Когда нас накроет,
мы расскажем,
каким хорошим парнем был Жан Батист Гренуй,
мы завоем
протяжно
на расширенный зрачок луны,
и до тех самых пор,
пока нас эта чаша
не минует,
Бог будет уныл.
Когда нас накроет,
мы будем радоваться, орать,
беспечно шляться по краешку Стикса,
кричать «Ура!»
и рожью колоситься,
изумлять прохожих на проспекте Джа,
прыгать через цвета, спотыкаясь о лучи,
целовать взасос дрожащего ежа
и на надгробия дрочить.
Когда нас накроет,
мы сорвём саммит, исказим Библию,
разберём мечети, заградпосты и сараи;
президенты на публике грязью выблюют
и улетят в Израиль,
моржи захохочут на тающих льдинах,
примутся насиловать мёртвых мангустов,
учёные расшифруют в повадках дельфинов
явную надежду, что нас отпустит!
Когда нас накроет,
мы ограбим банк спермы,
взяв в заложники Санта-Клауса,
назовём второе первым,
а могильную тишину – рекламной паузой;
ворвёмся в церковь, вооружённые газетами,
одетые в костюмы биг-маков;
напишем желчью «Они хотели этого!»
над входом в палату больных раком.
А в следующий миг – открутим вентили,
пустим отравляющий газ в роддома,
чтобы счастливые родители заметили
какой-то знакомый аромат;
по горячей путёвке в Боливию уедем,
в сердцах наркобаронов растопим лёд –
и поставки кокаина любимым соседям
увеличатся на три центнера в год!
Когда нас накроет,
мы, не заплатив, улетим с балкона отеля,
поможем дамочке на мосту
проститься с её жизнью горькой,
накупим взрывчатки на первое апреля
и, заняв стратегическую высоту –
увидим, как в облаке пыли скрываются этажи Нью-Йорка!
Наши дела войдут в телепрограммы,
наши имена проклянут все жители,
голые священники станцуют перед Храмом
Христа, мать Его, Спасителя!
Когда нас накроет,
хрустнет структура мироздания,
вода, мутна и вспененна,
вырвется из устья…
на обочине дороги, где-нибудь в Германии,
мы захороним Ленина –
и нас отпустит!