УКРАИНЕЦ
Анатолий Васильевич Коваленко был высок, красив и провинциально элегантен;
на нем отдыхали глаза - слава Богу, отыскался не косой, не хромой.
Он приходил в школу, словно на свидание - в светлом костюме с ярким галстуком
и носовым платком. Верхом на скакуне, c рапирой, в камзоле и шляпе Коваленко
был бы неотразим, как мушкетер.
Ах, если бы ему посчастливилось родиться во вражеской стране Америке!
Впрочем, душистого носового платка вполне хватало для школьного гламура...
Анатолий Васильевич нравился всем. Легкий, изящный, голубоглазый, как свежий лютик,
он порхал по классу, объявляя: «Два аркушi папeру, словниковий диктант!»
Он обожал каламбурить, смешивая языки, с удовольствием цитировал мои
импровизационные переводы.
Нiч, вулиця, лiхтар, аптеця,
Безглузде свiтло iз вiкна.
Живи собi, мeнi здається
Все буде так, кiнця нема.
Помреш - почнеться все з початку.
I буде, що там нi гутар,
Нiч, крижана вода, канавка,
Аптеця, вулиця, лiхтар.
Мы шли из школы через детскую площадку, оборудованную вкопанными в землю
шинами от колес КАМАЗа. Там А.В. непедагогично расколол физичку.
Оказалось, физичка, физрук и хоровичка придумали забрать у меня мою коронную
«Рыжую дворнягу» и передать ее хору, который исполнит мой номер «а капелла».
Нокаут! У меня из рук выпадала эстафета, и вместе с нею терялось мое активное
лицо и положительная характеристика...
Понятно, что в рамках самодеятельности другие поэты не могли конкурировать
с балладой Асадова. Коваленко эти варианты отмел сразу.
Баллада, превращенная в песню, естественно, отпадала как художественное чтение,
а больше я ничего не знала.
Я хотела все равно читать Асадова, но А.В. уверял, что зритель,
погрустив над вокалом о рыжей дворняге, повторно не воспылает состраданием
к ней даже после моего проникновенного чтения. Мы сидели в песочнице на колесах
КАМАЗа, углубившись в режиссуру будущего смотра. В голову ничего путного не шло.
Номер «а капелла» о дворняге, наверное, мог перекрыть только
профессиональный стриптиз.
Такая идея в кулуарах нашего заговора не озвучивалась. Мы вообще не знали
разницу между транссексуалом и трансвеститом. Предполагаю, что теоретические
познания А.В. в этой области вполне соответствовали моим собственным.
А у меня было, можно сказать, общественно-бесполезное детство, я не любила
коллектив и не следила за последними новостями.
Анатолий Васильевич слыл многоженцем, значит, традиционным практиком.
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
в тяжелых, нежных наших лапах?
«Хрустеть в нежных лапах», а не рассматривать картинки «Плейбоя» -
вот удел «интимно-активной нации».
Забыли вы, что в мире есть любовь,
которая и жжет, и губит...
Янки, выматываясь в своих ненасытных бизнесах, теряют силы.
Любовь их разоряет и обирает, а нас и жжет, и губит. Недаром они зачастую
своим ушлым стервам предпочитают наших тургеневских барышень.
Но иные граждане континента уверенно исправляют ошибки природы: отрезают
и наращивают разные органы по собственному усмотрению.
Чей-то сынок, отсекая у себя что-то лишнее и приживляя что-то недостающее,
становится похож на неправдоподобную девочку.
А чей-то папаша, путем тех же манипуляций, превращается в молодящуюся тетку,
например, телезвезду или азартную домохозяйку.
Главное, что это никого не тревожит, никто от этих впечатлений
«не сделался поэтом, не умер, не сошел с ума».
Если бы среди нашего племени какой-нибудь субъект столь радикально
видоизменился, мы, пожалуй, не вынесли бы эмоций.
Американцы более толерантны, чем мы: хоть проколи себя по-папуасски настежь,
хоть выкрась в кобальт, главное плати налоги.
В Совдепии, за неуплату, гуманный закон не карал.
Криминальным считалось носить неуставные прически.
Одинаковая длина волос - залог безопасных мыслей.
Длинные мальчишеские кудри запрещались, будто главный руководящий орган
опасался, что в связи с этим завшивеет остальной подчиненный ему организм.
ОБЩАЯ ГРЕБЕНКА
Где-то на Западе процветали бунтующие хиппи, а у нас с трудом выживали
упрямые стиляги.
Барышни сплошь седели, подкрашивая челки под Индиру Ганди.
За это их клеймили в стихах.
Эй ты, модница, злая молодость,
Над улыбкой седая прядь!
Это даже похоже на подлость -
За полтинник седою стать!
Юноши не стриглись. Длинные волосы считались фактором асоциальным.
Обзаведясь ими, одна аморальная личность как бы бросала вызов всему
высоконравственному коллективу.
В длинных волосах усматривался опасный симптом предательства родины.
Для тех, кому это покажется «слишком» - напрасно. Не стригшийся желал выделиться,
не походить на остальных, значит, не голосовал единогласно.
Бунтовал, шел против строя. Длинноволосый желал сам распоряжаться своей головой.
То есть, выражал отказ от мудрого руководства.
Внешней формой проявлял внутренний протест, не подчинялся, не стригся.
- Стригись!- говорили ему. - Не буду! - значит, выбирал что-то другое,
«роковую отраду в попиранье заветных святынь».
Выходит, предпочитал западное своему, свое родное подвергал сомнению.
Значит, в некотором роде предавал - предатель!
К тому же в заросших головах усматривался элемент страшного разврата.
- Фефелов, состриги космы!
- Нет!
- Ах ты, стиляга! И хипник! Вон отсюда!
Менять направления рек, вырубать леса, переставлять рукава и устья - пожалуйста.
Но длину волос следовало блюсти строго - короче говоря, коротко стричь.
Нестерпима глупость и нестерпима непогрешимая правота. Ведь и Лариса Бенционовна,
и Арнольд Павлович, и все остальные были непоколебимо уверены в непогрешимости
своих взглядов. Но, спустя время, они удрали от восхваляемой ими системы
на поруганный ими же Запад. Дали деру, даже не извинившись.
И то, что было преступным, стало доблестным. А правильное - ошибочным.
Кто был осужден - оказался невинен, а кто карал - виновен.
И не осталось высоких убеждений, которые со временем не изменили бы сами себе.
Выходит, непреходящей ценностью на все времена остается только право выбора,
потому что право менять стиль прически не менее важно,
чем право менять направление рек.
И никакой самодур не смеет препятствовать свободному росту и свободному течению.
Любая категоричность - ограниченность. А самосвятость - самообман.
Принимая на веру, выпадаешь из реальности, подменяя понятие «думать» понятием «верить».