***
Эвтерпе, вечно молодой,
лирическая дань.
Я у Эвтерпы под рукой,
как трепетная лань.
Пусть древнегреческая стать,
и древен флейты звук,
но дань ей лирикой отдать
обязан пра-пра-внук.
И я плачу поэта долг:
Лирический ясак…
Перед читателем бы смог
Я не попасть впросак…
***
Ничего нет вечного в Природе.
Всё проходит свой круговорот.
Умирает всё и всё восходит
к новой жизни, только в свой черёд.
Умирают Звёзды и Светило.
Было время – не было Луны.
Уходило всё и приходило.
Возвращаться в жизнь и мы должны.
Если не вернёмся, то нарушим
невозвратом весь круговорот.
Я, в виду имею, наши души.
Тело смертно. В жизнь души приход.
Даже время может возвращаться,
так наука ныне говорит.
Во Вселенной всё должно вращаться,
а вращаясь, к жизни возвращаться,
тем к закону круга приобщаться.
Он совсем исчезнуть не велит.
Не бывает в мире жизни вечной,
вечной смерти тоже не бывать.
Линии нет с точкою конечной.
Всё придётся снова начинать.
ГРУСТНЫЙ ВАЛЬС
Тихо вокруг.
Солнце встаёт над горами.
Зеркало моря слилось с небесами вдали.
Старый мой друг
в позолоченной траурной раме,
двадцатилетний дорогой военной пылит.
Тихо вокруг.
Ноют сердце и старые раны.
Память души выжигает слезинки из глаз.
Старый мой друг
в позолоченной траурной раме,
смерть от меня уводивший на фронте не раз.
Тихо вокруг.
Просыпается дождичек ранний.
Тучки небесные плачут о чём-то своём.
Старый мой друг
в позолоченной траурной раме –
все эти годы мы так и живём с ним вдвоём.
***
Всходит солнышко за тучей.
Громыхает молний гром,
и шумит волной тягучей
море, словно ипподром
в пору общего азарта,
под азартнейший финал.
Дождь большой сегодня-завтра
теледиктор предсказал.
Ветра нет и в отдаленьи
замер сад и замер лес,
будто бы пред наказаньем
за грехи. А им с небес
угрожающе рокочет
с переливом трубный глас.
Пробудился старый кочет,
кукарекнул ранний час.
Заквохтала бойко квочка,
и спросонья тявкнул пёс.
Убралась за горы ночка.
Что всем новый день принёс?
ВЕСЁЛАЯ ДОЛИНУШКА
Весёлая долинушка,
а там стоит детинушка,
путей где серединушка,
в его руках дубинушка.
Весёлая долинушка,
Где ждёт купцов детинушка,
в его руках дубинушка,
от дуба половинушка.
Весёлая долинушка,
дождал купцов детинушка.
Не спасла дубинушка:
стрелой сражён детинушка.
Весёлая долинушка,
Другой стоит детинушка,
в его руках дубинушка,
в его глазах кручинушка…
***
Жизнь – это ад! На первый взгляд
живи и радуйся привольно,
но жизни нашей весь уклад
юдолью дышит, острой болью.
Нас сонм болезней угнетает
и неустроенность гнетёт,
и крупной солью посыпает
нам раны сердца. В душу льёт
могучий Быт и грязь, и вонь
всех недостатков да лишений,
размолвок, ссор и драк огонь –
весь спектр взаимоотношений.
Всю жизнь мы в боли пребываем.
Живём, как варимся в котле
и никогда вперёд не знаем
о том, что будет в новом дне.
Не ведаем, когда ударит
и чем, и как судьбы рука.
Нам очень редко рок подарит
чуть просветлённых день иль два.
Жизнь – это ад! А где же рай?
Рай на земле – плохая сказка.
Живи и мучайся! Страдай!
Вся жизнь – тебе от Бога таска!
***
Ой, кручинушка-кручина,
в моём сердце как лучина:
то горит, то с треском тлеет.
Сердце от тоски немеет.
Ой, кручинушка-кручина,
где-то есть тебе причина,
а причина жгучая,
то подруга лучшая.
Ой, кручинушка-кручина,
мой милёнок как мужчина:
обещался быть со мной,
а ушел совсем к другой.
Ой, кручинушка-кручина,
та девчина – молодчина:
милёночка завлекла,
поиграла, прогнала.
Ой, кручинушка-кручина,
вновь ко мне пришёл мужчина.
Что мне делать, слушая,
что я на свете лучшая!
Ох!
***
Где грань между безудержной фантазией
и зарождением безумия?
Фантазия сродни случайнейшей оказии,
которая «везёт» средь полнолуния
писателя, художника-творца,
попутно, до его «хрустального дворца».
Путь может быть извилист, необычен,
обычным смертным непривычен,
но интересен им в творении:
в картине, музыке, стихотворении.
Безумие стандартно и не скромно.
Оно в самомнении огромно,
безмерное в величии и страхах,
всегда лишь о себе и личных ахах.
Безумие плывёт в известной сфере:
один – Наполеон, другой по вере
во что-то улетел, в такую даль,
что вызывает в окружающих печаль.
Безумие врастает в то, что было
и, как намокшее хозяйственное мыло,
скользит по плоскости известнейших химер:
я – чайник, я – орех, я – землемер…
И всё же, где же грань?
Она как бритвы лезвие,
она как бога длань,
дающая последствие.
Её нельзя понять,
Определить до точности.
Интуитивно внять
Возможно, но побочности.
Фантазия с безумием – родня,
как языки горящего огня…
ГОЛОВА САДОВАЯ
Голова садовая,
голова бедовая,
голова удалая,
только бесталанная.
Почему садовая,
почему бедовая,
почему удалая
такая бесталанная?
Видел в поле девушку,
с нею вёл беседушку.
Такой красы не видывал,
где живёт не выведал.
Голова садовая,
голова бедовая,
голова удалая,
только бесталанная...
***
Под солнцем Море штилем улыбается
и ласково поблёскивает рябью,
как будто всех порадовать старается
своею лучезарной явью.
Волнами Море весело смеётся,
с ветрами неуёмными поспоря.
И вряд ли веселее кто найдётся,
волной играющего, Моря.
Штормами Море яростно хохочет
в веселье диком, завывая,
как будто проглотить кого-то хочет,
пощады в хохоте не зная.
И редко Море пребывает в грусти:
когда и штиль, и мутные туманы.
Но даже в грусти Море не упустит
возможность на весёлые обманы.
Безжалостно проказит с кораблями
и смотрит на любой с кривой усмешкой,
пугая миражами с берегами,
с издёвкой наблюдая за их спешкой.
Не смейся Море над людскою слабостью,
а подивись – с какою они храбростью
плывут в твоих волнах ажурных
и в тихих, и в весёлых, даже бурных.
Их, настроение твоё, не остановит.
В борьбе с тобой их закалялись души,
их парус над волнами ветер ловит,
и он летит в волнах от суши к суше.
Волна на берег злобным гусаком,
Шипя и шею вытянув, взбегает.
На миг замрёт на берегу крутом
и вдруг мелодию на гальке заиграет.
Коснувшись камешка, как клавиши рояля,
звенящий звук высокий извлекает,
и камешки звенят цимбалами,
веселой музыкой звуча под скалами.
Волна уходит в море, а потом
опять стремится к берегу, шальная,
оближет каждый камень языком
и вдруг мелодию на гальке заиграет.
Коснувшись камешка, как клавиши рояля,
звенящий звук высокий извлекает,
и камешки звенят цимбалами,
весёлой музыкой звуча под скалами.
ЗИМНИЙ РОМАНС
С моря сизая мгла наползает,
закрывая собой небосвод.
Солнце бледным пятном проступает,
не пробившись сквозь мглы хоровод.
Серый лес вокруг серой дороги.
Кружевная ветвей чернота.
Бурых листьев, шуршащих, под ноги
намела зимних ветров орда.
Было лето и было веселье,
и любовных страстей разворот,
и хмельное осеннее пенье,
и прощальных словес недород.
Черноморская зимняя хмара,
как остывшей души неуют.
Грустно плачет о лете гитара,
пальцы струны постылые рвут…
РОМАНС
Настрою струны на минорный лад,
переберу их нежно, чуть касаясь,
и зазвучит гитара с сердцем в лад,
с его больной струной соприкасаясь.
И голосом, с заметной хрипотцой,
я запою о том, что наболело,
о том, что верен я тебе одной.
Хотела б ты того иль не хотела.
Пусть я забыт тобою навсегда,
а ветры счастье разнесли былое.
Я как любил, так и люблю тебя.
Мне богом чувство не дано другое.
С гитарою тихонько погрустим,
споём о том, что нам с ней одиноко.
А твой уход к другому – мы простим –
всё приписав одним моим порокам.
Настрою струны на минорный лад,
переберу их нежно, чуть касаясь,
и зазвучит гитара с сердцем в лад,
с его больной струной соприкасаясь.
ВАЛЬС
Белыми крупными хлопьями падает снег.
И, невесомо летящий, он оставляет в воздухе след.
Медленный белый, как осторожный, - след без следа.
Сонмы снежинок след этот множат, след в никуда.
Снежные вестницы падают, падают, землю беля,
и закрывают снежинки, набело, след от тебя.
Я по покрову снежинок безгрешных вновь наслежу.
В сердце твоё, по снежинкам белейшим, след проложу.
Тысячи снежных душ просветлённых кружат вокруг.
Может быть каждая душенька снежная – лучший мой друг.
В дальнем-далёком, возможно когда-то, так как они
я прилечу в этот мир, как снежинка, в новые дни.
Пряну на землю, примолкну устало, к тёплой прильну
и на себя чей-то след запоздалый гордо приму.
Тихо растаю, став капелькой чистой, землю поя.
С мыслью о том, что любил я при жизни, только тебя.
***
Нынче Ночь-проказница, хлебнув дождя хмельного,
хулиганит в городе, к скукоте строга;
раскидала по небу бриллиантов много,
Месяцу с Норд-остом наставила рога.
Звёздами швыряется в Бессонницу-служанку:
почему Поэты у неё все спят,
разошлись влюблённые в койки спозаранку
и оркестры музыку для танцев не гремят?
Вот нашла мечтателя вдумчиво смурного,
приподняв, толкнула в Млечный путь.
А потом задумалась: «Что б ещё такого,
до Утра грядущего, ей бы завернуть?»
Прилегла пантерою на хребте Маркотха,
потянулась сладко, увидав Туман.
И с Туманом ласковым стала сразу кроткой,
у неё давнишний, тайный с ним роман.
Утро Ночь застало в объятиях Тумана.
Утро возмутилось, наподобь ханжи.
А позднее Утро Зорьку повстречало –
с нею, до восхода, на горах лежит…
БЛЮЗ № 1
Звучит в ночи мелодия души
объятой одиночества тоскою.
Поёт тоска в болезненной тиши
о том, что я давно забыт тобою.
Я пуст, как выпитый бокал,
как высохший, заброшенный колодец.
Звучит в ночи больной души вокал
о бесполезной, каторжной свободе.
Звучит в ночи мелодия души,
рыдает саксофоном под сурдинку
о том, что надоело мне грешить,
о том, что не убрать из сердца льдинку.
Звучит в ночи мелодия души,
из глаз текут непрошенные слёзы,
но грусть мою слезам не иссушить
и не родить в душе о счастье грёзы.
БЛЮЗ № 2
Вечерний блюз. Ноктюрн прегрустный
и ресторанный свет – минор.
С тобой вдвоём мы пьём невкусный
Коктейль молчания и ссор.
Рыдает саксофон над электрогитарой,
невнятное бубнит ударный барабан.
Молчим и плачем мы над нашей раной старой,
сейчас, что не скажи – во всём самообман.
Вечерний блюз, а в душах пусто
и бесполезен разговор.
Последний блюз – глоток искусства,
судьбы звучащий приговор.
Вечерний блюз. Нам расставаться,
а мы, судьбе наперекор,
пытаемся на миг остаться,
начать ненужный разговор.
Рыдает саксофон над электрогитарой,
невнятное бубнит ударный барабан.
Молчим и плачем мы над нашей раной старой,
сейчас, что не скажи – во всём самообман.
БЛЮЗ № 3
Уютный ресторанный полумрак.
Мы не находим нужных слов и фраз.
Наше расставанье родилось давно.
Слушать грустный блюз зачем-то привело.
Гитарный перебор звучит душе укором,
как перебор при карточной игре.
Ты спрятала слезу под головным убором
с вуалью тонкою, в серебряной искре.
Где-то далеко, где-то вчера
в звёздном небе канули вечера:
вечера любви, страстности очей,
но открылись настежь двери в будни дней.
Сипит кларнет и стонет саксофон.
Вино слезам – картине яркий фон.
Сентиментальность обнялась с Разлукой,
а музыка поёт сердечной мукой.
Гитарный перебор звучит душе укором,
как перебор при карточной игре.
Ты спрятала слезу под головным убором
с вуалью тонкою, в серебряной искре.
ЧЕТВЕРОСТИШИЯ
***
Претензия жила-была.
Подругой верною слыла.
Но все её людские други
блистали склочностью в округе.
***
Не зря Удача – рода женского.
Она капризна и непостоянна,
бесчувственнее космоса вселенского,
но всеми и всегда желанна.
***
Цветёт кизил на склонах гор,
снегам февральским вперекор,
и жёлтенький его цветок,
как сказки детства лоскуток.
***
Грусть о былом, прекрасном, светлом
желанной гостьей может быть,
как уголёк, покрытый пеплом,
огонь способный возродить.
***
Удовольствие – оно
рода среднего, неясного.
Сокрыто много в нём прекрасного,
но там и гадостей полно.
***
Болезнь не разбирается в чинах,
не знает возрастных различий.
Нести любому боли страх
её препакостный обычай.
***
Всего живого яростный убийца.
Где нищета, там он всегда вождём.
Всё человечество не может похвалиться
тем, что убийца-Голод побеждён.
***
Бывает всем когда-нибудь обидно.
Обиду прячут ото всех. Её не видно.
Обида тяжкая, сев в душу человека,
рождает Месть! Всегда так, век от века.
***
Жестокость и Садизм – на разных полюсах,
их путают в похожести сверхмнимой.
Садизм – бессмыслен, порождает страх.
Жестокость может быть необходимой.
***
На свете очень много ценностей!
Невосполнима лишь одна
в огромном сонме всяких бренностей –
то ЖИЗНЬ, что богом нам дана.
***
Рядом женщина сопит.
Боже мой! Какое счастье,
что она во все ненастья,
безмятежно рядом спит.
***
Песня застольная,
душевно привольная,
чуть-чуть озорная,
потому что хмельная.
***
В любой профессии мы знатоками числим
творца и рядом ремесло.
В Поэзии ремесленник немыслим,
как нереально целым «Пи» число.
***
Россия – росомаха,
не знающая страха,
с могучей несгибаемой спиной,
с походкою кошачьей,
с натурою ишачьей.
Дороже нету мне, её родной.
***
Словно луковичный газ
думы горькие из глаз
выжигают слёз поток,
а источник их глубок.
***
Тревожна ночь пенсионера.
День завтрашний – почти химера.
Уже вся жизнь – вчерашний день,
и в изголовье – смерти тень.
О ЯЗЫКАХ
Я иностранных – не умею,
о чём частенько сожалею,
одновременно и горжусь,
что только русским обхожусь.
ПАДАЕТ ЗВЕЗДА
В одно мгновенье падает Звезда –
ей высота перестаёт быть домом,
она летит в безвестность, в никуда
и не блистать ей в небе, так знакомом.
В одно мгновенье падает Звезда.
В высотах звёзд и без неё хватает.
Они о ней не вспомнят никогда –
там каждая Звезда, себя лишь почитает.
В одно мгновенье падает Звезда.
Одна упала, но взошла другая.
Звезда упала – то её беда.
Живут высоты, жалости не зная.
В одно мгновенье падает Звезда…
***
Я – поэт тишины, снегопада, чтоб в хлопьях;
покоритель беды, не бывавший в холопьях,
брат родной простоты, не любитель парадов,
не люблю крутизны, мне регалий не надо.
Я – поэт чистоты, облетающих листьев.
Я – поэт красоты: красок ярких, лучистых.
Я не громок в стихах. Может быть это плохо.
Переживший свой крах, слов не сыплю горохом.
Спутник горькой страны – с ней по жизни шагаю,
с нею тяжкие дни, как могу, коротаю,
а минуют они – вместе с ней веселюсь.
Я своею страной бесконечно горжусь.
***
Время скашивает мысли в голове,
и ложатся ровно строчки-валики
на линованном тетрадочном листе,
где слова – наполненные шкалики.
Скошенные мысли подсыхать
будут в солнце чувственной поэтики,
сладострастья запах источать,
словно сено на лугах конкретики.
Кто рискнёт за строчкою строку
в душу свою выхмелить прочтением –
опьяниться в мысленном стогу,
наполняясь чувственным влечением.
Понесёт читатель по Руси
сердца опьянённого веселие
и мои нескладные стихи,
строчек стихотворных рукоделие.
---