С бледного лика усталого аристократа
вечными струями в море смывая печали,
в тщетной попытке вернуться к истокам, началу,
небо седое на Город глядит виновато.
Эта усталость сродни непропетому зову,
что застывает в зрачке филигранным узором,
в трубке звенит оборвавшимся вдруг разговором.
Эта усталость сродни эпитафии слову.
Город молчит. Никогда не бывал разговорчив.
В дни нашей юности под неумолчные крики
белых барашков, сквозь солнца ажурные блики,
видя насквозь мудрецов, хитрецов и притворцев
Город молчал. И взирая с усмешкой на племя,
неадекватное в сумме стремлений ко свету,
ждал до конца, до истлевшей в зубах сигареты,
чем обернется с катушек слетевшее время.
Ждет и поныне. А мы уж не молоды, право.
Небо свинцово нависло над узким каналом.
Жизни отрез не скроить по портновским лекалам.
Племя иное алкает успеха и славы.