*
Вновь уходит ввысь занавес.
За метелями вальс -
Бал, паркет, и упрямые
Пары, мерно кружась,
Не сойдут с траектории.
Ироничен наклон
Той головки. В истории
Сплошь рябит от погон,
Эполет, полоумия
Страшной вьюги. Метёт.
Вот мы снова не умерли
В восемнадцатый год.
2011-02-01
*
"Белая Гвардия", Булгаков, дорогое издание. Меня заинтересовали тогда иллюстрации. Выполненная в чёрно-белой манере обращённая куда-то за горизонт конница, стук копыт, скрежет орудий смолкает в метели, на походном обмундировании снег, и снежинки кружатся в воздухе - первые предвестники чего-то уже заранее не сбывшегося. Там небесная конница, та тоже идёт за свой небесный горизонт, а эта, пока ещё земная, - аллюр три креста - догоняет ту, что уже небесная. Никакого тебе Чехова, никакого насильственного выдавливания из себя раба, никакой сложной душевной работы "взять на лапу или не взять вот на этот раз" - а нечего брать на лапу в том полупосмертном уже пространстве, одна вьюга только, щедро всех оделяющая то валким снегом, то пробирающими до костей леяными вихрями - что-то уже инфернальное - красивые нечеловеческие, кожа и кости, лица... У многих лица такие, что, взглянув, совершенно ясгно становится: жить, в замечательной стране, устроенной для того, чтобы всем хорошо было жить, они бы уже не смогли - потому что атрофировались все чувства, мысли, желания - кроме одного только стремления - вперёд, вперёд - во всё более безжалостные вихри - без особой охоты убивать - но ведь не останавливаться же в своём движении, если что бы то ни было преградит дорогу.
Они шли вперёд, от сраженья к сраженью,
Хоть знали, что им победить не удастся,
Что в этой войне суждено пораженье.
И всё же - вперёд, надо к ночи добраться...
Вокруг липкий сумрак, вокруг - только скалы.
И, ластясь, метель обнимает за плечи.
В глазах жажда мести, и князь, гневно скалясь,
Торопит коня в нескончаемый вечер... /Ира Плющ/
-Где лебеди? - А лебеди ушли.
-А вороны? - А вороны - остались.
-Куда ушли? -Куда и журавли...
-Зачем ушли? -Чтоб крылья не достались. /МЦ/
*
"Неуловимые". Городок... провинциальный... Штабс-капитан Овечкин. Советский фильм смеялся над эмиграцией, но в меру: всё-таки притягателен образ всё потерявшего Овечкина, в рубахе на выпуск выводящего песни про тальянку и прочую Есенинскую лирику.
Лабрадор... Гибралтар...
Начинается пожар...
Гибралтар...
Открывается ангар...
Гибралтар... /Бутусов/
Умирает... Умиранье - это постепенный, мирный, что ли, такой процесс; не умирает, а постепенно истончается, переходит в небытие, как бы сливаясь с собственным отражением в зеркале, всё глубже переходя в Зазеркалье. Или вот ещё мне мерещилось: как будто бы я - это не я, а мой уменьшенный в размерах тёмный силуэт - джинсы или длинная простая юбка в пол, водолазка, волосы сзади сколоты - и вот, это силуэт в экране компьютера, он, переворачиваясь, переворачиваясь там на экране, всё более уменьшается в размерах, сливаясь наконец в чёрную точку. Или знакомая у меня была, мне казалось, от неё остался плоский такой силуэт, нестрашный, если не иметь в виду, что ведь когда-то это было живым человеком - и вот, по этой схеме лица она рисует косметикой, как фломастерами, в меру косметики этой, совсем неплохо получается.
Был закат, как будто выкрашен фломастером.
Шли два бога, пили пиво, пиво пенное. /Филигон/
Умирает что-то щемящее, неповторимое, ...
Я жила тогда у знакомых. Мы шли с этой... другой моей знакомой, тою, что фломастерами образ свой создавала... Почему-то мне всё представляется, что вот мы с нею расстались, и я уж не знаю, куда она сама отправилась, легко могла к чёрту, там недалеко; а я... и, кажется, вот этого расставания не было на самом деле... Как будто бы я спустилась, расставшись с нею, в подземный переход, такой совершенно ужасный, про который у Дягилевой "А в подземном переходе в левом поворо... А в подземном коридоре гаснут фонари..." "Деклассированных элементов первый я... И по первому по классу надо выдать всё... Первым классом школы жизни станет им тюрьма... А к восьмому их посмертно примут в комсомол..." /Дягилева/ Бомжи какие-то и просто люди с ужасными лицами меня окружали - в другой уже раз - в пять часов московского, зимним стылым сквозняком пробиравшего утра - в переходе метро - ждала, когда метро пустят - и вокруг меня были кто их знает кто такие. Ларьки начали открываться. Цветочница выплеснула на дорогу мутную от грязи воду, в этом жесте было что-то успокаивающее, хозяйственное. С другой стороны, вода эта была точно того серого оттенка, в какой цвет представлялись мне выкрашенными эти самые проклятые сквозняки, воняющие не то ли затхлостью, или туалетом, или вокзалом. Я, тоже ночью, в том же переходе, купила себе красивое такое розовое сердце с заплаткой, повесила у себя в квартире на лампу настольную. Чёрт знает зачем. Что-нибудь вроде Набокова - вот описание всего этого, хоть московских подземных переходов, а потом - осталось что-то всепобеждающее, светлое: у старушки муж умер, и она рядом с его могилой тою же ночью на кладбище повесилась. Вечная любовь.
- Санта Лючия, мне это нравится.
"Песенка шарманщика", Белла Ахмадулина:
В саду личинка
выжить старается.
Санта Лючия,
мне это нравится!
Горсточка мусора -
тяжесть кармана.
Здравствуйте, музыка
и обезьяна! /с/
Что-то умирает... умирало... побеждает...
Дождь был живой, как зверь или дитя.
О, вашим детям жить в беде и мУке!
Слепые, тайн не знающие руки
зачем вы окунули в кровь Дождя?
Хозяин дома прошептал:
-Учти,
ещё ответишь ты за эту встречу! -
Я засмеялась:
-Знаю, что отвечу.
Вы безобразны. Дайте мне пройти.
Страшил прохожих вид моей беды.
Я говорила:
-Ничего. Оставьте.
Пройдё и это. -
На сухом асфальте
я целовала пятнышко воды.
Земли перекалялась нагота,
и горизонт вкруг города был розов.
Повергнутое в страх Бюро прогнозов
осадков не сулило никогда.
/Белла Ахмадулина/