***
Летают разговоры над застольем:
мне радостны случайные слова
душ говорящих; гул собранья легок.
И слушаю, и смысла не ищу
/ум омертвляет всё, чего коснется/.
Рассудком не сужу; я просто растворен
гармонией многоголосья.
Случайный хор времен! Гул раковин телесных!
желаний нагота под патиной словесной -
магический магнит природы своевольной -
невидимо скользит; а мы самодовольно
твердим: венец, венец, венец...
ах, если бы ответить, наконец,
насмешливо, дурашливо - как хочешь -
нет, в самом деле, этот наш прикид -
благодаря природе или вопреки?
побег ли это? или естества
чудачество - капризы божества?
а может, продолжение законов,
возможных только в этой, неуклонно
летящей геометрии пространств?
а может, сохраненье постоянств
живого, но прерывного движенья,
где ход телесный растяжим,
как вод поток или капризный дым?
Сам рассуди, Лукулл, какое продолженье
великой авантюры продвиженья:
все движется, но все ведет к руинам,
все движется чредой необратимой:
где город был - теперь течет песок,
где было чувство - ныне только пепел,
где были звезды - пала чернота
обратного зрачка. Казалось бы,
свидетель уничтожен, казалось
безнадежно невозможен
подвижный ток времен...
Ан нет! стремление живого,
дав формам множество: имен,
своеобразий, шуток, судеб, -
упорно повторяет сущность:
и лиц, и тел, и лошадиных морд...
Здесь приоткрыт, Лукулл, глубинный код движенья -
распада нет, но есть преображенье
/как произнес пространства полиглот:
кот изначальный - вообщем,тот же кот,
который здесь ступает важно
по лестницам советских пирамид/
Я так скажу: здесь приоткрыт
прекрасный план живого сохраненья:
когда во мне закончится движенье,
когда мне воздадут нелепейший почет.
то важен здесь не я, а - кто меня несет.
И тем не менее, Лукулл, я ем, я пью, люблю.