Вероятно, я тебе ещё не рассказывал, в каком увлекательном месте мы с товарищем окормлялись утром в среду? А в принципе, местечко довольно дешёвое, и вдохновиться там своей полноценностью есть немало прекрасных поводов.
Утром в среду, часу в девятом, мой товарищ и коллега по обыкновению невразумительного лицейского расписания был уже свободен как олень на просторах Колымы. Я же чисто теоретически был занят бессмысленными и беспощадными уроками ещё где-то часов до четырнадцати. Однако, как утверждает далай-лама, нет ничего более угодного Богу (а, соответственно, и индивиду человеческой личности), чем занимательная физика. Итак, мой десятый класс в чрезвычайном порядке отправили на опыты. В некотором изумлении после вчерашнего, я отпускать несовершеннолетних на опыты не хотел, но…, немного придя в себя, понял, что опыты «для них», а не «на них», и потому обрадовался. Далее, чуть позже, были ещё девятые классы, тем не менее и они по ряду случайных совпадений оказались в данный день заняты написанием пробной Государственной итоговой аттестации (ГИА).
Ангажировав товарища на сопровождение вместе со мною лицеистов в здание физического факультета (в пяти минутах ходьбы), я параллельно согласился препроводить его до лицейской библиотеки (в здании того же физфака). Чем угодил и себе, и ему, так как скрасить серые учительские будни старым добрым общением с коллегой-историком, да ещё и ровесником – выпадает нечасто. Уже на пути туда природа стала шептать. Сначала не очень отчётливо.
Было холодно, солнце крылось за тучами, дул промозглый, хотя и не северный (впрочем, зимой это до лампочки) ветер. По пути к храму естественных наук пришлось преодолевать хорошо утоптанные снежные холмы высотою в два-три человеческих роста, которые убрать никто не решился, но вот ступеньки прорубить дворник чисто по-русски додумался. На входе в здание нас встретила неприятная завуч и сообщила ту самую приятную весть о ГИА, пояснив, что мы теперь свободны (хотя товарищ мой уже по факту расписания считался вольноотпущенным).
Поднявшись на четвёртый этаж, мы оказались в совершенно пустом читальном зале физического факультета. Действительно, подумали мы, а к чему физикам зал, они разве читают. Вполне насладившись лицезрением журнала «Успехи физических наук» и объявлением «За ограждение не входить», мы обнаружили молодую библиотекаршу, чуть сонную, но, как мне показалось, под воздействием болезни или какого-то препарата. Выбросив пустую сигаретную пачку в общечеловеческую урну и усомнившись в преподавательском достоинстве моего спутника, хотя его вологодская бородень куда кустистее моей (впрочем, деланный вологодский же выговор часто играл с ним злые шутки) и тем внушает определённый пиетет, она-таки выписала ему искомые бесчувственные и совсем не инновационные школьные учебники.
Новым знаком, свидетельствующим о том, что день не задался, служил тот факт, что кафе на первом этаже здания закрыто, а потому чаем угоститься нам не дадут. Припомнив о том, что столоваться на Чёрном озере можно уже с 10 часов (судя по надписи), а также уже имея в недрах души надежду накидаться спозаранку, я предположил, что мы могли бы двинуть свои стопы туда.
Друг мой с порога отмёл моё греховное побуждение. Дело в том, что дела его, которые несметны за пределами лицея, ибо деловой он человек, предполагали явку «в состоянии» в другой лицей на предмет трудоустройства, а также в одну землеустроительную контору. Ввиду того, что и вчера около полудня мы вошли в мистическое родство с Бахусом, он категорически отказался возлиять. Хотя в принципе был «не против». На сём последнем я и обосновал концепцию морального разложения на текущее утро. Посопротивлявшись сколько положено, он в конечном счёте дал своё добро на мой прожект, предварительно потребовав от меня полного и искренного засвидетельствования, что во мне натуральным образом сидит бес. Поскольку данный тезис действительности соответствует вполне, я без особого труда согласился.
«Не верь написанному», - сказано в Писаниях Святых Отцов. Подтверждением этой незамысловатой истине явилось то, что и в десять двадцать, вопреки бюллетеню, пришпиленному к дверям столовой, она не открылась. Ввиду того, что ждать из-за высокой влажности (которая и при малом морозе даёт о себе знать) далее было невозможно, а центральные кабаки по большей части открывались с одиннадцати-двенадцати часов, предвиделась перспектива чего-то своеобычного и омерзительного.
Напротив «Пиццы» на Лобачевского, в подвале, где ранее торговали всяческой газовой аппаратурой, обнаружилось кафе, судя по названию, с претензией на третьей свежести высокодуховность. От нечего делать мы и пошли туда, где, как оказалось, достаточно дёшево, да и выбор пива был увлекателен настолько, что припомнилось позднее детство, когда такие сорта ещё были в свободной розничной продаже.
В этом заведении, в интерьерах напоминающем дореволюционные тюремные казематы, пахнет свежими досками, что свидетельствует о том, что НКВД, может, отсюда и лет пятьдесят, как съехал, а вот эти заехали недавно. Первое впечатление о кафе складывается от обилия объявлений о том, какая неприятность приключится с посетителем за тот или иной проступок. Все объявления были отпечатаны на листах А4 большим, и – следовательно, общедоступным кеглем: "За внос и распитие своих спиртных напитков - штраф 500 р.», «За бой одной единицы посуды – штраф 200 р.», «За сохранность оставленных в зале вещей администрация ответственности не несёт"… Из сих писаний я сделал заключение, что кафе обычно не многолюдно, и тем зарабатывает себе на хлеб. Однако речения моего друга вкупе с далее происходящим убедили меня, что я заблуждаюсь.
В кафе три зала, в первом из которых находится барная стойка, за которым явилась невменяемая официантка (видимо, под лёгкой наркотой), безбожно тормозящая, постоянно за что-то извиняющаяся, вступающая в неловкие импровизированные диалоги, издали похожие на флирт. В остальное время она безостановочно разговаривала по мобильному телефону, выясняя кого и как она прошлым вечером выставила из своей квартиры по пьяному делу. От этой неостановимой болтовни, естественно мешающей работе и позволившей ей допустить нас до третьего зала (куда, как оказалось, было нельзя), она довольно часто вступала в матерные перепалки с администратором кафе, парнем лет двадцати семи с бородой, но сбритыми усами, маргинально-неформального типа.
Во втором зале сидеть невозможно, ибо там сцена, на которой расположена аккуратно всевозможная музыкальная аппаратура, как то барабан (драм-машина), гитары, микрофон и прочее.
В третьем зале, единственном, где можно курить, взору явились много так или иначе обломанных стульев, коробки с мусором, весь пол был усеян сигаретными «бычками», на большинстве столов стояло по сорок-сорок пять пустых пивных бутылок. Стены зала были оклеены аляповатыми обоями под красный кирпич, а также плакатами с изображениями американских музыкальных звёзд 1950-1970-х гг. На одном из столов явственно наблюдались следы пребывания на нём огромных грязных мужских ботинок. По нему ходили, а, может быть, и танцевали. И всё это благолепие блистало под матерный фон трёх сотрудников абсолютно пустого кафе, периодически объясняющих разгром вчерашним сейшеном. Все они были с жуткой похмелюги, и выяснением отношений, видимо, желали привести себя в чувства. Из служебного помещения на умеренной громкости доносилась очередная антисоветская передача «Эхо Москвы»…
- Полдень, - сообщила радиостанция.
- Кхм… действительно, полдень, - поддержал мой компаньон.
И в лёгком подпитии, неудовлетворённые своим бытием и желающими опорожнить мочевые пузыри в уже открытой столовой на Чёрном озере, мы побрели прочь из этого гнездилища прогрессивной музыкальной интеллигенции...