.
А рядом с ней старик лохматый,
С крючкатым носом и горбатый,
Недвижно на камнях стоит,
Сердито на него глядит.
Старик повёл плечами стыло,
Сказал:
- Любви безмерной сила
Тут над тобой слезу роняла.
Девица тяжко горевала
И смерть звала, чтобы любя,
Ей жизнь отдать взамен тебя.
Её сжигал могучий пламень.
И превратил я деву в камень,
Тебе ж, для мести, жизнь вернул.
Сказал и Вороном вспорхнул.
Хасан сначала онемел,
Бессмысленно вослед глядел
Он улетающему бесу.
Но вот оборотился к лесу,
Лицом уставясь на восток.
Проклятье – клятву он исторг.
Страшнее клятв не слышал лес,
Летят проклятья до небес…
Устал Хасан, упал в траву,
Разгорячённую главу
Прижал он к каменным коленям.
Струёй живой, прохладу пеня,
Ему на грудь из кувшина
Лились покой и тишина.
И молвил он:
- Прости, Наташа!
Не получилось счастье наше.
Я принял твой завет о мести
И отомщу. Потом же вместе
Мы будем здесь в глуши лесной.
Исполнив долг, я буду твой
И у твоих остывших ног,
Омыв с себя пыль всех дорог,
Я в смертный твой войду чертог.
Замолк Хасан. Суров и строг
Поднялся, твёрдый в том решеньи,
Зловещей, беспощадной тенью
Мелькнул в камнях под лунным светом
И канул в ночь, как смертный в Лету.
В усадьбе князя шум и гам,
И коромыслом дым над кровлей,
На всю округу тарарам.
Керкеч гуляет. (Рад торговлей).
Бараньи туши целиком
На вертелах от жара млеют
И вин поток течёт рекой,
И вазы фруктами глазеют.
Калибров разных кубки есть,
Рога украшены чеканкой.
Хвалебных тостов благовест,
Попеременно с перебранкой.
Не первый день гудит разгул,
Не первый день Керкеч пирует,
Вино сосёт как воду мул,
Доволен жизнью, в ус не дует.
На небе месяц полупьян,
Повыставлял рога бодаться
На белый млечный сарафан.
Керкеч поднялся прогуляться.
За ним наперсники толпой
С докукой пьяною охраны,
Но князь прогнал их. Тишиной
Ночной дышал, искал прохлады.
Пошёл по саду в дальний край.
На сердце что-то неспокойно.
В лесу шакалов слышен лай.
Вискам от выпитого больно.
Присел в аллее на скамью
И задремал, под звёзд миганье,
И видит сон, что он в раю.
Ровнее сделалось дыханье…
Беззвучно, как бесплотный дух,
Покинув давнюю засаду,
В сопровожденьи теней двух,
Крадётся к князю тень по саду.
Не хрупнет ветка под ногой,
Не вскрикнет вспугнутая птица,
Не зашуршит нога травой.
В тиши ночной Керкечу спится.
А тени, как жестокий рок,
Всё ближе, всё неотвратимей.
В прыжке зажали князю рот
И на траву его свалили.
Связали в яростной борьбе,
Кошмой вонючей спеленали…
Так в нерушимой тишине
Керкеча грозного украли!
Под утро пьяные друзья
Хватились, что Керкеча нету.
И гости, и его семья
Два дня его искали где-то.
Но ничего не обнаружа,
Наследники недолго тужат,
Наследство быстро поделили,
А про Керкеча позабыли.
Хасана видели потом,
Как он один в лесу густом
На берегу ручья сидел
И деве-камню песню пел.
Ручей запомнил песню эту,
Разнёс её по белу свету.
Однажды песнь я услыхал.
Тебе, читатель, рассказал
Как мог. И ты мне в том судья.
На этом умолкаю я.
Геленджик, 2004 г.