монахи не любили повитух:
боялись их и обращались скверно.
но так и неизвестно – чьих потуг
венцом стал симбиоз «охоты» с «ведьмой».
...на площади вечерняя толпа,
очнувшись от всегдашнего скучанья,
галдела. “негде яблоку упасть,” –
сказал кюре на лошадёнке чалой
и, спешившись, приблизился к столбу,
обложенному хворостом. подумал,
прокашлялся и, испытав сумбур,
смятенно предложил седой колдунье
раскаяться в содеянных грехах,
признаться в ворожбе и чернокнижье.
её глаза скользнули по рукам
с распятием – и опустились ниже...
предчувствуя соблазн, кюре застыл,
как будто был по пояс в землю вкопан.
её безумный смех, вид ног босых
и пламени бушующего кокон
сменялись, оскверняя всё сильней
его души мелеющий источник,
мешались, как видения во сне...
ужасный вопль простоволосой дочки,
пытавшейся протиснуться к костру,
но быстро остановленной заслоном,
не заглушил сплетённых пальцев хруст.
горячий ветер отдавал палёным...
он взял её к себе. он дал ей кров.
но девочки надломленный рассудок
не позволял ей ни доить коров,
ни прибирать, ни даже мыть посуду.
кюре, невольно, ощущал протест
и часто думал, отправляя службу:
зачем Ты сохранил жизнь сироте –
надмирной, бесполезной, непослушной?..
Тебе она молчит. Тебе поёт.
утешившись в Тебе, она не ропщет...
но Имя сокровенное Твоё
теперь на несогласную короче.