Старою записью душу согрею.
Рвется на волю с магнитной дорожки
Голос, горячий, как ветер по свею.
Валенки, ленты, заветные стежки…
Может ли быть, чтобы в голосе бабьем
Пела история тяжкой нотой?
Чтоб песня в веке безбожном, рабьем
Была молитвой, была свободой?
Это ж – помилуйте – махину империю
Искать за шальным, забубенным напевом?
Здесь же – ни слова про голод и Берию,
Черный июнь и окопы под Ржевом…
А – бараки за черной проволокой?
Руины церквей на утеху вандалу?
Очереди за хлебом, очереди за водкой?
Колхоз под названием «Путь к развалу»?
Все ямщики ей, да конь буланый,
Сосны под Муромом, краса-девица.
Знай распевала про месяц багряный,
Знай заливалась, как Сирин-птица!
Глотка ее – золотая капелла
(Вот уж кому без нужды микрофон-то!)
перекрывала рев артобстрела
на концертах у линии фронта!
Перекрывала марши бравурные,
Вопли партейные, мат вертухаев,
Лозунги дня подловато-культурные,
Речи блатные в стране негодяев…
Она все знала. В подвалах зловонных
И ее избивали палачи-франтики,
А потом в уюте квартирок казенных
Слушали с патефона: «Ах, ленты-бантики…»
…Мы, как и прежде, меж серпом и молотом,
меж ложью старою и кривдою новою.
Голос Руслановой расплавленным золотом
Льется над ржой и запекшейся кровью…