Владимиру Нарбуту
Обтюпанный доской сосновой
заикой дворник на часах
стучит и просится в столовой,
где чахнет чайник-падишах.
Не спит хромой от фолиантов
до конфискованных страниц
слагатель богохульных кантов,
певец крамольных медуниц.
А на запястье стынут лужи
и пыль глотают мотыльки.
Ему аттические мужи
оттяпывают кисть руки.
Исходят патокою соты,
сусальным салом прут в глаза;
и в донном яблоке дремоты
взойдет и — вызреет гроза.
Нисходит изгородью иней
(смотри и — падай, и — смотри) —
там звездный рой под сводом скиний
и синий порох трет виски,
распластанные по-медвежьи.
Коптит и копит свой черед
веретено, вздымая вежды,
и как зерно во тьме орет:
Ты меловым ихтиозавром
под тлен травы ложись, молчи,
струись отравленным кентавром
свою сумятицу лечить.