Для Вас - про всех нас, без прикрас

Часть первая.

Недавних лет
минувшие дела


ВСТУПЛЕНИЕ

Я начинаю свой рассказ,
практически про всех про нас,
которые перед войной,
перед фашистскою чумой
родились, увидавши свет
в конце лихих тридцатых лет.


***
Из вечности пришли мы в эту жизнь,
чтоб сотворить всё то, что сделали.
Мы не носили праведников риз
и не довольствовались данными пределами.
Стремились, добивались сверх того,
что было нам судьбою предначертано.
Мы в Боге сомневались! И его
ученье было нами перечеркано.
Мы думали, что мы ему под стать,
что можем, по его подобию,
«в шесть дней» новейший мир создать!
А он повёл сомненья бровью
и не осталось ничего
от нами прожитых мгновений.
Предначертания его
не признают безбожных мнений.
Из вечности мы в эту жизнь пришли,
в неё уйдем, пройдя предначертанья.
Мы – люди. Мы, всего лишь, сор Земли,
враги живого и рабы незнанья.

 


Глава I. РОССИЯ


У МОЕЙ РОССИИ

У моей России
очень много сини
в реках и озёрах, в росах голубых,
в далях неохватных,
в высях неоглядных
и в глазах девчонок озорных.

РОССИЯ!
Где чудо сине-белое чудится!
РОССИЯ!
Святая Божья Мать,
всех россов мать-заступница!
РОССИЯ!
Родная синеглазая страна,
для россов Мать – навеки ты одна…

У моей России
многие другие
без конца пытаются затемнить глаза:
в войнах беспрестанных,
властью окаянных,
но смывает тени с сини русская слеза.

Из моей России
тайно вывозили
все её сокровища оптом и в разнос:
много растащили,
много истощили,
но своё вернёт с лихвою сын России – Росс!

 

«В РУСЬ НЕ ВМЕЩАЕТСЯ РОССИЯ...»

В Русь не вмещается Россия.
Русь – не тулуп с московского плеча.
Руси истоки в древнем граде Кия
и средь низин придвинских половчан.
В крови Руси есть чудь и черемиса.
В Ростово-Суздальском – меря жила-была.
И триста лет татаробиссектриса
торчала из славянского угла.
Россия – это Йоффе и Курчатов,
Романовы и Пушкин, Мандельштам.
Россия – Энгельгарды, Наровчатов,
Булгаков, Беринг, Шмидт, грек Феофан.
Россия – Ганнибал (арап петровский),
Барклай де Толли и Багратион,
Рытхэу, Розенбаум, Мережковский…
Таких имен в России – миллион.
И все российские! Все россияне!
Как их вписать в российские края:
евреев, немцев, шведов и так далее?
Всех их вскормила русская земля.
Как в Русь вписать те массы эмигрантов,
которые живут в чужих краях?
Как в Русь вписать татар, башкир и хантов,
и прочих, кто в России на паях?
В Русь не вмещается Россия.
А сколько в мире злобствующих сил,
что с радостью давно бы откусили
от пирога российских десятин!
В истории бывало, что кусали,
втыкали зубы в русский чернозём,
но регулярно «в зубы» получали
российской армии «дубьём».
Ну, а сейчас все бывшие «родные»
со всех сторон, как вороньева рать,
спешат к одру болеющей России,
у обессилевшей кусок чтоб оторвать.
Занемогла Россия. Занедужила
и прилегла немного отдохнуть,
но вскоре встанет, малость поднатужась,
вновь двинет в исторический свой путь.
Всё вороньё, что кружит над болящей,
со страха криком разлетится прочь:
«несолоно клевавши», не урвавши,
исчезнет в убегающую ночь.
Россия встанет, вновь всесильная,
с Восточных и до Западных границ.
На ласку для друзей опять обильная,
среди её хвалящих «певчих птиц».
В тех «певчих» превратится вороньё,
летящее сейчас клевать больную.
Потом, поднявшейся, они споют враньё,
закамуфлировав его под аллилуйю…
Россию, мать любимую мою,
не выдаст Бог, в то верю без оглядки.
Мы, россияне, Родину свою
не разменяем на жратву и тряпки!

 



***
Русь мёртвых душ
измысленная Гоголем –
сродни картине.
Русь мёртвых душ,
конём летящим по полю –
жива и ныне.
Русь мёртвых душ –
гротески гения.
Все трепещите!
Русь мёртвых душ!
И нет спасения.
И не ищите...

 


***
Россия – это страна
уставленная бочками с порохом.
России величина
соизмерима с её проблем ворохом.
Чеченская свеча,
зажжена Дудаевым на одной из бочек.
Ельцин сгоряча
пытается наставить огневых точек.
Восставшая Чечня – это первый цветочек.
Горит свеча чеченская!
Грядёт беда вселенская!
А задуть свечу –
никому не по плечу.
Нельзя на чеченскую свечу дуть:
вокруг-Кавказа гремучая ртуть.
Есть лучший путь.
Пусть из глаз чеченских и русских
потекут слёзы всепрощения,
пусть они смоют желание мщения
с людских сердец.
И тогда, наконец,
зальют слёзы грозную свечу
и подмочат порох в бочках.
Люди в эти бочки
посадят цветочки.
И станет страна большим цветником!
Но это потом.
А сейчас я кричу:
– Люди!
Давайте разумными будем,
распри забудем!
Простим друг другу грехи
вольные и невольные!
Не довольно ли
крови?
Она ведь не водица!
Кто хочет крови напиться
и потом не стыдиться?
Неужели не надоело
лить людскую и свою кровь
по прихоти правящих долдонов
вновь и вновь?
Поддерживать своей кровью
их амбиции?
Вглядитесь в их звериные лица!
Каждый, почти, в зверинец годится.
До каких пор мы будем подчиняться скотам?
Стыд и срам!
Не простят нам наши потомки.
Встаёт над Чечнёй кровавая заря!
А зря...

 


***
С тех пор, как Русь родилась на земле,
питьё хмельное с нею, как вампир.
Бороться с ним – как будто бы в окне
пытаться рассмотреть весь мир.

Хмель пьёт мозги, съедает плоть,
злодея направляет длань1.
Хмель веселит, снимает боль,
с души смывает злобы дрянь.

Уводит хмель от всех невзгод,
любое горе даст забыть.
Поэтому Руси народ
не перестанет зелье пить.

Из века в век народ в нужде,
затравлен властью и забит.
Всегда в труде, всегда в узде.
Его душа всегда кровит.

Не перестанет Русь хмелеть
в чреде трагедий и побед,
пока не будет люд иметь
потребное, хоть на обед.

Не перестанет, до тех пор,
пока так зла его судьба...
И бесполезен разговор –
что с пьянством нам нужна борьба.

 




Глава II. РСФСР

Есть под Вонькино, примерно
километров пять отмаха,
Родная Свиная Ферма
Свинического Размаха.

Свиньи жили, чуть тужили,
иногда чуть-чуть блажили,
но, завися от «богов»,
не трясли житья основ.
Наступила перестройка,
обнаружа неустройку,
к жизни свиньи пригляделись
и о жизни разгалделись.
Стали что-то замечать,
стали что-то отмечать,
даже думать что-то стали.
Ну, а что? Не знали сами.


Разные дела

Директор школы, гордый Боров,
имел весьма спокойный норов.
Он коллектив учителей
составил в школе из Свиней.
Кого б они не обучали –
в свиней в итоге превращали.
Шагнула в мир реформа школы.
Звучат призывно перестройки хоры,
а в школе Борова, как в пору прежних дней:
спокойно делают свиней.

Когда-то милая девчушка,
ангельски розовая Хрюшка,
студенческие сроки отбыла –
диплом пед. института добыла.
Промчались годы. Школа – как семья,
пед. стаж огромен, старая Свинья.

Теленовинка! Хрюш-кино!
Нигде такого не бывало!
О! Хрюш-кино! Его давно
свинячьей ферме не хватало.

Везде расплодие свиней.
Куда не сунься – всюду свинство.
Особая примета наших дней –
всех хрюкающих явное единство.

Росли в свинячьей ферме Вепри.
Хамили с детства. В хамстве крепли.
В развитии ума – темнощетинисты,
а в поведении – неофашинисты.

Однажды ночью стадо Кабанов
на кладбище проникло, нелегально.
Себя неся в ломателях основ,
усердно подрывали. То печально,
что многие Святыни осквернили.
Жаль, что Святыни от свиней не защитили.

Лежала Чушка в грязной луже
и хрюкала:
– Ну,  чем мы хуже?
Людишки прут «из грязи в князи»,
а нас корят за верность грязи.


Хавронья в импорте: «пантера», «адидас»,
все украшения индийских ювелиров:
браслеты, кольца и в колье – алмаз.
Различным «маде ин...» завалена квартира.
Косметика французских мастеров,
напедикюрено копыто,
английских хрюкает пяток простейших слов.
А ест – с ногами забираяся в корыто...

Вдруг свиний род на ферме взбунтовался!
Не то был вспугнут. То ли обожрался
чего-то непотребного, но вот –
орёт и бегает по ферме свиний род.
Кусают свинарей. Свинарок чуть не съели.
Про фермерство визжат и про аренду.
Вокруг Хряка лохматого присели
и требуют всесвинский референдум.


Репортаж со свинореферендума

Собрались свиньи РСФСР на референдум,
чтобы избрать демократическую власть.
Та власть, что до сих пор велась,
охрюкана и признана сверхвредной.

Хрю-хрю! Проворовалось руководство!
Полезло в мафии! Погрязло в кутежах!
На ферме жизнь переродилась в скотство!
Пред. фермой с «богом» явно «на ножах».

Визжат подсвинки:
– Молодёжь в загоне!
Даёшь, организацию без форм!
И выпас вольный, на природе,
и чтоб без меры – пойло, корм!
Хряки, за место у корыта власти,
друг другу глотки в клочья рвут.
А самки, серо-бурой масти,
к «Хрякам у власти» нежно льнут.

Визжат, кусаются, толкаются, хрипят.
Летят по сторонам куски ушей подратых.
Зады, в местах хвостов оторванных, горят. Но, наконец-то, начались дебаты.

Полезли на трибуну. Кто зачем:
за властью, за добычей, за престижьем,
в словах покрасоваться, а затем
рассказывать годами своим ближним.

С соседней фермы прилетел Гусак,
с трибуны загагакал, поучая:
про экономику, границы и ясак2,
и про идеологию стеная.

Наведался из-за кордона БЫК,
К повиновенью стада Бык привык.
С трибуны он о дружбе распинался.
На ферме, как свинья, на барде3 отожрался.
А свиньи вывод сделали с Быка:
вот кабы у свиней, да и рога,
то свиньи всех бы со свету изжили
и больше бы о власти не тужили …

Пробрался к свиньям мелкий ШАВКА,
он с ними рос, но изгнан был за злость.
С трибуны Шавка долго шамкал
о том, как за границею жилось.
Примеры приводил. Брехал о деле
о том, как свиньям не блудить в осинках.
На трёх свиней сам корма не разделит
и в деле спец – как свинка в апельсинках.
ОСЁЛ привёз на корм свиням овёс.
Потом навоз скопившийся увёз.
Взамен припёр телегу бураков4.
(Работа любит дураков).
Осёл-дурак. Он туп как боров.
Сообразил про спор не скоро.
Сообразив про власть, вскричал:
                – И-я-я!
Коль власть моя, то по всему – свинья!

Великим дипломатом прибыл ВОЛК.
Повёл он свиньям волчий толк.
Советовал продать Свинюшку «за бобра», прибавив ферме тем добра.
Хавронью выдать замуж за ФАВНА5,
ведь «у богатого гумна – Свинья умна»...
Под речь разумную свою
пытался Волк «остричь» Свинью.

Тут выступила КУРА-ПРЕЗИДЕНТ
и предложила свой «презент»:
сказала Кура, мол ЦЫПЛОК – что поросёнок, и у него, как у Цыплёнка, нет силёнок.
Чтоб Поросёнок сильным вырасть мог –
на всех свиней поднять свиной налог!
Поднять без промедления. Для дела!
До самого, до свинского размера …

Всхрюкнула чёрно-белая Свинья:
– Все чёрно-белые друзья!
Вас призываю я, для самоутвержденья,
от всех свиней на самоотделенье!
На чёрно-белом всхрюкнем языке,
сомкнёмся чёрно-белыми телами...
Внимая, свиньи хрюкали о ней:
– По рылу, знать не из простых свиней.
Кастрированный БОРОВ-ПЕДАГОГ
речь обличения не произнесть не мог.
Он выступил как ярый реформатор
и аппараты крыл почти что матом.
Крыл вдоль и поперёк. За дело и без дела.
Крыл так, как душенька хотела.
Оратор – говорун. Легенд слагатель, Бог…
Он в жизни ни одной Свиньи покрыть не мог.

Вот на трибуне ХАРЯ КАБАНОВИЧ,
преопытный юрист, великий крючкотвор. Про свинофобов, как о новой фобии,
ведёт дипломатичный разговор.
Антисвинизм возводит во врага.
Им каждый в свинофоба изукрашен.
Авось удастся в драке ПИРОГА
УРВАТЬ КУСОК и с ним удрать подальше...

СВИНТУС ГРАНДИОЗУС – академик,
член того, сего и самых ентих,
лавреат всех невозможных премий
выступить решил, в порядке прений.
Он прочавкал те и эти дали,
зацепил вон эти вот проблемы...
От его чавчавканья остались
в головах какие-то пробелы.

Хрюк СВИНОТА верещал убого
про культуру, что живёт у Бога,
про тую, которою Свиноты
обожралися давно уже до рвоты.
Хрюк Свинота требовал замены,
предвещал большие перемены…
Не боится Хрюк давно креста,
но боится Хрюк, всегда песта6...

Приползла ЗМЕЯ на ферму.
Знали свиньи эту стерву,
но позволили, для дела,
чтоб ЗМЕЯ своё сшипела.
Выдала ЗМЕЯ свой шип
так,  что многих страх прошиб:
вдруг да сбудется шипенье
про «на всё цены сниженье»…

ЖИРАФ, заморский книгочей,
через границ невидимый забор,
вопрос свиням подкинул:
  – ЧЕЙ
на ферме свиньи поедают корм?
Откуда он берётся и кому
они должны «лизать колена»?
Но ни одна не хрюкнула ему
о благодарности тому, чьё ела...

Был на трибуне представитель
какой-то «Память крысьих лет».
Он выступал как обвинитель
свинячьих дел. От коих след
остался в крысьиных скрижалях:
о том, как свиньи крыс прижали,
о том,  что свиньи жрали крыс...
Но вдруг в зубах Хряка повис...

Там на ферме: в стенах, крыше
жил народец СЕРОЙ МЬШИ.
Запищали и они,
что, мол, свиньям не сродни,
что пора объединяться,
от свиней отъединяться…
Позабыл мышиный род,
что за счёт свиней живёт.
Снеся ворота лбом упрямым,
влетел Баранец с криком:
– Где-е-е?
искать защиты нам, баранам?
Стригут нас, бе-е-дне-ньких, ве-е-зде-е!
Пора свиней призвать к порядку!
БАРАН в призывах грозен, крут.
Но не учел нюанс изрядный:
баранов свиньи не стригут...

Разумный КРОЛИК, семьянин-сосед,
чтоб всех предостеречь от неизбежных бед,
с трибуны призывал подумать о последствиях, которые, при спешке, будут следствием.
Он говорил, что криком дел не правят
и убеждал, чтобы за дело брались.
Предупреждал:
– Потомки не прославят!
Но свиньи до сих пор на глотку давят.

Вот на трибуну вышел ХРЯК-ВОЖАК.
Откормленный, холёный и вальяжный,
спокойный, сильный и отважный,
не то чтобы какой-то там босяк.
Взял микрофон и захрипел свирепо,
своими именами называл,
нутро протухших тайн вскрывал...
И было слушающим свиньям это лепо7...

И не было ораторам конца.
Орали горячо, планируя спесиво:
как в результате подкопить сальца
и помощнее отожрать загривок.

И жили свиньи все одним, текущим днём,
не думая о завтрашнем, печальном.
Поросячьи визги

– Свинья – подруга! Не пихайся!
Не чавкай так неистово! Ведь – срам!

– Привет! Давай не зазнавайся!
Не-то я пятаком поддам
и завизжишь по-поросячьи.
А-то, подумаешь! Телячьи
ввела культурности в хлеву!

– Хавронья! Что-то не пойму
твоей я грубости. Семья
твоя ж за то тебя осудит.

– Осудит? Так ведь я – Свинья!
Кто из свиней судьёю будет?

– Хавроньи, слушайте. Ведь суть совсем не в том
кто как поест: грязно иль громко.
Суть – чтоб в корыте золотом
всегда имелась бы икорка!

– Зачем икра нужна свиням?

– Нужна! Как зонтик старым пням!

– А что? Чем хуже мы других?
Даёшь! Хоть банку на троих.

– Эй! Молодёжь! Визжите громче!
Сзывайте свинство! Всем митинговать!
Столбы основ подроем! Очень
хотим свободными мы стать!

– При чём свобода? Мне икры!

– Зачем икры? Бороться с властью
все свиньи вольные должны!

– Нашли запас!

– Какое счастье!

– Хрюкастые! Давайте же делить!

– Сожрём корма от нас сокрытые!

– Эй! Хрюки! Поубавьте вашу прыть,
ведь без запаса сдохнете, немытые!

– Молчи, козёл!

– Задавим!

– В БОГА! В МАТЬ!

– Не сметь свиней учить!

– Свиням начхать
на планы, перспективы и прожекты!

– Нам дай сейчас «до горлышка» пожрать
и лечь поспать в свои же экскременты!

– Лежим в своём! Чужого нам не надо!
Нам рыло дадено, чтоб корни сути вскрыть
и вырвать их, и слопать как награду!

– Вперёд, хрюкастые! Пора тут всё разрыть!

– А где ж икра?

– Икра?

– Какая?

– Да кабачковая!

– А может быть иная?

– Опять там что-то спрятали от нас!

– Бей всех безрылых!

– Рви пупочки!

– Что там попалося? Какой иконостас?
Съедобный?

– Нет!

– Ломай в кусочки!

– Хрю-хрю. Набегался. Теперь бы полежать.

– Нельзя лежать! Бежать голосовать!

– Давно пора нам всех прижать,
чтоб в нашу жизнь не смели нос совать!...

Свиноферма распустилась,
раскричалась, расходилась:
забастовки, стачки, митинги,
конференции и брифинги,
заседания и съезды,
переезды и разъезды.
Дисциплины никакой –
беготня и злобный вой.
Жизнь тяжёлая настала.
Ничего нигде не стало:
нет ни корма, ни питья,
ни подстилки, ни шмотья.
Свиньи с визгом всюду рыщут,
что б ещё сожрать им ищут.
Начался сплошной разбой.
Передрались меж собой.


В высших сферах

Где-то, как-то в высшей сфере:
на Олимпе иль в преддверье
обсудить дела на ферме
собралися боги. Первым
Громовержец слово взял.
Сам Перун! Он заметал
громы с молниями в нижних,
поражая дальних, ближних.
Сеял страх в немилость впасть
и богам на корм попасть.

Агропромовский ДАЖБОГ
подставлять под громы бок
Перуну не захотел
и про трудности запел:
– Скотобойни староваты,
грязноваты, маловаты,
не компьютеризированны.
Не квалифицированны
там работников бригады,
да ещё воруют, гады.
И воруют не по малу:
шестьдесят процентов с «валу».
Что дают нам скотобоги?
Головы, хвосты и ноги,
кости, где мясной лишь след,
сало. Ну, а мяса нет!
Из чего колбасы делать?
Мы и так уж очень смело
в колбасу суём кулагу8,
туалетную бумагу,
жир, свиную требуху
и различную труху.
Смесь подкрашиваем мясом,
варим, парим малым часом
и выбрасываем преть
в вороторговскую сеть.
Но и этой не хватает!
Спрос безбожно нарастает!
Что нам делать? Как тут быть?
Где нам мяса раздобыть?

Скотий бог, свиной ВЕЛЕС,
на ДАЖБОГА в драку лез.
И, визжа по-поросячьи,
крыл ДАЖБОГА по-свинячьи.
– Это мясокомбинаты
в мясопустье виноваты!
Сколько ждёт приёмки скот
у закрытых у ворот?
Ждёт без корма и без пойла,
в непогоду ждёт без стойла...
Скотобойня куролесит,
ну, а скот теряет в весе.
В результате вам «фигура»:
ноги, роги, хвост и шкура!
Есть причина и другая,
что совсем не помогает
изобилье получать, –
продолжал ВЕЛЕС кричать.
– Демонята, водяные,
лешаки и домовые
не хотят на ферме жить,
не хотят скотам служить,
мол, не платят им монет,
бытовых условий нет,
филармоний и театров,
«жигулей» нет, как и «татров»,
нет механизации,
автоматизации,
корма нет и нет домов –
всё в развале до основ.
В общем, нет там ничего,
а работы – о-го-го!

Ясно видя, дело дрянь,
Громовержец поднял длань:
дал ДАЖБОГУ оплеуху,
«съездил» ВЕЛЕСУ по уху.
Чтоб не смели улизнуть,
дал елея им лизнуть.
Он на поприще своём
принцип пряника с кнутом
применял всегда умело
и без дела и за дело.
Усмирив богов крикливых,
на словах весьма бодливых,
от других своих богов
стал просить разумных слов.

С места ВЕДЬМА завопила:
(очень ей обидно было,
что BEЛEC на кадры лаял
и огульно всех охаял)
– Говорите – плохи кадры?
Матерь вашу расквадрадры!
Я вот – ВЕДЬМА! Ступа мне
и метла – положены.
Мне без них, как на войне
без сапог расхоженных.
Грязь вокруг – не подступись,
колесом не справишься,
если вздумаешь пройтись,
то без ног останешься.
Вертолёт не нужен мне –
дорого горючее.
В ступе доброй, на метле –
транспортное лучшее!
Ступ не сыщешь «днём с огнём»,
вместо мётел – веники.
На работу не идём,
дома мнём вареники.
А на ферме ни души,
лишь ленивые ШИШИ,
да балдёжники косые,
ВУРДАЛАКИ – алкаши.

ВУРДАЛАКИ возмутились,
на галёрке развопились:
– Походи сама по грязи,
там где свиньи не пролазят,
где съедобного ни грамма,
вместо платья лишь программа,
ни конвейера, ни склада,
кормокухни нет, а надо,
нет соломы на подкладки,
клетки нет для свиноматки,
стены в дырах, крыши нет,
не горит полгода свет,
автолавка не приходит.
ВЕЛЕС к свиньям не заходит.
По ночам одни ШИШИ
к девкам лазают грешить.
От такой весёлой жизни
каждый день поём на тризне
«сдохших в бозе» поросят.
Боги души им простят.
Дразнит ВЕДЬМА: Алкаши!
Злобно старая грешит.
Ну, кому какой урон –
пьём болотный самогон!
А куда же нам податься?
Чем в досуге развлекаться?
Ведь живём-то мы в глуши,
где артисты – лишь ШИШИ…

Телеграмму от ШИШЕЙ
принесли из камышей.
Громовержец стал читать:
– Эй, вы, боги! В бога мать!
Заседаете в столице,
отожрали брюхи, лица,
а про нас ШИШЕЙ забыли.
Мы от бедности завыли:
кроме тины, тухлой кровки,
да болотной газировки
не имеем ни шиша.
Изболотилась душа!
Нас ШИШЕЙ везде взашей.
За работу горсть грошей
(развелось поболе вшей).
Даже вот на заседанье,
где, о том как жить? гаданье,
нас забыли пригласить.
Как же нам не голосить?
Мы, хоть мелкие ШИШИ,
всё ж, ПЕРУН, нас не души,
а не то и мы восстанем,
чистить воду перестанем,
родники перезадушим –
экологию нарушим.
Так что, там на нас не лай –
привилегии давай!

Иссохшая, костлявая
(все думали, что вымерла),
немыслимо корявая
болотная КИКИМОРА,
стеная и хромая,
добилась выступления.
Свою судьбу ругая,
скрипит до исступления:
– О Б0ГИ! Позабыли вы,
о том, что мы КИКИМОРЫ,
хотя и на подёнщине,
как ни крути, а женщины.
Мне за работой некогда
принцессой быть из сказки.
Вся жизнь болотно-бекова,
а хочется и ласки.
Принарядиться хочется,
понюхать парфюмерии,
но цены так щекочутся,
что сдохнешь в намерении.
КИКИМОРАМ веками
нет женихов приличных –
всё ЛЕШАКИ под мхами,
а хочется столичных…

КИКИМОРУ прогнали,
безбожно освистали,
потом обхохотали,
ШИШАМ путаной сдали…
Боженята и кумиры,
боги, идолы квартиры
препирались много дней.
Весь божественный елей
поприели без остатка,
но доспориться порядка,

как ни тщились – не смогли
и к согласью не пришли.

Вот какой-то ИСТУКАН,
отшвырнув пустой стакан,
вдруг вопрос подкинул всем:
– Мы собрались тут зачем?
Мы – почтеннейшие боги –
обсудить СВОИ тревоги
собрались, или решить
то, как свиньи будут жить?
Что-то все мы тут завыли,
а про свинство позабыли.
Не пора ль кончать делиться
и к свиням поворотиться?
Свиньи вдрызг разбунтовались
и, почти что, разбежались.
Если ферма опустеет,
свинство вымрет, то потеря
будет горькая богам:
кто пойдёт на жертву нам?
Надо так решить вопрос,
чтоб свиней немытый нос
от земли не смел подняться.
Чтобы свиньи заикаться
о свободе не могли
и спокойно в грязь легли...

Вскоре всем на рассмотрение,
по ПЕРУНЬЕМУ веленью,
в виде божьего канона,
выдан был ПРОЕКТ ЗАКОНА.
Полагалось внесть поправки,
исправления, добавки,
раз пятнадцать прочитать,
а потом ЗАКОН ПРИНЯТЬ.
Так и сделали. В единстве
выдан был «3АКОН О СВИНСТВЕ».
Есть 3АКОН и СВИНСТВО есть,
а за то, богам всем – честь!

Закон

Родной Свиной Фермы Свинического Размаха
о свободном выборе свиньями возможных
вариантов СМЕРТИ.
Принят богами и боженятами,
идолами и кумирами,
ведьмами и другой нечистью
на съезде
при распитии елея,
от любви к себе по-свински млея.

Постскриптум:

Закон о жизни не принят по той причине, что жиз-ни нормальной у свиней никогда не было, нет и не будет, а заботиться о ненормальной нет резона...

 
















Часть вторая.

          России
беспокойные
                сыны



Глава I


***
Россия! Милая Россия!
Берёзы и дожди косые,
гульбища пьяных мужиков,
все так же, как и пять веков
тому назад. И мат, и драки,
и воющие в ночь собаки,
восторженных поэтов блеф,
а наверху, над всеми, ШЭФ.
Россия! Милая Россия!
В своём ты чреве относила,
под чьё-то жаркое моленье,
векам, эпохам в удивленье,
и родила на белый свет
таких, которым равных нет.
Нет равных им ни «в дум стремленьи»,
ни в жарком их сердец гореньи,
ни в доброте, ни в жажде зла.
Каких сынов ты родила!


***
Таких царей как Пётр Великий,
в котором воедино слиты:
мужик российский и мыслитель,
и дипломат, и предводитель
российской армии полков,
страны радетель и флотов –
сыскать в историях не просто.
Вознёсся средь трясины остров
утёсом мрачным и великим,
с горящим жаждой силы ликом...
Но это царь. Как ни крути –
душитель! Царственные тени…
Народы все внутри страны
он жёстко ставил на колени.
Он на крови, костях мужичьих,
упрямо царский лоб набычив,
из слабосильной старины
вознёс державу новизны.
Бояр он бил, дворян калечил,
давил, без слёз, тех, кто перечил.
Россию сердцем всем любил.
Великим русичем он был!


***
Под стать ему поэт твой Пушкин,
Россия милая. Не пушки
и не война его удел.
Он песню вольности пропел
вслед за Радищевым правдивым.
И создал он стихом игривым
великий, русский, твой язык!
Став, как язык твой, сам велик!

 

ЛИРИКО-МИСТИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
В ВИДЕ НОВОЙ ПОЭМЫ ВПИСЫВАЮЩЕЙСЯ
В НАСТОЯЩЕЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ

ОБЛАКО – ПОРТРЕТ
(поэма)

ПРОЛОГ
Шестого июня I999 года, на заходе солнца, над мо-ей дачей появилось облако в виде портрета А. С. Пушки-на, похожий на его портрет, написанный О. Кипренским в 1824 году и по которому Н. Уткин выполнил гравюру, по заказу А. Дельвига. Гравюра служила фронтисписом к издаваемому Дельвигом альманаху «Северные цветы 1828 г.» Это был день 200-летия со дня рождения А. С. Пушкина.

***
Садилось солнце в тишине,
и в бирюзовой вышине
над дачей висли облака.
Клубились белые клока,
в лучах заката розовея.
Как будто стадо коз Борея9
в лугах Зевесовых10 паслось.
В земле копаясь, довелось
поднять мне голову и вверх
взглянуть на яркий фейерверк
лучей, садящегося солнца.
Вдруг, с удивлением чухонца,
увидевшего Бога въявь,
заметил облако. (Распять
себя отдам за этот «бред»,
хотя свидетелей и нет).
Смотрел с небес ЕГО ПОРТРЕТ,
знакомый мне уж много лет,
Кипренским созданный когда-то,
мной в памяти хранимый свято,
хоть с возрастом не без усушки:
сам Александр Сергеич Пушкин
смотрел из облака на нас
в свой день рождения и час,
что двести лет назад случились.
За двести лет обожествились.
И я остолбенел мгновенно,
и коль совсем уж откровенно,
мозг отключился от всего
и только видел я ЕГО!
Глядел задумчиво П0ЭТ
в мои глаза и двести лет
исчезли, как бы, между нами.
И мысленными голосами
мы повели с ним диалог.
О! Если б повторить я мог
наш, двух поэтов, разговор:
и суд его, и приговор,
его серьезность и беспечность,
продлившийся мгновенье-вечность.

Мы встретились глазами:
– Царствуй! –
сказал я искренне. Он:
– Здравствуй!
А это значит: будь здоров!
Забудь про всяких докторов.
Обязан ты дожить до дней,
когда поэзии твоей
дадут дорогу. Пусть не всей.
Вся – она выплывет потом,
когда уйдёшь в свой вечный дом.
Так было на Руси и будет.
Никто ПОЭТА не забудет
из всех, сподобленных читать.
Ты это должен твердо знать.
Скажи-ка лучше – в ваши леты
живут ли счастливо поэты?

Я отвечал ему, как мог,
и, может быть, как демагог
наговорил чего не так,
не то и не о тех что надо,
но предо мною есть преграда
провинциальности обидной,
из-за которой плохо видно
как маются, живя сейчас,
поэты славные средь нас.

Вот взять, хотя бы, Евтушенко.
Талант бесспорный, но маленько
в своих твореньях был рабом,
да и услужливым при том.
К рабам же счастье редко ходит,
рабов оно всегда обходит.

Рождественский, иль просто Роба.
Купался в славе он до гроба.
Был МАСТЕР слова, но учти –
он не был свечкою в ночи.
А если никому не светишь,
то счастье тоже не заметишь.

Поэт Андрюша Вознесенский.
Умеет шум поднять вселенский.
К тебе он ближе всех других
и всё же недалёк от них:
кривил душой и торговался,
и только с выгодными знался,
взирал на младых свысока –
в искусственных жил облаках.
Сейчас его с небес спустили,
елея славы не налили
и он теперь, старик болезный,
придумывает сверх-поэзы.
В них он, конечно, не поэт
и архитектора в них нет.
Возможно, был когда-то счастлив,
Возможно, счастье в одночасье
его однажды посетило,
но возвратиться позабыло.

Была фронтовиков плеяда.
О счастье их судить не надо.
Кто живы, счастливы они,
но тем, что могут в наши дни,
в дни мира, жить и веселиться,
то могут вдрабадан напиться,
то могут что-то написать,
в семье куражиться и спать.


***
– Поэтам хода нет конём
и не дано им изгибаться.
Нельзя поэту даже драться.
Он может, с гордою душой,
как мир открытой и большой,
открытой бедам всего мира,
звучать своей правдивой лирой,
стирая в душах ложь и страх,
уныние и безысходность.
Поэт, конечно, не монах,
но есть какая-то в них сходность.
Тот и другой от быта терпят,
пекутся оба о духовном,
в божественное свято верят
и спотыкаются на ровном.
Им в душу может плюнуть каждый,
иль влезть в неё же в сапожищах,
расковырять, коль есть там, раны,
или всадить в неё ножище.
Дозволено любому хаму
критиковать поэта строки.
Не имут хамы в этом сраму.
Не знают хамы – минут сроки,
они уйдут в небытиё,
о них забудут даже внуки.
Поэта слово, как новьё,
как откровений ярких звуки,
звучать в веках не перестанет,
оно сердца людей достанет
любых грядущих поколений.
На то и есть поэтов гений.

Поэт несёт всем слова свет,
невежды не переиначат.
Поэтам мавзолеев нет,
по ним колокола не плачут.
Их мавзолей –
в сердцах людей!

Склубилось облако и облик
поэта превратился в крест,
который плыл в небес лазури.
Шуршала тишина окрест
предвестьем мощной, грозной бури.

 


***
Твоих сынов не счесть, Россия.
Неукротимая их сила
страстей вздымала ураганы.
Они взрывались как вулканы.
К петле шагали декабристы,
бросали бомбы террористы.
Не раз, не два по всей Руси
бунтов крестьянских волны шли.
Мутил народ на Волге Разин.
Болотников терзал Москву,
а Пугачёв в степях проказил
и наводил на трон тоску.

 


БАЛЛАДА ОБ АТАМАНЕ

Над рекою стелется туман.
Ночь безлунна, гулко безголосая.
На ладье проснулся Атаман,
рядом спит девчоночка курносая.

Атаман разбойничьей ладьи
слушает девчоночки дыхание.
Вдруг уключин скрип запел вдали.
Атаман вскочил, в одно касание.

Растолкал разбойничью братву,
словно к бересте приставил спичку,
направляя быструю ладью
с криками братвы:
                – Сарынь на кичку!11
Налетела лёгкая, ладья
на стружок могучий, на стрелецкий.

Атаман, ошибки не поняв,
кинул в бой друзей по-молодецки.

И друзья погибли в том бою.
Со стрельцами вольным не тягаться.
Атаман им голову свою…
И на плахе голова покатится.

А девчонка вскоре родила
под кустами Атамана нового…
Так и шли разбойничьи дела
до Степана Разина – бедового.

 


***
Борцы за правду и свободу:
чахоточный Виссарион;
он правду разъяснял народу
и этой правдой утомлён,
жезл бунтаря и правдолюба
сдал Добролюбову на срок,
и тот держал его до гроба,
хотя прожить не долго смог.
Там Чернышевский рвался к казни,
другим наглядный дав урок,
а сквозь штыки ему, в экстазе,
швырнула девушка цветок.
О, сколько славных бунтарей
вскормила грудью, Русь, своей!
Звал к топору тебя Некрасов,
поэт он был и гражданин.
А у царизма на закате
твой Герцен в «Колокол» звонил...

 

***
Назвать могу имён несчётно,
больших и малых величин,
но у тебя, Россия, точно
преступней всех – один твой сын.

 

Глава II

***
Жизнь начинается с зачатья,
таков Природы-матушки закон.
Иметь к нему прямое сопричастье –
большое счастье, нету славы в нём.
Зачать – не вырастить, не воспитать,
не выпестовать. Слава только в этом!
Ведь кем-то, очень мало стать,
остаться надо бы при этом.


***
О равноправье бредил люд.
Теорий разных писано немало,
и революций яростный салют
был без конца, а лишь одни начала.
История, она не ходит вспять,
в развитии лишь только существует.
И вот, в семнадцатом, опять
большая революция бушует.
Россия гневная – ей мать,
а отчимом – Рабочий класс и Ленин.
Совершено зачатие. Сумели спеленать
Россию и поставить на колени.


***
Россия! Милая Россия!
Мне дерзость извини мою:
я о твоём о страшном сыне,
о Ленине заговорю.
Перчатка брошена Судьбе,
для отступления хода нет.
Теперь бы усидеть в седле,
не потерять бы правды след.
Не раз по этому пути
сердца отважные летели.
Не всем Судьбой дано дойти,
немногие добрались к цели...
Вокруг да около хожу,
а мысли скачут, мысли резвы,
но нужных слов не нахожу –
всё измочаленные лезут.

 


***
Когда Маяковский итожил – что прожил,
и рылся в днях: ярчайший где?
Он вспоминал одно и то же…
А что же вспомнить удастся мне?
Я Ленина увидел в Мавзолее.
Кто с ним встречался – тех давно уж нет.
И предстаёт передо мною Ленин,
как кем-то отражённый свет.
Как ощущает Ленина мой сын?
Каким его рисует поколенье?
Да! Он не Бог, не божий херувим.
Людских нелепостей изведал он мученье.
Он знал любовь и горечь поражений,
изгнание и тяжесть бытия,
кровавое наследие сражений,
победное убожество Кремля.
Он выступал тогда без микрофонов,
а слышно было людям всей Земли.
От площадей бурлящих и перронов
его сентенции до наших дней дошли.

 


***
«Призрак коммунизма по Европе рыскал»...
Должен был родиться – кто б его поймал,
должен был родиться – кто бы призрак вызнал
и осуществимость людям доказал.
Было неизбежным зарожденье света
и неотвратимо родилась Земля,
и в тысячелетиях, пролетевших где-то,
появилась жизни нашей колея.
Возросла история жизни человеческой.
Думали мыслители о судьбе людей
и в рабовладельческой,
и в средневековой,
в капиталистической сущности своей.
Были утописты, энциклопедисты,
гегели и канты, Энгельс был и Маркс.
«Призрак коммунизма по Европе рыскал» –
для сражений будущих рос рабочий класс.
Класс искал дорогу к свету и свободе,
но хватал булыжник и гремел огнём.
И родилось «чудо» на российской Волге…
Он сказал:
– Пойдём мы, но другим путём!
 


Глaвa III

***
Шевелилась масса серая,
лес штыков гранёных стыл.
Масса Ленина декретами
окрылялась, полнясь сил.
Шапки серые расчерчены,
словно сабельный удар.
Шапки серые расцвечены
алой лентой. К сердцу – бант.
И встают шеренги стройные
за декретов существо,
люди в рвани и голодные,
позабыв про божество,
позабыв про рабство давнее,
гордость выпятив свою,
маршируют в бой сермяжные,
песню новую поют.
Поют:
– Вперёд, заре навстречу!
Поют:
– Товарищи в борьбе!
Поют:
– Штыками и картечью
проложим путь себе!
И из ран народа нищего
кровью алой излилась,
и штыками ощетинилась,
грозной силой поднялась
Красная Гвардия!
Красная Конница!
Красная Армия!
Чтоб свободе кончиться!

 


***
Тысячеустые мы живём,
привыкшие, словно к хлебу,
к Ленину-солнцу ясным днём,
к Ленину-небу.
Ленин нам – ласка отцовской руки,
глаз материнских сиянье,
клятва верности в нашей груди,
его партии нам заданье.
Это слово – сединой на висках,
лозунги, кои слышим,
страх, не уходящий в снах,
семей разрушенные крыши.
Без этого слова нам жизни нет,
оно для нас – холод и летом.
Имени Ленина – весь белый свет!
Все боги мира мечтали об этом.

 



***
Магометанам в Мекке есть Харам,
то Магомета мавзолей священный,
и в капле чёток носит этот храм
магометанской вере посвященный.
Но только тот, кто в Мекке побывал,
кто приобщился к счастью лицезренья
святынь Харама, кто камням кивал
и ползал на коленях при моленьях.

 



***
Есть ИЕРУСАЛИМ. Харам, там, аш-Шариф –
прибежище религий самых разных.
Влечёт к нему религиозный миф
благочестивых схимников азартных.
Здесь молятся бок о бок: иудей,
корана почитатель – мусульманин,
евангельских исполненный идей –
христопродавец-христианин.
Со всех концов Земли сюда идут
фанатики в религиозном раже.
Веками лбами камни мнут,
чтоб стать потом святей и гаже.

 


***
И есть Москва. Здесь тоже мавзолей.
К нему течёт живых сердец река,
ныряющая молча в пасть дверей,
отпрянув от сверкнувшего штыка.
Какие берега даны реке?
Текут сердца через какие камни?
Исток её и устье в чьей руке?
Придумал это Ленин сам ли?

 


***
Течёт живых сердец река
и у неё свои есть берега:
высокий – правый, низкий – левый.
У каждого, из берегов, свои пределы.
Высокий – красная Кремлёвская стена!
Незыблемая, неприступная,
а за стеной особая страна,
где жизнь идёт для массы недоступная.
В кремлёвских жизнях стук сердец речных
сквозь стены толстые не слышен.
Реки теченье не для них,
они реки текущей выше.
Они над всем. Они безгрешны.
Трудящимся они потешны
в своём стремленье к высоте,
и в театральной простоте.
Дорвался власти – указует!
Где? Что и как? Зачем? – рисует
ногой. Хоть левою, хоть правой,
ведь кто у власти – тот и правый.
За Сталина река текла на смерть.
Хрущев направил русло в кукурузу,
на целину, где пыльных бурь теперь
на всех навесил горькую обузу.
При Брежневе река пришла в застой,
покрылась ряской, зацвела мещанством,
и завоняло вонью непростой:
бюрократичеством и чванством.

 


***
И каждому вопили все – Ура!
И каждый – Бог! Покуда не сместили.
И все твердили нам, с утра и до утра,
что из забот о речке исходили,
что всё для блага… Только вот чьего?
Бездельников и дармоедов,
для взяточников – в общем, для того –
прикрылся кто стеной из партбилетов.

***
Сидел в Кремле и «Райкин муж» –
рвачей, деляг и присных благодетель,
в реформах всех – сиделец луж,
и демократии радетель,
любитель ускоренья, НТР,
об этом говоривший неустанно
народу, из своих кремлёвских сфер,
однообразно, непрестанно.
Талдыкал всё одно и то ж,
идеи реализовать пытаясь,
в своём раденье был похож
на мельницу, которая пустая.
Под ветром машет крыльями она,
усердно крутит, крутит жернова,
но для помола нет зерна.
Её работа не нужна!
А коль точнее, то – вредна!
Без пользы трутся жернова,
рождая пыль. Пыль сыплется в глаза
и застилает взор слеза.
Чтоб прекратить рожденье пыли –
нужно зерно. А ведь оно
в работах Ленина давно
заключено:
– Народ – говно!
Но кто читал работы Ленина, хоть раз?
Его толкуют нам сейчас,
кому как выгодно. В верхах
его работы так кроят,
что даже Ленин, говорят,
теперь не смог понять бы то –
попеределал его кто.
И Сталин, и Хрущёв, и Брежнев
взывали к ленинским словам,
но выхолащивали прежде
всё, что не клеилось к делам.
Все гордо Ленинцами звались,
его работами клялись
и постепенно опускались
в эгоистическую слизь.
И Горбачев теперь клянётся
заветов Ленина добром.
Во что нам этот обойдётся –
поговорим о том потом.
Так Ленин обернулся вдруг
хорошей ширмой для хапуг,
у коих власть. А власти свет
даёт им красный партбилет.

 


***
Взгляни вокруг, мой современник,
читатель – друг, невольный пленник
всех толкований – подтасовок
и толковательных уловок.
Что не мздоимец, бюрократ,
добра народного хититель,
иль обнаглевший казнокрад,
блатмейстер, честных удавитель –
все, непременно, не секрет,
в кармане носят партбилет.
Давно партийность и бесчестье
синонимами повсеместно
всё чаще слышатся в народе
А наверху оглохли вроде.

 


***
На низком левом берегу,
преграды лжи и ханжества сметая,
частенько спотыкаясь на бегу,
летит вперёд и крепнет Русь святая.
Не падая, а только спотыкаясь,
в работе едким потом умываясь,
на дармоедов взглядывая зло,
вцепившихся случайно в руль-весло,
прикрывшихся идейным словоблудьем,
кричащих лозунги, взведённые в догмат.
В ответ им глухо слышится охулье,
а часто и солёный русский мат.

 


***
У Ленина я в мавзолее был.
Со многими, кто был там, говорил,
и сотни раз смотрел со стороны
на очередь к мучителю страны.
Да! Очередь! Простите слово мне.
Такая, как за водкой, за штанами,
и с любопытствующими глазами:
– Какой и как лежит он там, на дне?
Да! Очередь! Где ссоры и уловки.
Во взглядах и словах летают недомолвки,
и злые шутки глухо говорят,
и втиснуться без права норовят.
Вот при подходе к Вечному огню
над прахом Неизвестного солдата,
(я в очереди в этой же стою)
вдруг очередь милиция прервала.
Задрипанный какой-то буржуа,
нас почитающий за второсортных,
желающий исполнить куртуаз12
идёт в разряде первосортных.
Верха, чтоб угодить ему
прервали очередь! Кому
мы угождаем, честь свою поправ?
Ну, почему он первый – мы без прав?
Вот к повороту у ворот
автобус сделал разворот
и из него, он встал едва,
туристов сыплется толпа.
Экскурсоводы их ведут
(на очередь они плюют),
ведут толпу па площадь сразу.
И не сказал никто ни разу:
– А это, что за чёрте-чо?
Им за каки-таки заслуги?
Каки-таки они нам други,
чтоб им без очереди всё?
Но вот и площадь. Мавзолея
я вижу дверь. Томясь, немея,
себя готовлю к важной встрече,
с всего советского предтечей.
И в этот миг подъёма чувств,
взволнованности благородной,
меня обыскивает вдруг
какой-то штатский держиморда …
И рухнул я с высот на дно,
как будто в яму долговую,
а на моём лице клеймо
преступника. И всё – впустую.
Остались страх и любопытство.
О! Любопытствия бесстыдство,
безумство всплесков:
– Ну-ка, что там?
И как там? Где там? И кого там?..
Но вот мы входим в черноту,
получумные от придирок.
Стоит охрана на посту
в прославленных эсесовских мундирах.
Сливайте воду! Встречи уже нет.
Уже глядишь на обустройство,
на то, как сделан постамент,
на освещенья смотришь свойства.
И обалдевший от всего,
от неожиданностей странных,
не переживши ничего,
на свет выходишь окаянный.
Вглядитесь в лица тех, кто вышел.
На них растерянность видна.
Недоуменьем лица дышат.
Зачем же очередь нужна?
Кому важно реки теченье?
Кому нужно сердец стремленье
к той несказанной пустоте,
к которой рвутся в простоте?

 




Глава IV


***
И помчалось время вскачь,
Полетел советский срач
во все стороны шматками
так, что уж не рады сами.




***
Семь десятков власть Советов демократией клялась. Демократию сегодня устанавливать взялась.
Снова пишутся трактаты, треплются идейки.
Опять двадцать пять, вновь «за рыбу деньги».

Семь десятков власть Советов правом голоса клялась. Ныне с права сняли вето, ныне гласность поднялась.
Голосим про гласность мы, на седьмом десятке... Опять двадцать пять, вновь «за рыбу взятки».

Перестройка, перестройка, перестройка с сотый раз. Не построив, перестроим! Всей Европе напоказ.
Нас ведёт на перестройку командир хороший.
Опять двадцать пять, вновь «за рыбу гроши».

 



***
И запел народ частушки,
нескладушки в бровь и в глаз.
И торчат в частушках ушки
тех, кто в жизни дурит нас.



***
Перестройка важный фактор.
Первым взорван был реактор.
Пропустили самолёт.
Утопили теплоход.
Наркоманов развели.
СПИД в Россию завезли.


***
Водку мы теперь не пьём,
колбасу не кушаем,
самогону достаём,
перестройку слушаем.


***
Ленин, милый, открой глазки,
нет ни мяса, ни колбаски,
нет ни водки, ни вина.
Проституция одна.


***
В пять часов поёт петух,
в девять Пугачёва.
Магазин закрыт до двух.
Ключ у Горбачёва.


***
Мишка песни сочинил,
Шеварднадзе – ноты.
Ельцин больше не поёт –
выгнали с работы.


***
Ускоренье – важный фактор,
но не выдержал реактор,
и теперь наш мирный атом
вся Европа кроет матом.

 

***
Надоело соглашательство
и немое невмешательство:
что подсунут, то и грызть.
Власть имущие начальники
воспитали в нас молчальников,
превратили в серость нашу жизнь.
Наступила демократия.
Намолчавшаяся братия
возопила голосом дурным.
Захлебнулись правом голоса.
А в архивах страстно рояся,
разгоняем старой сказки дым.
Наступило попустительство.
Приказало вдруг правительство
говорить нам мнение своё.
Где же взять своё-то мнение?
Не учили нас умению
говорить про это самоё, тоё …
От рождения хотения
не имели мы на мнения!
Вдруг приказано нам мненье заиметь!
Где же взять его, треклятое?
Где оно теперь запрятано?
Ведь опасно в общем хоре не запеть!
Откликаться мы приучены.
Быть согласными научены.
Хоть за что, мы голосуем сразу: – За!
Мы теперь за демократию!
Бьём, наотмашь бюрократию,
бьём усердно, поприкрыв свои глаза.
И опять привычно рубим мы:
кадров лес бездумно губим мы,
и опять вокруг рассыпано «щепьё».
А под лозунг перестроечный
доморощенные сволочи
поддержать спешат различное жульё.
Вон, поднялось ниоткудова,
племя новое, прокудово,
заявившее о праве на вытьё!
Панки, роки, металлистики,
разномастные фашистики
и другое наше грязное тряпьё!
Кто подлей – идейки разные
нам подсовывает грязные,
Мы хватаем, за своё их выдаём.
За своё толкуем мнение,
проявляя в дури рвение,
и опять друг дружку яростно грызём.
А кому-то это выгодно.
Ситуация разыграна
кем-то умным и продумана до йот.
Нам сварили это варево
и глотаем мы незнаемо.
От эксцессов разрывается живот.
Опасна демократия
при неуменьи, братия,
как надобно использовать её.
Лекарствами мы лечимся,
но часто и калечимся,
коль по незнанью их без меры пьём.

 


***
Там, где скрыта информация –
есть в наличье деформация:
деформация умов,
дел людских и смысла слов.
Коли истина в безличии –
значит жулики в наличии:
разнося в умы обман –
набивают свой карман.


***
Перестройка – мать родная.
Хозрасчет – отец родной.
На хрена родня такая?
Буду лучше сиротой.


***
Называют нас прагматиками:
чувств сухими математиками,
и всему дать измерение
приобретших намерение.
Измеряем – так уж водится,
мера коль тому находится:
в граммах, джоулях и герцах,
измеряем гласность в Ельцах,
исчисляем жизни – днями,
потребление – рублями,
демократью Ильичеву
меряем по Горбачёву …
Измеряем – так уж водится,
мера коль всему находится.

 



ЛИРИКО-ПЕССИМИСТИЧЕСКОЕ
ОТСТУПЛЕНИЕ

ЖЕЛАНИЯ
(венок сонетов)

1.
Желания несметные гнетут
И душу рвут, веригами стальными,
Крамольных мыслей паутину ткут,
Ввергают в грех поступками шальными.

Висят на мне желаний вороха:
От самых маленьких, сиюминутных,
Кусающих, как шустрая блоха,
До грандиозных, недоступных.

Желаний сонмы. Завершения нет.
Низки моих возможностей пределы,
Сусеков потайных пусты отделы.

И ниоткуда не забрезжит свет,
Не прекратит желаний тёмной тяжбы.
Сжигают сердце муки жажды.
 
2.
Сжигают сердце муки жажды.
Мой оптимизма дух иссяк.
Не раз уже, и даже ведь, не дважды
Судьбою был я превращён в синяк.

А засуха людского равнодушья
Испепеляла слов моих посев.
Сжимало горло тяжкое удушье,
И плакал я, в уединеньи сев.

Катились слёзы. Ветер их сушил.
Он раздувал во мгле души просвет,
Он придувал к ногам сухой букет.

Я из цветов себе спасенье шил…
Желаний пустоцветы! Наяву –
Их исполненья поиском живу.

3.
Их исполненья поиском живу:
Где автострад мотаю километры,
Где тропки горной злую тетиву
Растягиваю в страха сантиметры.

Экспрессами, попуткой и пешком
Гонялся по стране за миражами.
Меня густым насмешек гребешком
Не раз «специалисты»  причесали.

Казалось, должен я давно упасть,
Запутаться в сетях дорог и тропок,
Но до сих пор я продолжают топать.

Передо мною перспективы пасть.
И истин неоткрытых поиск важный.
Быть может, и найду однажды.
 
4.
Быть может и найду однажды
Заветную мою разрыв-траву,
И норов свой неистово-бродяжный
Из-под замка желаний отопру.

Раскрепощусь, встряхнусь, воспряну
И цепь вериг-желаний отряхну.
Найду цветущую поляну,
Паду и от огня желания отдохну...

Ещё одно добавилось желанье.
Им нет конца. От них спасенья нет,
Лишь всемогущий есть на них запрет.

Но он – алтарь! Я на закланье
Подарен поиску судьбой.
А если путь укажет кто другой?

5.
А если путь укажет кто другой,
Откуда-то пришедший иль сошедший,
Не то с небес, под благовеста бой,
Не то с трибун меня нашедший?

Мне смысла нет искать его права,
Определять: достоин – недостоин,
И выяснять: трава иль не трава.
Я перед ним. Как он считать настроен?

Совсем другое важно для меня:
Куда он поведёт и что пообещает,
Мои – мозг с сердцем чем прельщает.

Не стану сомневаться даже дня,
Коль поведёт к вершинам вожделенья,
Нащупавший дорогу восхожденья.
 
6.
Нащупавший дорогу восхожденья,
Он может быть глупцом иль подлецом,

Или орудьем подлого давленья,
Иль убивающим безжалостно свинцом?

Он может быть предателем банальным?
Не может быть! И просто потому
Что ползая путём многоканальим,
На скалы лезть нет надобы ему.

А кто полез, тот значит знает твердо,
Что только там, вверху, его удел.
Кто за собой людей вести посмел.

Себя лавинам подставляя гордо,
В пути светлея радугою-дугой.
Ему я стану другом и слугой.

7.
Ему я стану другом и слугой.
Служить готов я «верою и правдой»,
Готов и о себе забыть порой,
И даже быть игрушкою забавной.

Подать, принять, отмыть – я всё могу.
Защитой быть от подлого удара…
Но спину рабски сроду не согну.
Нет у меня в крови такого дара.

Я, что имею – всё отдам тому,
Кто двигаясь вперёд, не унижает,
Кто и давать, не только брать желает.

Не пожалею ничего ему,
А в драматически суровые мгновенья
Отдам и жизнь, и искру вдохновенья.



8.
Отдам и жизнь и искру вдохновенья
За дар любви, за правду бытия,
За благородство, душ благоговенье
Пред таинством рождения дитя.

Я жизни полной творчество вверяю.
Великой Красоте – слагаю и пою,
Её на царство трепетно венчаю,
Из рук её покой душевный пью.

Благословляю в снах своих её.
Восторг души! Молитвенный экстаз!
В ночных виденьях – жизни перифраз.

Горит воображение моё.
Рвусь вверх. Теснина не страшна,
Но тёмен лес и ночь вокруг темна…

9.
Но тёмен лес и ночь вокруг темна.
Окружных подлостей миазмы ядовиты. Стяжательских болот трясинная страна,
Где всюду грязь и гниль разлиты.

Здесь зыбко всё. Душе опоры нет.
Туманы лжи виденья извращают,
От ищущих скрывают неба свет.
Любой порыв в безумье превращают.

Здесь пропасти бездонные страстей,
Лавины зла – подобны горным селям.
Здесь жёстко спать, хотя и мягко стелят…

Здесь бескорыстных не сыскать друзей,
И бьёшься сам, до гробовой доски.
Душа объята слякотью тоски.
10.
Душа объята слякотью тоски,
А телу влажно-неприютно,
И плесени живые волоски
На сердце прививаются уютно.

Кручина в голове и скорбь в глазах,
Уныние в продрогнувшей фигуре,
Печальное лицо в прискорбнейших слезах, Предвестниках сметающей всё бури.

Но до неё, до бури, долог путь,
И молний нет, и не рокочет гром.
Кровь не пьянит Победа-ром.

Вокруг пока лишь боли жуть.
По плахе бытия размазаны мозги.
И впереди не различить ни зги.

11.
И впереди не различить ни зги,
Не светит месяц, звезды не сияют,
Темнища беспроглядная, хоть сгинь,
А путь стволы деревьев преграждают.

Ствол обойдёшь, тебя ухватит куст,
Колючками царапает до крови.
Костей под камнепадом жалкий хруст.
Могилой стать грозит убогий ровик.

Бредёшь на ощупь, страшен каждый шаг, Упругость мышц ослабливает ужас,
И кажется бездонной просто лужа.

И беспощадный за спиною мнится враг.
Натянут каждый нервик, как струна…
Просвета нет, дорога не видна.
12.
Просвета нет, дорога не видна.
Остановиться? Подождать рассвета?
А сколько ждать? Ведь жизнь дана одна,
Да и короткая при этом.

Идёшь – живёшь! Хоть худо, но живёшь.
Остановился – умер! Всё! Могила!
В движении бывает – упадёшь,
Но это же не Смерть тебя скосила.

Идёшь в надежде: вот огонь блеснёт,
Иль ветра по теснинам грянет гул,
И прекратится мрака злой загул.

Я не остановился, жизнь идёт,
А ветры и рассветы не идут.
Безвыходность меня задушит тут!

13.
Безвыходность меня задушит тут!
Утопит в безобразнейшей клоаке,
В которой только гнусности живут,
Где жизнь подобна крысьей драке.

Крысиная всеядность – вот закон,
Приспособляемость крысиная и крысья
Способность грызть железо и бетон.
Но тут совсем не ведают про крылья.

А мне необходимы два крыла.
Надежды и Желанья – крыльев перья.
Чисты должны быть эти оперенья.

Их не должна коснуться лапа зла.
Они должны свободны быть от пут.
Нас заставляет жить желаний зуд.
14.
Нас заставляет жить желаний зуд.
Хотение есть двигатель движенья.
Когда хотят – в преисподню идут,
На муки и труды, во имя достиженья.

Желания – прогресса рычаги
Без них – застой, гниенье, запустенье.
Желанья – други есть, и есть враги,
Есть подлинные, есть и увлеченья.

Высоким помыслам Победа есть Венец,
Презренным, низменным желаньям –
                наказанье.
К тем и другим имею я касанье.

Такую жизнь судил мне мой творец…
Не каждому дано желаний взять редут.
Желания несметные гнетут.

15.
Желания несметные гнетут.
Сжигают сердце муки жажды.
Их исполненья поиском живу.
Быть может и найду однажды.

А если путь укажет кто другой,
Нащупавший дорогу восхожденья,
Ему – я стану другом и слугой,
Отдам и жизнь и искру вдохновенья.

Но тёмен лес и ночь вокруг темна.
Душа объята слякотью тоски,
И впереди не различить ни зги.


Просвета нет, дорога не видна.
Безвыходность меня задушит тут!
Нас заставляет жить желаний зуд…
 
 


Глава V


***
Кто перестройку сотворит?
Не мы. Мы немы.
Кто нам бесплодно говорит на эти темы,
да призывает нас терпеть? Зачем?
Давно мы терпим!
Нам говорят:
– Давай потеть!
Давно мы в терпком.
Сказал генсек нам про застой,
орденоманию.
Сам орден получил шестой,
иль прикарманивал?
Ведь первых пять он нахватал
от «бяки» Брежнева.
Чем отличается он сам от прежнего?
Как Брежнев – родичей, друзей
он тянет кверху.
Всё тот же голод по стране,
коль на проверку.
Все тот же дефицит везде,
перетасовка,
а сдвигов к лучшему нигде.
Одна буксовка!
Мы в обещаньях, как в репьях,
живём и жмёмся.
У обстоятельств, как в сетях,
без взлётов бьёмся.
И семь десятков страшных лет –
одни надежды:
ни крыш над головами нет,
нет и одежды.
А если кто-то возмущён:
– А-ту, его мерзавца!
Здесь каждый голоса лишён,
но наделён эрзацем.
Виновных стрелочников мы
всегда находим,
но из извечной нищеты
тем не выходим.
Проклятый бюрократ теперь –
всех бед причина:
мздоимец, бездарь и стократ
он сволочина.
А Горбачёв, с своим ЦКа,
не та ж контора?
Кто его вывел на верха?
Не та же свора?
В ЦКа идёт не та ж грызня
с кровопусканьем всласть,
не та ж крысиная возня
в борьбе за власть?
Кто перестройку сотворит?
Не мы. Мы немы.
Зачем словами нам сорить на эти темы?
Пока партийный аппарат
сидит у власти,
не выведутся: бюрократ
и все напасти...

 


***
Расплодились потребители,
разной масти составители.
Составляют всё подряд:
хоть вагоны, хоть законы,
книги, стачки, миллионы,
дефициты, забастовки –
всевозможные уловки.
В составителях ходить –
хапать, не производить.
Расплодились потребители,
разной масти составители
и растет, растёт их рать.
Даже гордые блюстители,
рати этой – совместители:
научились даром жрать.
Лезут толпы в составители,
лезут яро в потребители,
совесть выбросив и честь,
Не в чести производители.
Люди! Сгинуть не хотите ли?
Тому признаков не счесть!

 


***
В нас воспитали Безответственность –
всё начиная с малых доз:
хвалили в школе за посредственность,
не жаждавшую с неба звёзд.
Сгоняли в стадо коллективное,
следили чтоб не отставал,
и больно били за противное
тех, кто на ум претендовал.
Так прививалось понимание:
сиди в серёдке, не ершись,
не привлекай к себе внимания –
спокойная пребудет жизнь.
И от того порога школьного
несли мы в ВУЗ и на завод,
в науку – всюду мозг безвольного,
за спины прячущийся род.
Мы, поколение – Ответственность
не ученные в руки брать.
В нас воспитали Безответственность!
Она нам – Боже, царь и Мать!

 


***
Пересуды, разговоры.
Депутаты, рэкет, воры,
новых партий толкотня
(возле власти их возня),
полтергейстов тёмный зрак,
Кашпировский и Чумак,
Джуна, маги, ворожеи,
конфронтации, траншеи,
ликование религий...
Над страной брехун великий,
обещалкин высшей масти.
А в итоге лишь напасти
на простой народ ложатся,
угрожая раскачаться
в злой, слепой, голодный бунт,
унаваживая грунт
мясом братьев и сестёр…
Если вспыхнет сей костёр,
то престолообладатель,
высшей власти председатель
в нём сгорит, как пук соломы.
Грянут скоро переломы
всей истории Руси.
Боже праведный, спаси!

 


***
Отдаёмся едению, как сексу,
ощутив владенья торжество,
тем уподобляемся псине – Рексу,
потеряв людское естество.
И в своем уподобленьи скотству,
растеряв способность к доброте,
к рыцарству в любви и благородству,
в бездуховной бродим простоте…
Нас, таких ублюдков, миллионы.
Нам бы жрать, чтоб брюхо в барабан. Пусть у власти Сталины, Бироны –
нам была бы пьянка вдрабадан,
да шматья с наклейками поболе,
право бы с кого-то шкуру драть,
помитинговать, сбрехать о воле,
на «не наших» пакостно сблевать.
Мы стоим за право жрать бесплатно,
труд не обязателен для нас.
Нам бы сесть в парламент попалатно
и поднять свой вопиющий глас
до вершин мольбы многоголосой,
чтобы до заграниц достиг наш гам,
чтобы крупных банков дядя-боссы
покрупней кредиты дали нам.
Мы кредиты слопаем. Поохаем,
а потом взбулгачимся опять:
то ли революцию отгрохаем,
то ль найдём кусок страны продать.
Нас, мерзавцев, много. Мы всесильны.
Перестройкой нас не запугать.
Наши чрева пустотой обильны,
мы сумеем всё и вся сожрать.

 


***
Золотая середина – божество!
В середине проживает вещество!
Середина в час сраженья,
как алтарь для поклоненья,
жертвенник для жертвоприношения.
жертвуют и левыми, и правыми,
жертвуют неправыми и правыми.
Золотой средины ради –
всё продать готовы дяди:
честь, свободу, совесть с идеалами.

Золотая середина!
Для любых идей едина:
говорильня с полным невмешательством.
Золотая середина!
Бесхребетная скотина,
вскормленная вечным соглашательством.

Серединные во все глаза глядят,
золотишко подгребая под себя,
можно платину, алмазы,
хоть в рассрочку, хоть и сразу.
– Можно как угодно, – говорят.
Серединные, они всегда скорбят
и жалеют крайних тех ребят,
кто на крайности идёт,
и, сражаясь за народ,
свой, на жертвенник идей, живот кладёт.

Серединные умеют говорить
и готовы всех подряд они любить,
песни петь про справедливость,
совершать при этом низость,
верно лишь самим себе служить.
В середине тихо и тепло.
Сколько бы народу не несло
время бед и катаклизмов,
унося в бореньях жизни,
но минует середину это зло.

 


***
Во мраке просвещённого невежества,
в миазмах бескультурья и вранья
плывёт корабль. То – моё Отечество,
без компаса, мотора и руля.
Командуют бездарные мошенники,
а в трюмах обленившаяся пьянь.
На палубу повылезли застенники –
на митинги зовут хмельную рвань.
Здесь сын забыл судьбу отца и деда,
забыла про хозяина земля,
в забвении солдатская Победа –
коптит звезду под стенами Кремля.
Здесь можно всё и всё запрещено.
Правителями могут быть пустышки.
Инакомыслящих преследуют давно:
отец за проволкой, а сын стоит на вышке.
Корабль плывёт. Течений бурных струи,
в конце концов к каким-то берегам
его притрут, в чреде блевотных будней.
Никто не ведает о том, что ждёт нас там.
Сегодня – хунта! Завтра демократы,
а послезавтра новой власти визг…
Садятся править все в одни и те палаты,
нам, как всегда, оставя тот же низ.

 


***
Хватает жизнь за горло мёртвой хваткой:
безденежьем позорным, недостатком
и пищи, и жилья, и поклоненьем тряпкам,
отсутствием духовности – культуры
и видом размалёванной натуры.
Во всём развал. Звериное мурло
повылезло из грязных закоулков –
рычит и воет. Торжествует Зло!
Идеология ублюдков
заполнила и прессу, и эфир.
В националистический сортир
страну неотвратимо загоняют.
Дела правителей воняют
наживы беспардоннейшей дерьмом.
И прёт преступность к власти, напролом.
Что делать? Паника в умах.
Пророки предвещают скорый крах.
В рай закордонный крысы убегают.
На улучшение надежды быстро тают.
Оставшимся беды не избежать,
она грядёт в посулочных облатках.
Голодных призраков вдали маячит рать...
Хватает жизнь за горло мёртвой хваткой.

 



***
Ну, вот и прожит год очередной,
год невообразимых потрясений.
На карте мира, на одной шестой,
исчезло государство притеснений.
Союз Советских стёрт с лица Земли.
Какое-то Содружество возникло,
в сердцах которого огни
национальных распрей видно.
По спинам простучал законов град,
сдирая шкуру прежних представлений:
о чести, совести, уме – со всех подряд,
со всех, живущих ныне, поколений.
Сместилась ось народов бытия.
Холодных войн ледник слегка подтаял,
и первый Президент, былое разваля,
как первый снег, порадовав, растаял.
Уходит год. Куда-то сделан шаг:
к страстям, падениям, соблазнам иль победам?
Кто прав, кто виноват – рассудит Время-маг,
конечный результат ему лишь только ведом.
Уходит год, надежд не оправдав,
ни государственнообщественных, ни личных,
перековеркав всё, ни йоты не создав,
уходит в нети митинговозычный.
Год канул в прошлое. И на кресте веков
грядущие, не избежав искуса,
его распнут, не ведая основ
мученья нашего, как некогда Иисуса.

 



***
Мы празднуем сегодня Рождество.
Мы! Атеисты! Рождество Христово!?
Что ж с нами всеми вдруг произошло,
что в лоно церкви мы вернулись снова?
Не знающие божьих постулат,
не знающие крестного знаменья,
не знающие – что и как святят,
не верящие в Божье провиденье –
мы празднуем сегодня Рождество.
Припрятавши партийные билеты,
к хоругвям тянется теперь партбольшинство.
Креститься начали компартапологеты.
В Иисуса начал верить партократ!
Замаливать грехи желание проснулось,
иль идеологический наряд
тишком сменить возможность подвернулась?
Мы празднуем сегодня Рождество.
Все празднуем. Кто с верой, кто с безверием.
Иуды в храмах! Божье существо
воспримет ли их с божеским терпеньем?
Мы празднуем сегодня Рождество.
А может – возрождение России,
её, над хаосом вселенским, торжество,
её неистощимое всесилье?
Мы празднуем сегодня Рождество!

 

***
Жил да был Советский Рубль
(императорского дубль)
на одной шестой планетной суши.
Пол Европы покорил,
экономику вершил
(от неё остались только уши).
Семь десятков тяжких лет,
сей искусственный атлет –
все пытался стать для всех товарищем.
Мировой Валюте он
большевистский свой Закон
силою вгонял через влагалище.

Натворил несметно бед.
Оставлял кровавый след
в знаменитом драмами соц. лагере.
Что хотел, то и творил.
Всю свою страну покрыл
тайными и явными ГУЛАГами.

Породил Системы власть,
чтоб народной крови всласть –
эта рать паучья насосалась.
Рвался быть всемирным он,
как былой Наполеон,
но страна Советская распалась.

Рухнул враз и соц. ГУЛАГ.
Сов. рубля кровавый флаг
ветры демократии развеяли.
Рубль считался золотым.
Деревянным и пустым
оказался он, когда проверили.

Но опять в Валютном мире
нищий Рубль, как будто в силе,
дышит в счёт дарованных кредитов.
Чтоб проценты отдавать
будет с люда шкуру драть
и давать вольготно жить бандитам.


Был – товарищ! Господин
он теперь. А хрен – один!
Были люди нищи и остались.
Стало всем на Рубль – начхать!
Жаль, но стали вымирать
те, кто загранице не продались.

Было, есть и будет так.
Ведь работнику пятак
от рубля в наживу достаётся.
Рублик – как ни назови,
жилы как в труде не рви –
честным Рублик в руки не даётся.

 


***
Не простой в стране Гайдар:
он от Бори людям – дар!
Дар и ценен, и удал:
нам дороговизну дал!


***

Русь-страну Гайдар ведёт
к   ваучеризации,
а народ уже поёт
о прихватизации.



***
Ой, Курилы мои, раскурилы!
Два десятка родных островят.
Вас недавно в России «открыли».
Самураям продать норовят.
***
Стучит в окно холодный дождь,
как будто просится погреться.
Страну, ее разрухи вождь,
загнал в тупик. Не отвертеться
ему в веках за выданную ложь.


***
А вот прогрохотал осенний гром.
Из тучи набежавшей – град ударил,
в саду невинном учинив погром.
Так в митинговобессознательном угаре толпа творит бессмысленный содом.


***
Осенняя пора. Погода ненадёжна,
как лидеры сегодняшнего дня:
в борьбе за власть для них возможна
любая ложь, посулов трескотня.
Они умеют обмануть безбожно.


***
В стране осенний непокой
и слякоть дрязг политиков неумных.
И льётся кровь. Грохочет бой.
И тучи мрачные, страстей безумных,
клубятся над истерзанной страной.

 




***
Войну любую – ненавижу!
Глаза закрою, сразу вижу
тел изуродованных жуть –
победоносный смерти путь.
Я вижу костыли, протезы,
уродство шрамов и разрезы
тоскливых инвалидских глаз,
в которых крик:
– За что так нас?
Мы шли не сами. Нас послали
и убивать – нас обязали,
вменили в долг нам. Что за долг?
Никак не можем взять мы в толк...
Глаза закрою и услышу:
как грудь простреленная дышит,
клокочет в рваном горле кровь,
со чмоком влипла пуля в бровь...

Войн не бывает справедливых!
Война – политиков блудливых
кровавый способ выяснять:
кому, когда, над кем стоять.
А умирать никто не хочет.
Любой народ всегда хлопочет
о мирном хлебе и труде,
и о потомстве. Так везде.
И только те, кто на верхушке,
ножи готовят, танки, пушки,
чтоб власти больше нахватать.
И гонят толпы умирать.
А чтоб на смерть пошли те толпы,
в их «черепушки», как в реторты,
вливают самый страшных яд:
на бандитизм идейный взгляд.
 
Война любая – бандитизм,
благословляемый идеей.
Что коммунизм,  что шовинизм –
любой на войнах «руки греет»,
И в ход идут: любовь к Отчизне,
звон громкий о патриотизме
и бред про Родину, про мать,
за кою надо умирать.
Как будто бы любить Отчизну
и верным быть патриотизму
нельзя в твореньях и труде
на созидательной стезе.
Да покажите мне ту мать,
кто гонит сына умирать,
за свой покой или за счастье,
на поле брани личной властью.
Да мать скорей сама умрёт,
чем сына умирать пошлёт.
И только Власть зовет на бой,
людей толкая на разбой.

Войн не бывает справедливых!
Войну презреть – совсем не грех!
Не надо лозунгов крикливых.
Нам нужен МИР – один на всех!

 


***
По дням сегодняшним бреду
болезненной, усталою походкой.
Вокруг Россия мечется в бреду,
хрипит бессмысленное воспалённой глоткой.
И выпучив безумные глаза,
сама в себя безжалостно стреляет.
И льётся кровь. Над родиной гроза!
А бедам где конец? Никто не знает.
Правители поспятили с ума:
в борьбе за власть народной платят кровью.
Пуста казна. Не густо в закромах.
И Смерть придвинулась
                к людскому изголовью.


***
Коммунистической морали
основу ныне обосрали.
В дерьме грехов, как дама в шубе,
она сидит сегодня в ДУМЕ.

 


РОССИЙСКАЯ ОХОТА

Царское развлечение,
правителей увлечение:
российская охота
по полям, лесам и болотам…
Охота! Охота! Охота!
Опять убили кого-то!
Животное иль человека?
В людей стреляют от века.
Вслушайтесь в историю России:
в тишине её рассветной сини
услышите звуки – не арфы Эоловой13 ,
а выстрелы, выстрелы в умные головы.
На интеллигентов охота.
Из грязи бытового болота
торчат над всеми глазастыми кочками,
увенчанные мыслей цветочками,
головы умников: писателей, изобретателей –
всего лучшего на земле создателей.
Поднимается со дна болота политическая вонь.
Нечисть болотная ведёт огонь.
Резвясь, отстреливают головы, всласть.
Чтобы не раздражали власть.
Стреляли умело, с особой сноровкой:
и ядом, и пулей, дурдомом, верёвкой,
ГУАЛАГами всякими, даже забвеньем…
Охотились! Из поколения в поколенье.
Что значат для власти какие-то Пушкины,
какие-то Лермонтовы? - просто игрушки.
Подкинуть и выстрелить! Влёт! И попасть!
Охотнику серому – высшая сласть…
И ныне охота! Безвестные выстрелы!
Сражёнными падают Цои и Листьевы,
Тальковы, Высоцкие, Мени и прочие.
Стреляют в разумных бездумные сволочи.
Традиция русская: бей по своим,
была чтоб острастка, наука чужим...
Охота! Охота! Охота!
Опять убили кого-то!
Опять на кого-то облава!
Стреляют и слева, и справа!

 


ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Он посещал Есенина и Блока,
смотрел им в души мрачным оком
и возбуждал предчувствия беды,
беды из окружающей среды.
Чёрный человек!

Они ушли из этой жизни странной.
Промчались годы в смене беспрестанной. Страна другая и другой народ,
а Чёрный человек – живёт.
Чёрный человек!

Он поселился в душах наших,
их превратив в наполненные чаши
коктейлем зла, бездушия, корысти
и извращенного понятья истин.
Чёрный человек!

Он множится, растёт и матереет.
Уже над всей страною власть имеет.
Осталось лишь столкнуть нас в бездну.
ВСЕХ!
Тогда наступит полный ЗЛА успех.
Чёрный человек!
Чёрный двадцатый век!

 


НЕ ЛГАЛИ МЫ…

Не лгали мы,  в атаку поднимаясь,
свой страх глуша отчаянным: «Ура!»
Не лгали мы, в госпиталях валяясь,
вопя, как заклинание: «Сестра!»
Не лгали мы, с гранатами под танки
ложась в последнем, яростном броске.
Не лгали мы, мальчишки и пацанки,
с портретами почёта на «Доске».
Не лгали мы – перед смертельным боем
писавшие в партком: «Прошу считать…»
и певшие: «Мы новый мир построим!»
и шедшие за мир тот умирать.
Не лгали мы. И наша в том вина ли,
что лгали нам, что нас вели в тупик.
Что мы тогда из сущей правды знали?
Над каждым был «вождя»  суровый лик.
Не лгали мы – в Победу веря свято,
из страшных окружений выходя…
Не лгали мы, поверьте нам, ребята.
Победа наша! Нам она – судья!

 


***
Через завалы из ветвей,
через поля бежит ручей.
От ядохимикатов пьяный,
журчит упрямец окаянный,
беснуется средь блёклых трав.
Ручей, вокруг погранзастав,
бежит к Чечни палёным землям.
И по камням, как по коленям
войной истерзанным, несёт
«продукт», который выдаёт
психоз военной ворожбы
любым народам: то – гробы!
Плывут гробы! Останки в них
моих сынов, да и твоих…

Сижу на берегу ручья.
Мерещатся мне сыновья:
Их голос – в лепете воды,
их взгляд – из бликов суеты…

России-матушки сыны
опять – заложники войны…

 

МАРТ 1996 ГОДА

Март за окном. Политики в ударе:
в предвыборном неправедном угаре,
бросают грязь друг в друга, льют помои,
на грязи обещают счастье строить.

Вокруг приватизационная возня,
стреляющая грозная Чечня,
неплатежи, банкротства, забастовки –
всех до ушей заляпали, чертовски.

Грязь рэкета и заказных убийств,
рублёвый перегнивший лист,
болота обещаний и речей,
а в храмах сотни траурных свечей.

Повсюду слякоть, холод, грязь,
жирует только Боров – князь.
Грязь для него – родимая стихия,
а людям всем – она петлёй на вые…

 


ЗИМА 1997 ГОДА НА ЧЕРНОМОРЬЕ

Черноморская погода:
зиму всю идут дожди!
Плачет южная Природа.
Всероссийские вожди
отдыхают за границей.
Зарубежною водицей
промывает почки.
Из российской бочки
жрали, водку целый год,
а теперь сидят у вод.
«Сникерс» кушают и «Марс».
От изжоги русский квас
по утрянке, на похмелье,
пьют. Народа охмуренье
ими сделано давно:
втоптан весь народ в говно.
У вождисток – перемена:
ходят в платьях от Кордена,
в бриллиантах нос и уши,
пальцы, шеи... Волчьи души!
Весь сожрать они должны
золотой запас страны.

Плачет южная Природа.
Льются слёзы у народа:
нет зарплаты, нет – жилья,
от налогов нет житья,
нет работы, пенсий нет –
не житьё, а чёрный бред.
А вождям, различной масти,
присосавшимся до власти,
всенародная беда
не мешала никогда
жить в довольстве и гульбе,
в этой долбаной стране.
Президент наш – развалюха,
он отъел такое брюхо,
в нём такой запас говна,
что обосрана – страна.

У народа были думы:
депутаты новой ДУМЫ
будут думать о народе.
(Выбирали лучших вроде).
Но и эти депутаты,
как пришли они в палаты
за Кремлёвскою стеной –
про народ забыли свой.
Заседают, выступают,
друг на друга злобно лают,
издают законов массу,
за зарплатой ходят в кассу...

На местах своя есть ВЛАСТЬ.
Тоже хочет кушать всласть.
А законы – ей помеха!
Власти местные, без смеха,
на виду у всей Европы,
подтирают ими жопы.

Плачет южная Природа.
Льются слезы у народа.
И у всех в душе тоска,
но «на закусь» есть треска…

 



***
Хлебали Сталинский режим,
Хрущевской оттепели слякоть,
застоя Брежневского мякоть
и перестроевский прижим.

Всего откушали помногу,
наелись досыта дерьма.
Да и сегодня, ну,  ей-богу,
для сердца пища – не хурма.

 


***
Зачем гадать: «Что будет завтра?»
Про «завтра»  – завтра будем знать!
Иметь сегодня добрый завтрак –
стократ важнее, чем гадать.


***
Был у Великих идеал борьбы:
за труд свободный на земле свободной.
За что сейчас бороться мы должны
в стране от Совести свободной?


***
Растлили души вседозволенностью,
растлили души безнаказанностью,
народ растлили весь бесстыдностью,
язык растлили всепохабностью.


***
За демократией гоняемся.
Перед Америкой склоняемся.
С врагами умилённо лижемся.
В какую пропасть слепо движемся?


***
После драки кулаками очень сладко помахать,
когда знаешь, что за это не заставят отвечать.


 






ИСПОВЕДЬ «НОВОГО РУССКОГО»

Мы учились ходить в коммунальных квартирах, в общежитиях юность прошла
и в общественных грязных сортирах
«бизнес-школа» первичной была.

Новых русских нам дали кликуху сегодня.
Что в нас нового? Боже ты мой!
Только то, что наш бизнес творим мы свободно,
а сортир перестроили – в офис фирменный свой.

Крали раньше, крадем и сейчас,
махинаций валютных знакомы дорожки.
Филантропами стали всего лишь на час.
Высоки, для просящих, у входа порожки.

При Советах мы думали лишь о себе,
для себя добывали мы блага земные.
Ну, а кто же сказал,  что теперь о тебе –
все труды и заботы? Больные –
это могут всерьёз утверждать,
или те, кому выгодно очень
всем про нас беззастенчиво лгать.
Это выгодно нам, между прочим...

 






ОКТЯБРЬ 1999 ГОДА

На беспутную путану
Путин путы примеряет:
камуфляжную Армаду
по России размещает.
Генералы-паучишки
паутиной полигонов
из бюджета рвут «излишки»,
пьют деньжата из народов.
А народы всей России,
отстегнув карман свой нищий,
чтобы бомбы не косили,
отдают свой хлеб нелишний.
Почему ж дома взлетают,
коли есть Армады сила?
Почему в стране витает
смерть от взрывов тонн тротила?
Людям жить по-людски дайте,
дайте хлеб, работу, крышу!
На кавказцев не пеняйте –
выйдет боком это дышло.
Держат «ушки на макушке»
и татары, и якуты;
держат русского «на мушке»
все: кому «салазки гнуты»,
все обиженные раньше,
мщенья ждущие сегодня.
Бой в Чечне! А что же дальше?
Бой в Чечне – России больно!
На беспутную Россию
Путин путы примеряет,
а она молчит всесильно –
пут, пока, не замечает...

 




***

Тысячелетье на исходе, как зарплата,
часы последние остались, как рубли,
и замерла, могучая когда-то,
моя Россия в эти дни.
Что ждёт её в тысячелетье третьем?
Какой Судьба готовит ей презент?
Ну, Думу новую отметим
ну, будет новый президент,
ну, цены вырастут в три раза,
ну, обкрадут ещё раз весь народ,
повысят пенсии на капли, для показа…
Все это было. Что грядёт?
Неведомое нам: как осетрина с хреном, зарплата равная зарплате в США,
жизнь не отравленная бредом
чеченских войн. Иль просто тишина?
Что впереди? Вопросов, как в бюджете:
они превысили доходную статью.
И кто на них когда-нибудь ответит?
Кто осчастливит Родину мою?
Не в силах: Бог, генсеки, президент,
различные премьеры. Как курьеры
они в свой забегали кабинет
и убегали в разных фирм пределы.
Не дали счастья: депутатов рать,
и губернаторы – бакланы.
Уже в России русским негде спать:
Их вытесняют «тараканы».
Как насекомые в Россию из щелей,
имеющихся на её границах,
пролезла Азия и встала у дверей,
всем русским предлагая потесниться…
Осталось помолиться Богородице:
 – Заступница! Не выдай и спаси!
А мы сегодня выпьем все, как водится,
за счастье пить, издревле на Руси.

 





20 ФЕВРАЛЯ 2000 ГОДА
(молитва)

Дай-то Боже значительно – путное
для России Путину сделать.
Да не что-нибудь сиюминутное,
из криминальных беспределов.

Дай-то Боже не спутаться Путину
с новорусскими казнокрадами,
не начать бы ему тягомотину
украшенья воров наградами.

Дай-то Боже не впутаться Путину
в сеть заманчивую – вождизма.
Дай-то Боже господину Путину
не свалиться в болото вещизма.

Дай-то Боже! Он не плохо начал.
Может быть повезёт народу?
До сегодня – он не напортачил:
никому, ничего – в угоду.

ДАЙ-ТО, БОЖЕ!


 






Часть третья.

   Эти – тоже сыны  России



***
Я – автор повести о Ваське.
Она не родственница сказке.
Её я взял из жизни прямо;
она вела меня упрямо
по кочкам и каменьям фактов,
по рытвинам различных актов
и стала летописью дней,
цензурных не страшась огней.
Я – автор, тоже сын России,
хоть в ранге пасынка живу.
Таких как я давно скосили
как калорийную траву
на корм дельцам и прохиндеям:
крупнобогатому скоту,
в стране который власть имеет
и денежную крупноту.
Меня скосить не раз пытались.
Я по косе не раз скользил
и косари ни с чем остались:
не срезаться хватало сил.
Я – автор. Ваську знаю с детства,
У нас Советская Судьба
и, утверждаю без кокетства,
там – труд до пота и гульба.
Мы расставались и встречались,
шёл каждый по своей стезе,
на ней удачи попадались
и неудачи на слезе.
Я – автор повести о Ваське…

 




ВАСЬКА КОЧЕРГИН
(повесть в стихах)

Дела давно минувших дней…
А.С. Пушкин

Глава I

ПОРТРЕТ

Hoc – литой массивной брошкой,
уши в растопыр,
рябоват, сутул немножко,
ростом – богатырь,
конопушек золотинки,
истинный блондин,
в голубых глазах искринки –
ВАСЬКА КОЧЕРГИН.
Он стоит перед прорабом
в брезентухе, «полубог»:
руки в брюки, кепка набок,
взгляд упёртый в потолок.
Всей фигурой нареканье
он начальству выражает.
Неурочное заданье!
Что сулит оно? Он знает.

ПРОРАБ

– В триста тридцать тысяч напряженья
вольты жизнь несут в район труда.
Не тебе рассказывать значенье.
Если ток исчезнет, что тогда?
Потеряли бдительность монтёры.
Провода, льдяной корой сковав,
рвёт мороз, по трассе, там, где горы,
жилы их, в усы концы задрав.
Просят срочной помощи с подстанций!
И, хотя сегодня выходной,
поднимай бригаду, не до танцев.
Прихвати чего поесть с собой.
Я вас буду ждать у вездехода.
И ОТВЕТИЛ ВАСЬКА:
– Будет зде!
 
PEMАРКА

И исчез. А за окном погода:
холодно, как в дальней Воркуте.
Поглядев на хлопнувшие двери,
крякнув, в плечи голову вобрав,
растирая пальцами колени,
стал о Ваське вспоминать прораб.

ИЗ ВАСЬКИНОГО ПР0ШЛОГО
ПО ВОСПОМИНАНИЯМ ПРОРАБА

Васька – токарь, но особой марки.
У станка всесилен, будто бог.
На обычном ДИПе, на токарном,
он деталь любую сделать мог.
Мастера, старейшие, о Ваське
говорили, мастерство любя:
– Этот парень, лишь заданье дайте,
выточить сумеет сам себя!

***
Как-то раз свалился в гриппе сварщик,
а работы срочной «до бровей».
Слёзно молит взмыленный начальник
отыскать замену поскорей.
К аппарату сварочному медленно
подошёл Василий, взял щиток,
в вилку электрод воткнул. Уверенно
в трансформаторе чуть-чуть добавил ток,
наклонился чутко над деталью.
Ровным светом вспыхнула дуга…
Проверяли шов с особым тщаньем
и решили: мастера рука!

***
Был коммунистический субботник –
сделать школе парты, без затрат.
В пять потов работал Васька – плотник,
плотник – мастер, а не дилетант…

PEMАРКА

Головой тряхнув, прораб поднялся.
Взвизгнул радостно освобождённый стул.
Энергично человек размялся,
к вешалке с одеждою шагнул…

НА РАБОТЕ

Прибыли да место. Огляделись.
Анкер тут. Ущелье! Там другой.
Под скалою прямо в снег уселись,
курят и качают головой.
Добираться нужно в центр провиса15
и висеть над пропастью. Не смак!
А потом ещё и воротиться
надо бы. Да сделать это как?
Да и провод выдержит ли, нет ли?
Кто пойдёт? Приказывать не смей!
Инжпотех16 с прорабом проскрипели:
– Бригадир, командуй посмелей…
– Сам пойду, – сказал Василь, вставая.
В две спецовки втиснулся, кряхтя,
неуклюже, часто оскользаясь,
по опоре вверх полез.
(А вся, опытных линейщиков бригада,
позабыв начальство и мороз, –
по местам. Приказывать не надо,
ни к чему начальственный нервоз).
Вот и траверса17. По лаковой гирлянде18
соскользнул монтажник на экран19.
Вниз спустил шнурок и, как распятый,
грудью лёг на провод к демпферам20.
Карабин21 вкруг провода защёлкнул,
на шнурке втащил свой инструмент
и глаза сощурил в злую щёлку.
Наступил ответственный момент.
Губы сжал, напрягся как пружина,
на мгновенье вниз глаза скосил
и по проводам он «сам-дрезина»,
как по рельсам смело заскользил.
Через сорок метров – остановка,
отдых, карабина перещёлк.
От распорки22 до другой распорки
к поврежденью неуклонно шёл.
Вот оно – тревожное начало!
Перед ним разодранный металл.
Лишь сердечник23, да и то устало,
провод тот, что мочи есть, держал!
Отдышался Васька, взвесил дело
(позабыл он взвесить только риск),
перекинул через провод тело
и над бездной на цепи повис.
Час потел в висячем положеньи,
позабыв про всё на свете он.
Устранил на трассе поврежденье,
да в ушах возник какой-то звон.
Поднатужась, выбрался на провод,
лёг, готовый двигаться назад,
но устал. Миг слабости! Багрово
валит пропасть встречная в глаза.
Каждый метр даётся «прямо с боем»:
руки онемели, плечи жжёт,
искорки в глазах мелькают роем,
сердца стук; вперёд, вперёд, вперёд!
Через сорок метров остановка,
отдых, карабина перещёлк.
От распорки до другой распорки
триста метров он себя волок.
Вверх, на гору, из тенёт провиса,
к анкеру, к бригаде и к земле.
Ничего не видя и не слыша,
полз монтажник в волевой броне.
И дополз! Ступил на снег ногами,
улыбнулся трудно, закурил,
взглядом наклонился над часами.
Три часа над пропастью он жил!

АВТОР

Вечером мы с Васькой были в ресторане.
Перед каждым сказкой водочка в стакане,
золотилось пиво, пахло от индейки.
Мы разговорились о делах житейских.

ВАСЬКА

Мне постоянно вдалбливают мысль,
что я обязан волей человека,
веленьем сердца и по мере сил
бороться с грязью, чтоб цвела планета.
Согласен. В это верю я и сам,
как верит христианин в Иисуса.
Но как бороться, если даже срам
на улицах в открытую присутствует?
От западных девиц, из бардаков
перенимаем архиминиюбки.
Для похотливых старцев, сопляков –
наружу ляжки, как у проститутки.
Но модно! Против моды не попрёшь!
А что творится в транспорте общественном?
Не раз случайно в давке попадёшь
девчонке по местам весьма запретнейшим.
Она бедняга «аж пищит»,
Но что поделать? Ехать-то ей надо!
Какого целомудрия гранит
с неё спросить после автобусного ада?
Блат и мздоим не редкости вокруг,
и ханжество за норму почитают.
Клевещет в корысти, тайком, на друга друг, стяжателей полно: что могут – всё хватают.

АВТОР

Под боком у трубы мы выглядим песчиной, труба же с самолёта – лилипут.
Безрадостной, унылою картиной –
проблем локальных нерешённых круг.
Неразрешимостью гнетёт он недалёких:
кто дальше носа видеть не привык.
Там начинаются стенания и охи,
и недовольства шепотливый крик,
зловонье анекдотного пристрастья,
ползучих слухов мерзкое гнильё.
Мещанской близорукости несчастье
и мелочность извечная её.

BAСЬKA

Всё это так. Но тем, кто смотрит сверху
пора бы знать, что жизнь из мелочей
слагается! И тут уж не до смеху,
не до трибунных выспренных речей.
Давно пора все мелкие проблемы
решать масштабно, раз и навсегда,
чтоб не могли на этой старой теме
рождаться: злоба, зависть и беда.
Могуч Союз! Возможности не малы,
их у других стране не занимать.
От мелочей досадных – все устали.
Когда же их придёт пора кончать?
 
АВТОР

Придёт, Василий Павлович, придёт!
Вопросы эти с маху не решают.
Я верю в то, что наш большой народ
сметёт с пути всех тех, кто жить мешает.
Все бюрократы, взяточники-псы,
льстецы, глупцы, деляги-карьеристы,
к властям прилипшие лжецы –
все эти совестью и на руку нечистые
уйдут в небытиё, как и уже ушли
рабы и Сталины, Ежовы, Берии…
Сегодня ты и миллионы В Ы
живут к событиям в преддверии.
Вы личности. К вам не прилипнет грязь.
Страны своей запас вы золотой,
меж поколеньями вы – связь,
средь вас: поэт, конструктор и герой.

ВАСЬКА

Герой – личность! Министр тоже.
Учёный, тот уж наверняка.
А кто жизнь негромкую прожил?
Личность или что-то вроде червяка?

АВТОР

– Вася, вопрос обсуждения не стоит,
проще репы паренной трижды.
Личностью быть каждый достоин:
с чистой совестью прошедший по жизни.


***
Мы вышли в ночь. Морозец лёгкий
потрескивал под сапогом ледком.
В руках транзистор. Голосок далёкий
судачил о сраженьях тенорком.
 
ВАСЬКА

Опять война! К кому-то смерть идёт.
Мне защемило что-то болью сердце.
Войны прошедшей время не моё,
в него стремлюсь, как в зеркало смотреться.
Хочу увидеть в нём себя,
себя измерить меркою военной.
Необходимо это для меня,
да и для каждого, чтоб не покрыться скверной.
Былое нас не покидает, не забывается.
Всё в памяти храним. Из прошлого,
как речка вытекает, начинается
день нынешний и тот в который мчим.
Мои ровесники военных дней не помнят
и боевых не носят орденов.
Своих отцов израненных хоронят
и помнят никогда не виденных отцов.
Я детство вспоминаю эпизодами
и каждый – любопытнейший рассказ.
Детьми мы были, словно беспризорными.
Родным в работе было не до нас.

***
Был городок засыпанный снегами,
морозов зауральских ясный треск
и синий-синий, дальний-дальний лес
за перевитыми позёмкою лугами.
Был третий класс, детдомовская школа.
Шёл сорок пятый очень снежный год,
и без коньков под клюшкой мяч и лёд,
и встречи с новыми питомцами детдома.
Был партизан, нас года на два старше.
Он с опозданием пришёл в наш третий класс,
но побывавший сам в боях не раз
и там родных однажды потерявший.
За мной всегда, чтобы забрать из школы,
с работы мама заходила. Весела.
Она гостинцы скромные носила.
Была дорога дальняя у нас домой в те поры.
Детдомовские нас с ней провожали
гурьбой весёлою до лесополосы
и там, от ветра спрятавши носы,
смотрели вслед нам, словно что-то ждали.
Не в силах был понять умом я детским
того, что стал с годами понимать:
меня вела МОЯ РОДНАЯ МАТЬ!
А их забота РОДИНЫ СОВЕТСКОЙ!
Не заслуживший, был я их счастливей,
ведь РОДИНА, она и для меня,
она для всех нас. И всё помню я
детдомовских ребят, в туманной дымке синей.

***
Помню Потанино. Гудят паровозы.
Небо молнией ранено. Первые майские грозы. Раскаты грома победным салютом гремят.
От каждого дома бегут взрослые и ватаги ребят. Дождь хлещет, а люди смеются, целуются.
На столбе грохочет динамик вещий.
Закоченел. Со всеми вместе радуюсь,
танцую, слыша музыку бравую.
КОНЕЦ ВОЙНЕ!
ПРИДУТ С ВОЙНЫ РОДНЫЕ!
Рад вдвойне: мои родные – ЖИВЫЕ!

***
Копейск. Весна сорок седьмого.
Горняцкий городок, похожий на больного,
усталых глаз голодный блеск
и дети-старики бродящие окрест.
В «модельных» чунях24, из автопокрышек,
ходил и я в поля с гурьбой мальчишек
картошку мёрзлую в ведёрко собирать,
а из неё пекла оладьи мать.
Но было весело, когда весенним днём
наш город оживал, когда, всяк живший в нём, копался в огороде (весь город в поле вроде).
Картофель садят все подряд.
                – Не тётка голод! – говорят.

***
Я помню! В год тот мне отец
не раз давал горбушку.
«От зайца»  хлеб на пять частей
делили дети дружно.
И слаже не было его ничто на целом свете.
Своим пайком он жизнь спасал нам,
дистрофичным детям.

***
Как-то раз ушли все на работу,
я умчался в школу. Как всегда
дома, на хозяйстве, брата Вову
запертым оставили тогда.
Пятилетний Вовка, сам хозяин,
растопить решил на кухне печь.
Вот её дровами он заправил,
знает – без бумаги не зажечь.
Поискал газеты старой клочья,
не нашёл, задумался слегка,
вспомнил, под клеёнкой видел! Срочно
достаёт каких-то два листка,
в печь суёт, сминая для удобства,
заиграл огонь в сухих дровах.
Не соображал ещё тогда наш Вовка,
что недельный ХЛЕБ в печи сжигал.      
Были слёзы вечером и трёпка,
для отца бессонной ночи жуть,
матерью отложенная «тряпка»
для толкучки (надо хлеб вернуть).
Утром чай морковный и болтушка,
из чего не знаю я и сам.
Но счастливый, видно, мой братушка,
родственник обычным чудесам.
Через день страну встряхнула новость:
ОТМЕНИЛИ КАРТОЧКИ НА ХЛЕБ!
Влагой радости голодная суровость
с глаз людских ушла, оставя жизни свет.

***
Первый раз без карточек за хлебом
я в недоумении бежал.
Как же так – без карточек? Наверно
всем не хватит? Ужас подгонял.
В магазине, в очереди чинной
простояли мы почти полдня.
В очереди жаждущей и длинной
хлеба ждали все и хлеб ждал я.
Наконец приехала машина,
хлеб душистый встал на полках в ряд.
Очереди длинная махина
стала укорачиваться. Рад,
скоро, скоро мой черёд настанет.
Нашему семейству повезло,
закупил! Укладываю в ранец
булку, полным весом В ДВА КИЛО!

***
Копейск. ДОК25. Работают немцы,
                военнопленные. Мороз суров, кругом снега белопенные.
Мёрзнут немцы, под синими носами капли.
Строят немцы, двигаются, чтобы тела не зябли. В перерывах режут смешные игрушки.
Игрушки – сила! Тащим за игрушки едушки.
Мы, детвора, охотно с немцами дружим.
Такая была пора, что им наш смех тоже был
                нужен. Один из них подружился с моим отцом.
Немец, гончар был, керамики мастер
                диковинный. Говорил по-русски, голос с хрипотцой,
тихий, добрый, совестливый.
Дома была у него семья. Не видел уж много лет. Дочь, по возрасту, как и я. Считает – отца нет!
К нам, поиграть с детворой, иногда
он приходил среди дня,
и приносил игрушки всегда
для братьев и для меня.
Поздний вечер. Ко сну сборы.
Вдруг барабанят в дверь.
Так барабанят, что вот уж впору
дверь оторвётся с петель.
Сдвинут засов и из холода ночи
к папе кидается дядька взъерошенный
и обнимает отца. Что есть мочи
что-то орёт этот гость взбаламошенный.
Немец гончар! Что случилось с тобою?
Ночью и здесь? Как из зоны ушёл?
А он смеётся и плачет! Всех чмокает,
по коридору вприсядку пошёл.
Сквозь бормотание, пенье и пляску
(мы в коридоре столпились гурьбой),
слышим по-русски, два слова нам ясных,
немец поёт: ОТПУСТИЛИ ДОМОЙ!

***
Челябинск, школа. Учащиеся построены,
настороженность ждущих глаз.
Над головами, утроенный
динамиком Левитана глас:
- СКОНЧАЛСЯ СТАЛИН! Дрогнул строй,
качнулся, словно под ветром.
Слова прерваны жгучей слезой,
захлестнувшей горло директора.
Плачут дети, учителя,
гудками завод рыдает,
дома плачет моя родня,
бабка одеяло на ленты кромсает.
С этого дня вздыбилось время,
рухнуло на людей лавиной,
сметая понятия всего поколения:
сгибая одним, выпрямляя другим спины…
Не возражай! Не трать напрасно слов.
Газетных фраз я начитался вдоволь.
Пора домой. Счастливо! Будь здоров!
Писать надумаешь – я разрешаю. Пробуй!

АВТОР

И он ушёл в мороз и в ночь.
А я остался размышлять о вечере,
о том, что Ваське надо бы помочь
понять событий ход, при новой встрече.

***
Кочергина я встретил через год.
Ноябрь по Ставрополью ветром кашлял,
загнав под крыши полевой народ,
бомбя дождём и липкой снежной кашей.
Прорабство Елисафа «на мели».
На трассе третий день стоит работа.
Бригады выйти в поле не могли.
О безопасности здоровья их – забота.
 
РЕМАРКА

Ещё рассвет не полностью
вступил в свои права,
промозглою морозностью
оконцев синева,
вагончик угрожающе
качается под ветром,
скрипит походный жалобно,
захлебываясь пеплом.
Внутри его печурка,
с натуги покраснела,
гудит, глотает чурки
шипящие от снега.
Вокруг сидят линейщики,
в огонь глядят внимательно
и дымные колечики
пускают выжидательно.
Спецовки заскорузлые
топорщатся рассерженно.
Монтажники безусые
помалкивают сдержанно.
Прораб в проходе топчется,
за стенкой ветер злобствует,
и выругаться хочется,
да как-то неудобственно.
Прораб крутнулся яростно,
в монтажников уставился,
ногами в пол разлаписто
упёрся. Раскартавился:

ПРОРАБ

Трусы! Памаешь! Курицы мокрые!
Памаешь, в Казахстане так ли работали?
Любой ветер не мешал, памаешь,
работали, поясов не надевая.
Верхолазы, памаешь, мать вашу так!
Работнички! На сопляке сопляк!
В разведку в войну с такими
разведчики не ходили.

РЕМАРКА

Сопят монтажники, не поднимая глаз,
дымят сосредоточенно и сладко.
Прораб бушует? Но отдать приказ
на трассу выйти – в энном месте слабко!
Будь рядом инжпотех, прораб совсем бы смолк,
а без него накручивает нервы.
А вдруг пойдут? Прораб толок
тем самолюбие бригады, в тресте первой.
В углу вагончика, сутулясь по-медвежьи,
сидел Василий и чинил сапог.
Он голова бригады, её стержень,
упрёков выдержать не смог.
Струною тренькнув, оборвалась дратва.
Сапог со смаком в пол влепив,
Василий выдавил:
– Хорош! Доскажешь завтра.
Поехали на трассу! Поглядим.
Полетели окурки в печку кометами,
зашуршали спецовки по деловому,
замелькали портянки над печью нагретые,
сапожищи затопали по гулкому полу.
Дверь рванулась из рук, громыхнув по стене,
отдираемая ветрищем.
Верхолаз на ветру – как пожарник в огне,
ошибёшься и стал жизни лишним.

***
Верх брезентовый стреляет,
словно кнут у пастуха,
грузовик натужно чхает,
рвясь с ухаба на ухаб.
Как в болтанку штормовую,
друг за друга ухватясь,
веселясь напропалую,
держат люди с жизнью связь.
Кто-то свистнул залихватски,
кто-то шутку подпустил.
Обнялись друзья по-братски
и запели, что есть сил.

ПЕСНЯ МОНТАЖНИКОВ-ВЫСОКОВОЛЬТНИКОВ

По степям, лесам, болотам,
по нехоженым горам,
электричества пехота
«нынче здесь, а завтра там».

Где проходят наши ноги,
где приложим руки мы,
вспыхнут лампочки в итоге,
крепнет сила у страны.

Мы идём, встают опоры
продолженьем ГОЭЛРО.
Славят нас, урча, моторы.
Нам от этого тепло.

Знаем мы голод и холод,
трудных дорог неуют,
но, кто шагает с нами, тот молод!
Хлюпики к нам не идут!


РЕМАРКА

Как ехали – горланили,
на месте посерьёзнели,
места работы заняли
бегом, но без нервозности.
И замерли в готовности,
кренясь под ветра силою,
и, глядя не без робости,
на Ваську с Петькой Ивиным.
Они сегодня главные,
пред ними высота.
Сегодня там на траверсах
недолго до креста.
Схватив монтажный пояс,
прораб шагнул вперёд,
изобразив героя,
вверх смело сам попёр.
За ним Василий с Петькой,
спиною к ветру став,
карабкаются метко
с улыбкой на устах.
До траверсы добралися.
Прораб на тросостойку26
взобрался и осклабился,
взорвался смехом колким.
Защёлкнул цепь-страховочку
и закричал в азартике,
что он сейчас покажет всем,
что значит быть монтажником.

ПРОРАБ

– Смотри, Василий Павлович,
я перекладку тросика27
верёвкою и палочкой
проделаю в два счётика.
Заряды снега мокрого
умелым не преграда,
монтажника не робкого
не сдержат ветры ада!

РЕМАРКА

Прораб к работе приступил.
Сопел, кряхтел над роликом28,
тянул рычаг, что было сил
(смотрелся снизу стоиком).
Но ветер трос качнёт рывком –
усилия насмарку.
Да снежным хлестанёт бичом,
дерёт глаза, как сваркой.
Закоченели пальцы рук
и стали непослушными,
и в довершенье этих мук,
болит спина подлюшная.
Лицо покрылось кожурой
из снежной каши мокрой
и рукава полны водой,
текут из носа сопли.
А дела нет ни на вершок.
Стал карабин расстёгивать,
а пальцев стылых гребешок,
не в силах жать на язычок,
как ни ловчил, ни пробовал.
И проклиная свой порыв,
в бессилье прослезился,
от злости и стыда завыв,
к ребятам обратился:

ПРОРАБ

Да помогите ж, черти, мне!
Совсем не гнутся пальцы.
Сгореть, памаешь, мне в огне!
К чертям такие танцы!
Слезайте! Дело не пойдёт,
риск в корне не оправданный,
памаешь. Вот проклятый лёд!
Ну! Что смеётесь, сатаны!

РЕМАРКА

И он спускаться начал вниз,
растерян и унижен,
стыдом сжигаем, губы грыз,
«на всех и вся» обижен.

ДИАЛОГ  НА  ТРАВЕРСЕ

ВАСИЛИЙ:
– Ну, что, Петро, и мы в кусты?
А может без бахвальства
в четыре, а не в две руки
попробовать? Как знать-то,
а вдруг да выйдет? Не впервой
работать нам на холоде,
а этот ветра злобный вой
не помешает, вроде бы.
Старайся к ветру повернуть
ты не лицо, а спину.

ПЕТРО:
– Давай, Василий! Как-нибудь,
а то вконец застыну.

РЕМАРКА

Сперва несмело, но пошло.
Темп нарастал минутами.
Сказалось в людях мастерство,
хоть были и безусыми.
Без перекуров, до темна,
промокшая до нитки,
потела, как в жару, и шла
бригада в бурном ритме.
Порыв неистовый владел
линейщиков сердцами.
За часом час работой пел,
моторы надрывались.
Ни снег с дождём, ни ветер злой,
отнюдь, им не мешали,
а возбуждали, звали в бой,
в себя поверить дали.
И верой в собственную мощь
заряженные бурею,
крича кипучее:
– ДАЁШЬ!
Работали без устали.
Остановились лишь тогда,
когда глаза не ведают,
от темноты, где провода
и что там руки делают.


***
К теплу, на базу в темноте,
усталые, но с песнями, вернулись.
Копия с чертей, в столовой порасселись.
И прямо на пол покидав заляпанные робы,
обед и ужин разом взяв,
пируют, словно снобы.
В столовой ждал ребят прораб.
Вспотел, узнав работу.
Был выполнен трёхдневный план –
за день! И в непогоду!

АВТОР

Мы встретились снова весною у моря
на почве нейтральной: в гостях.
Весь вечер прошёл в возлияньях и спорах.
О чём? Ни о чём, просто так.
Когда же устали от крика и пищи,
все гости отправились в сад,
и ночи весенней раскрылись глазищи
навстречу нам тайной услад.

***
Поляна, окружённая стеной
благоухающей сирени,
освещена, как под водой,
таинственной зеленоватой тенью.
И в этом сумраке блестят,
как будто свитые из стали,
качалки-кресла, что стоят
вразброс, небрежно под кустами.
Они к себе манят покоем
и чудом чуткой тишины.
Не той, как там, где кто-то болен,
а тишиной живой земли.
У кресел столики сверкают,
на них рисунком – диво-сети,
в которых гаснут, возникают
дрожащих листьев, веток тени.
В причудливом мельканье этом –
своеобразия черты,
черты изменчивости вечной,
черты бессмертной Красоты.
Весь центр поляны занял стол
под гобеленовой попоной. По ней,
как лабиринт, узор,
безудержных фантазий полный.
А на столе хрустальный идол –
фантастика цветных лучей,
где десять радуг вместе свито
на гранях вазы для сластей.
На гранях свет Луны дробится,
грань умножает бисер звёзд.
Электро-жёлтый свет завился
в нимб чётко высвеченных грёз.
И в фееричном свете вазы
божок старинного литья,
с мерцающим хитринкой глазом,
казалось отлит из огня.
Он к нам протягивал ручищи.
Ладоней ковш, где пять божков
могли бы разом разместиться,
держал с десяток торт-рожков.
В огне рубиновом бутылки,
как на параде строй солдат.
Бокалов чистые искринки,
укором трезвости стоят.
А по углам поляны жили,
перемещались светотенью мечты.
Виденья копошились
рождённые воображеньем.
Из-за сирени в круг поляны,
порозовев от любопытства,
глазеют яблоньки цветами.
Пусть мне их взгляд зимой приснится.
Волна тепла дохнула с моря.
К столу чудовища шагнули
в зелёном с чернотой уборе,
в весёлом, радостном разгуле.
В глазах сиреневых смешинки,
а в бело-розовых кудрях застряли
звёздочки-пушинки, как блёстки в ёлочных
  ветвях…
Людей умолкших захватило
весенней ночи колдовство,
очаровало, погрузило в природу,
в жизни естество.
И вознесло к мечте великой,
к возвышенности чувств и дел,
к любви высокой, чистой, пылкой –
без лобызаний, и без тел.
И захотелось всем минуты
очарования весной, припомнить
в жарком сердца стуке,
когда наступит будней зной.
Вдруг в доме рявкнула пластинка,
всю сказку ночи разметав
Вздохнули гости «под сурдинку»,
скучающими сразу став.
А мы с Василием уселись
в качалки, взяв вина, конфет.
Вокруг себя с тоской глядели.
Того что было уже нет.
Вино в бокалы наливая,
спросил я, чтобы не молчать:
– Скажи, причина есть какая,
что до сих пор ты не женат?
Он помолчал, глотнул вина,
откинулся на спинку кресла,
сказал:
– Любовь моя была.
Послушай, если интересно.

ВАСЬКИНО ПОВЕСТВОВАНИЕ О ЛЮБВИ

Окончив восемь классов средней школы,
я сам решил, что школа – ерунда.
Что мне пора стряхнуть с себя оковы
уроков, надоевших навсегда.
И, выдержав отцовские укоры
и слёзы матери, я твёрдо настоял,
что нет на свете мне другой дороги,
как только в техникум. В какой? Я сам не знал.
Перелиставши справочную книгу,
я выбрал Авиастроительный в Перми.
И до вступительных за сорок дней покинул
отцовский дом. И песни пел в пути.
Поскольку я приехал слишком рано
и в отпуске был где-то комендант,
был поселён, случайно, к ветеранам:
к выпускникам-дипломникам в общак.
Ребята подобрались озорные.
По вечерам танцульки и вино,
с утра работать выходили в мастерские,
после обеда брались за диплом.
Меня они восприняли как казус,
шутили, что и я, мол, выпускник,
но не обидели презрением ни разу,
и я за месяц очень к ним привык.
Они меня с собой таскали всюду
по вечерам, а днём сиди зубри.
И тех ребят я долго помнить буду.
Я поступил. Они мне помогли.
Однажды были мы на вечеринке,
у второкурсницы гуляли нараспыл.
Там познакомился я с Коробовой Нинкой,
детдомовкой не знающей родных.
Мы подружились.
Чистой дружбе этой светило солнце
несколько недель. И вдруг беда.
Домой я должен ехать. Ослеп отец,
на нервной почве, в день!
Кошмарным сном прошёл тот год в семье.
Отца в Москву отправили лечиться.
Нужны средства и вынужденно мне
пришлось работать. Надо же кормиться.
Я в цех пошёл, сперва подсобником,
и тут же постигал станок токарный,
через три месяца стоял уж за станком.
Цех не поточный был, инструментальный.
И начал я взрослеть не по годам.
Беда от детства отлучает быстро.
А дома, в тишине, по вечерам
писал я Нинке пламенные письма.
Она мне отвечала, но сурово.
Довольно зло смеялась надо мной,
а я, как сумасшедший, снова, снова
писал о том, что свет мне в ней одной.
Так минул год. Отец вернулся зрячим,
с очками в восемь переменных линз.
Был мой папаша мужиком горячим,
не представлял он инвалидом жизнь.
И несмотря, что получил вторую
он группу инвалидности, поверь,
пошёл опять в прорабскую, шальную
и нервотрёпную работу. Инженер!
Меня же потянуло «на искусство»:
махнул рабочим сцены в драмтеатр.
Смешно всё это вспоминать и грустно.
Сыграл с судьбою я свой жизненный театр.
А с Нинкой всё катилось как по маслу.
Ответы шли всё чаще, всё теплей.
Казалось – в жизни кончилось ненастье
и я решил поехать в гости к ней.
 
АВТОР

Василий встал, метнулся по поляне,
взъерошил волосы взволнованно рукой.
Я ждал. Пусть, успокоясь, сядет
и дорасскажет: был финал какой.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ВАСЬКИНОГО РАССКА3А

Чтоб мог понять ты, брат-писака,
дальнейший ход событий и их суть,
я из глубин забвения и мрака
двух писем текст попробую вспугнуть.

ПРЕДПОСЛЕДНЕЕ НИНКИНО ПИСЬМО

Здравствуй, друг далёкий! Здравствуй, Вася!
Как живёшь я знаю из письма.
Твои письма… Не разобралась я,
что они такое для меня.
Если нет их – всё из рук валится,
и не в радость солнечный денёк,
настроенье об тоску дробится,
ком какой-то горлу поперёк.
Без причины видимой – расплачусь.
Наревусь «казанской сиротой»,
выну твоих писем прежних пачку,
перечту – поговорю с тобой.
Я от почты к почте дни считаю,
ты пиши мне чаще, Василёк.
Что со мной творится? Я не знаю.
Хоть бы на день ты приехать мог!
Милый Васька! Ты меня измучил,
истерзал словами о любви.
Твои письма, словно солнца лучик.
Мне, как счастье, дороги они.
Я с твоей любовью воевала,
я боролась, но ты в сердце жил,
и твоя любовь меня догнала
силой твоих страстных писем-крыл.
Васька! Вася! Василёк мой милый.
Искуситель. Я люблю тебя!
Я люблю, люблю тебя, любимый,
без тебя я не живу и дня.
Ты, вражина, снишься мне ночами.
Ты со мною в парке и в кино,
ты со мной экзамен отвечаешь.
Я люблю, люблю тебя давно.
Ты пиши. Но письма – это мало,
мне б тебя увидеть наяву.
От разлуки нашей я устала
и тебя, как манной с неба жду.
Приезжай, хоть на один денёчек
в зимние каникулы ко мне.
По тебе соскучилась я очень.
Вот пишу, а сердце всё в огне.
Мы с тобой ещё не целовались…
Ты меня за вольность извини.
Я тебя целую, милый Васик,
поцелуй меня в письме и ты.
Я писать кончаю. До свиданья.
Будет ли оно когда иль нет?
Остаюсь в волненьи ожиданья,
приезжай, коль сможешь, в январе.



ВАСЬКА

Я ликовал. Я был счастливей бога.
Я начал даже сочинять стихи.
То письмо, как ладанку, везде таскал с собою,
содержанье, как молитву затвердил.
Ответ писал восторженно и пылко,
тщился чувства влить в свои слова.
Сам представлял божественную Нинку,
которую я в мыслях целовал.
Письмо я помню, как ни странно это.
В каких-то тайных тёмных закутках,
на дне глубоком или ещё где-то
хранится в памяти развеянное в прах.

ОТВЕТ ВАСИЛИЯ

Добрый-добрый, самый добрый вечер!
Лучше здравствуй, любушка моя!
Получил письмо и мир стал светел,
лучезарен счастьем для меня.
Я любим! Весёлой каруселью,
праздничною сказкой бытия
и волшебной сказочной свирелью
жизнь поёт, вращаясь вкруг меня.
Я любим! И засверкал весною
хмурый день осенний на дворе.
Я любим! Воздушный замок строю
из мечты о встрече в январе.
Я приеду. Прилечу как птица,
для моей любви преграды нет.
Мне сегодня глаз твоих приснится
голубее неба мягкий свет.
Ты услышь, читая эти строки,
как в моей разбуженной груди
сердце бьётся, подгоняя сроки
тех минут, в которых встречи миг.
Я любим! Почувствуй в этом крике:
Я люблю! Люблю! Люблю! Люблю!
Дорогое самое на свете
слито для меня в тебя одну.
Я фанатик, ты – моя религия,
жизни путеводная звезда.
Ты – благословение Спасителя,
радость каждодневного труда.
Знаю я – есть Родина и Мать,
есть друзья, гражданский долг и прочая.
Жизнь судила всё это сваять
в образ лады, чей люблю сверхочень я.
Я приеду. Ты в глаза мне глянешь,
в них прочтёшь всю правду о себе.
Ты в моём воздушном замке станешь
главною царицей на Земле.
До свидания! Нет, нет!
До скорой встречи!
До объятий и сплетенья губ.
Мысленно целую руки, плечи.
Извини, коль оказался груб.

РЕМАРКА

Вздохнул Василий. Помолчал.
Налил вина, убрёл куда-то мыслями.
На небе месяц среди звёзд скучал.
Тащила Землю ночь на млечном коромысле.
Огни погасли в доме. Спит Содом.
Чуть слышен шорох волн, сквозь шелест листьев,
то Волны-модницы, под месяца лучом,
монисты берегов к приходу солнца чистят.

ВАСЬКА

Да. Мне казалось, что я к счастью мчусь.
Был юн, доверчив и, клянусь,
казалось, что подвластны мне стихии.
А жизнь готовила петлю для выи.
Зимою, где-то в середине декабря,
меня весёлые друзья
сманили в горы поразмяться:
в свободный день на лыжах покататься.
Я согласился. В воскресенье,
в день молодёжного веселья,
на электричке в лес Миасса
мы укатили развлекаться.
А перед тем, как выбраться из дома,
письмо пришло мне, с почерком знакомым.
Не раскрывая, взял с собой,
чтобы упиться им в тиши лесной.
Полдня дурачились мы в сопках,
к обеду разбрелися кто куда.
Я далеко ушёл неведомой мне тропкой,
письмо прочесть, не дав себе труда.
Забившись в глушь таёжного молчанья,
на лапнике устроясь под сосной,
достал письмо и, трепеща от счастья,
стал вчитываться в строки от родной.
Раз прочитал, не понял ни словечка.
Глазам не веря, вновь перечитал.
А смысл был прост, как подлость человечья.
Я этого тогда не понимал.
Она писала, что всё прежнее – лишь шутка
и что она три дня уж, так сказать,
женою стала. Мужа звать Мишутка.
А мне теперь не надо приезжать...
Я под сосною той печальной
до сумерек сидел, заледенев.
Не плакал, нет, но горестным молчаньем
моим был опечален лес.
Нависли тучи над тайгою хмурой,
на головы дерев роняя пепел-снег,
и языки позёмки потянуло
через поляны в шелестящий бег.
Завыл Ветрило, словно бы от боли,
деревья застонали, заскреблись.
Пришла Пурга, в своей обычной роли:
Великой Плакальщицы скованной Земли.
И слушая стенания Природы,
согрелся я сочувствием её,
закрыл глаза, давая сердцу отдых,
уснул и завершил страдание своё.

ЧТО РАССКАЗАЛ ВАСЬКЕ ЕГО СПАСИТЕЛЬ

Пурга всю ночь рыдала над селом.
Сугробов терриконы намело,
до самых крыш.
А утром тишь
и дым из труб столбом.
Я за ружьё, на лыжи и бегом
зайчишек погонять.
Со мной собака, Князь,
в снегу по брюхо утопая,
бежит вперёд с весёлым лаем.
Мы отмахали с гаком семь
тем утром с Князем.
Солнце день толкло к обеду.
Дичи нету
и Князь, повеся хмуро нос,
устало опустил свой хвост.
В сосняк разлапый забрели.
Вдруг Князь, как взлает, заскулит
и под одной сосной сугроб
с собачьей резвостью заскрёб.
Я подошёл к сугробу ближе
И, мать моя! Лыжину вижу!
Давай копать лыжиной снег.
Отрыл. Замёрзший человек!
Сидит, уткнувши нос в колени.
Но я, присев к нему, заметил,
что жив бедняга, тёпл ещё!
Давай тереть ему лицо! Он застонал…
А я припомнил, что где-то тут есть домик.
Давно в том доме не живут,
там для охотников приют.
Да… Цепкий ты до жизни, паря.
Что над тобой не вытворял я:
и снегом тёр, и водкой тоже,
аж с ног и рук облезла кожа,
варил я снадобья, отвары.
Лечил, тачая тары-бары,
а ты молчал, как истукан,
но всё, что скажешь, понимал.
Молчал ты, эдак, суток трое
и боль терпел под стать герою.

ВАСЬКА

Я старому охотнику не стал
о вымерзшей любви рассказывать историю.
Из мёртвых я опустошённым встал
и говорить об этом, право же, не стоило.
Мы с Нинкой встретились случайно, через год,
разговорились и она сказала,
что до сих пор не замужем живёт,
ну, а письмом мою любовь пытала.
Что всё то выдумка с Мишуткой и каприз,
девичья блажь. Давай, мол, зла не помнить.
А я молчал, да папиросу грыз.
Вином, сосуд разбитый, не наполнить…
 
АВТОР

Ты извини, Василий, я задам
вопрос, быть может не совсем тактичный.
Ты стар по мыслям. Ну, а по годам?
Ответ уклончивый у женщины обычно.

ВАСЬКА

Родился я в кривом тридцать седьмом,
в апреле месяце. Как говорят в народе –
в апреле гении рождались, а потом
и я проник, как «гений» на свет божий.
Мои родители, в мечтах, наверняка,
мне в жизни место прочили высокое.
Чтоб их надежд не обмануть, пока,
на траверсах работаю высоко я.

АВТОР

Какую трассу тянете сейчас?
У вас пора горячая подходит,
ведь летом будет дорог каждый час,
а лето – вот оно, почти что на подходе.

ВАСЬКА

Иду я в отпуск. Еду на Урал,
домой, в Челябинск, к матери и братьям,
к друзьям, с которыми трудиться начинал.
О юных шалостях иду к воспоминаньям.
Хочу отметить день рожденья свой
в дому отца, среди родных и близких,
хоть я для них давно уже «изгой»:
образованиев не получил я высших.
Вернусь на базу в город Усть-Лабинск.
Там новая Высокая начнётся.
Ты приезжай к монтажникам гостить,
глядишь – сюжетец добрый подвернётся.
 
АВТОР

В июне я приехал в Усть-Лабинск
и поселился у монтажников в вагончике.
Меня в бригаду Васька-бригадир
зачислил, как на фронте, на довольствие.
Забросив ручку и бумагу в чемодан,
я, как заправский верхолаз-монтажник,
работал сборщиком, опоры поднимал,
на траверсах трудился не однажды.
Я этот труд нелёгкий полюбил,
людей: самоотверженных и страстных,
простых и сильных. Васька – побратим,
его орлы – родными стали братьями.
Здесь трудового братства торжество
я постигал. И азбучную истину:
«Один за всех и все за одного!»
Я для себя открыл, воистину.
Не знали здесь ТВОЁ или МОЁ,
а только НАШЕ – горести и радости.
«Один за всех и все за одного!»
Другой девиз монтажникам без надобности.
Я отдыхал в бригаде трудовой,
в горячих буднях от парнасских сложностей. Здесь я нашёл ВСЕГДА ИДУЩИХ В БОЙ!
Другую жизнь считающих не стоящей.
На пальце Василя с топазом перстенёк
приметил я, серебряный, не броский,
и то, что он его берёг,
и то, что он его недавно носит…
Раз поздним вечером, под лунным фонарём
лежали мы с Василием в траве.
Мы хорошо устали днём.
Покойно и легко мечталось мне.
И как-то невзначай, с ленцою безразличной, спросил о перстне, он блеснул в глаза.
Откуда взялся этот необычный
предмет у Васьки? Что в нём за краса?
Он усмехнулся. Перстень с пальца снял,
потёр его любовно о колено, задумался.
Блестящая слеза щеку перечеркнула медленно. Но пересилив внутреннюю боль,
заговорил Василий неторопко, раздумчиво,
переживая вновь, всё то, что память возрождала
                робко.

ВАСЬКА

Нас звали кодлой. Мы почти с пелёнок –
всё время вместе. Ясли. Детский сад
и первый класс. И вместе же девчонок
увидели, как кое-что отличное от нас.
Нам было по семнадцать, с разным гаком,
Витальке восемнадцать, в завершеньи,
и кодла вся, под ясным дружбы знаком,
к нему пришла отметить день рожденья.
Юрок-шнурок, почти два метра ростом,
худющий, словно сказочный Кощей,
наш чемпион, в футбол игравший ловко,
вратарь, почти не пропускающий мячей.
Ему под стать и Алик-голубятник,
держатель почтарей, влюблённый в птиц чудак. В кузнечном цехе молотов наладчик
и комсомольцев кузницы – вожак.
Был среди нас и музыкальный Адька,
как лис увёртлив, ловок и хитёр.
Он на заводе был лекальщик знатный,
для нас же просто Адька-духопёр.
Солдатов Август. Коренаст и жилист,
кузнец, как и отец его и дед.
С ребятами горячий и ершистый,
в работе же его спокойней нет.
Кудин – боксёр. Хвастун и забияка,
работал на термических печах.
Не знал Кудин в своей работе брака,
но часто «брак» звучал в его речах.
Виталька – именинник был электрик,
я – токарем, ну, вот и кодла вся.
Шесть молодых парней, семнадцатьлетних,
проживших юность как одна семья.
Пришли на день рожденья и девчата,
объекты наших сокровенных грёз.
Мы берегли в те годы дружбу свято,
любовь воспринималась как курьёз.
Девчонок звали мы мужскими именами,
они друзья и больше ничего!
Не замечали мы тогда и сами,
как нас влекло любви той колдовство.
Была средь девочек красавица Тамара,
ну, а для нас – хороший «парень» Том.
Носила Тома перстенёк с топазом
и видела себя, в мечтах, врачом.
Дурачась, парни иногда у Томы
просили перстень этот поносить,
но отвечала наша Тома скромно,
что он тому, кого ей полюбить.
И именинник, увалень Виталька
высокой чести удостоен был
(всем прытким ухажёрам в назиданье),
в подарок Томин перстень получил.
В конце июня, на тропинке к школе,
бегущей через огороды и пустырь,
какой-то гад, садист и параноик,
Тамару, изнасиловав, убил.
Похороны. Провожающих толпы.
Застывшие в крике горя глаза.
Рвущие душу родителей вопли.
Кто-то надгробное слово сказал.
Могила. Спускаемый на верёвках гроб.
Виталька, бросающийся за гробом.
Его подхватили, очухался чтоб
поили водкой. Пил с ознобом.
Рыдали трубы траурным маршем,
стучала глина, по сердцу словно.
Встал обелиск стараньем нашим,
нашим горем и нашей болью.

Шло время. Кодла ушла служить.
После дембеля – кто куда.
Надо было работать, жить.
В жизни так бывает всегда.
Теперь уже есть семьи у всех,
бобылями лишь мы с Виталькой.
Я в уральских снегах отгорел,
он был верен Тамаре печальной.
Он был верен убитой любви,
он был верен растерзанным чувствам,
перстень этот на пальце носил,
на девчонок поглядывал грустно.

Был я в отпуске. Ездил домой.
Мы с Виталькою встретились. Рады.
Он учителем стал, окружён малышнёй.
Малыши ему вроде награды.
Мы гуляли весь вечер, бродили б ещё,
не случись нам чего-то задуматься.
В переулке темно. Слышим вдруг голосок
явно страхом, слезою придушенный.
– Ну, не надо, ребята! Зачем?
Ой, не надо! Ну как вам не стыдно?
И смешок нагловатый затем,
и отборного мата обильно.
Мы на голос, как духи без тел.
За кустами акации жёлтой
четырёх разглядели парней
и девчоночку с модною чёлкой.
Двое за руки держат её,
платье порвано сверху и донизу.
Развлекаются гады. Зверьё!
Ослепила нас мерзость та донельзя.
Безоружные двое, слепые от бешенства,
налетели на тех парней
и пошла – понеслась рукопашной метелица:
четыре руки против четырёх ножей.
Девочка скрылась, спит посёлок,
хрипит драка, аж искры из глаз.
По голове удар и со звоном
куда-то падаю. Темнота!
Очнулся в больнице. Виталька рядом.
Лицо жёлтое, сознанья нет.
У него две ножевые раны
и постоянный невнятный бред.
Я поправился довольно быстро.
Возле Витальки сиделкой стал
и вот однажды он внятно, чисто
заговорил. Он меня узнал.
– Брат Васька! Я ухожу,
ухожу к Томе, вот и свидимся.
Возьми перстень, что я ношу,
в память о нас… Мы простилися.
Виталька умер в конце дня.
Его хоронили всем заводом.
И вот, перстень теперь у меня –
талисман перед судьбой и богом.

АВТОР

Василий Павлович, ты что же – веришь в бога?


ВАСЬКА

Да нет. Какой там к чёрту бог,
то просто поговорка, но немного
в святое верю, верю, чтоб я сдох.

Ни в детстве, ни потом я не крещён
и культовым химерам неподвластен.
От всех религий я раскрепощён,
но без святого был бы я несчастен.
Есть женщина, родившая меня,
кто каждый день себя в заботах губит.
Не мать, а М А М А милая моя.
Святая трижды! Было так и будет.
Свят для меня кладбищенский покой,
приют последний тех, кто отшумели.
Отцовская могила под плитой,
над нею шелест грустный старой ели.
Не посягну на святость детских снов,
за них погибну, если будет надо.
Я не свободен от святых оков,
считаю их почётнейшей наградой.
Святынь больших и маленьких не счесть,
но есть одна, в которой все святыни –
и труд, и дети, дружба, мать и честь:
святейший долг пред РОДИНОЙ – РОССИЕЙ!
Ни в детстве, ни потом я не крещён…

РЕМАРКА

За досчатой вагонною стеной
похрапывала Васькина бригада.
Обыкновенные ребята. Под луной
им, Васькой сказанное, тоже было свято.



АВТОР

В работе пролетали день за днём.
Я у стола, монтажники на проводе
трудились, каждый на посту своём,
и каждый для истории и Родины.
И каждый для народа, для себя
по мере сил и в меру разумения,
всех мелочей колючки отведя
от главного ПРОИЗВЕДЕНИЯ.
ПРОИЗВЕДЕНЬЕ – это будней звон,
красивого труда самозабвение
и сломанных преград последний столп,
ПОБЕДЫ МОЛОДОГО ПОКОЛЕНИЯ!

Мы разбрелись по тропам бытия,
ушли на поиск своего горенья,
но где бы ни были -– мы все одна семья
страны Российской, каждое мгновенье.
И только лишь под самый Новый год
я заглянул случайно в управление
той мехколонны, что в себе сберёг
как Васькино большое откровение.
Там старого знакомца повстречал:
прораба Елисафа, у которого
в вагончике работал и скучал,
и с Васькой побратался у которого.
Мы, на приветствия потратив ряд минут,
обрушились на друга друг с вопросами
и, выяснив, что нас нигде не ждут,
решили побродить в лесу под соснами.
В тиши лесной я первым раскидал
своих рассказов ворох нескончаемый.
А Елисаф охотно рассказал
о Ваське-побратиме, об отчаянном.

РАССКАЗ ЕЛИСАФА

Когда уехал ты из Усть-Лабинска,
в конце июля трассу завершив,
мы перебралися на новую, Арзгирскую.
Высоковольтную тянуть в степной глуши.
Рабочих рук безбожно не хватало,
пришлось набрать случайный контингент.
От них в работе толку было мало,
уж если не сказать, что вовсе нет.
Прогуливали часто, выпивали,
бывали даже драки иногда.
Ну, кое-как опоры пособрали,
а с установкой полная беда.
Специалисты – Васькина бригада
и больше, хоть кричи, ни одного,
а мне таких бригад, хотя бы пару надо.
А где их взять?
По управлению свободных – никого.
Я «в мыле был», обрыскал всю округу –
всё бестолку, специалистов нет!
Уходят дни. Скажу тебе как другу,
от безысходности я прямо очумел.
И вот в один из вечеров прегнусных,
ко мне в вагончик, будто на огонь,
пришёл Василий, с вязкой воблы вкусной
и с дюжиной отличного "Праздрой".
Распили по бутылочке молчком,
в молчании ожесточённо воблу гложем,
а в голове всё та же мысль торчком,
что плана выполнить не сможем.
Василий, как бы невзначай,
сказал, бутылку пива открывая:
– Пора опоры ставить уж начать.
Я не в подначку. Дело предлагаю.
Меня в бригаде Саня Почепной
толково может заменить, без спора,
а мне отдай гулёвый разнобой.
Дня через два поднимется опора.
Да не гони, не подгоняй меня.
Учить их надо. Наверстаем после.
К ребятам этим присмотрелся я:
бравада неумелых их заносит.
Когда же дело закипит в руках
и сердце дрогнет радостью уменья –
всё наносное разлетится в прах,
останется рабочее горенье.
Признаться, огорошил он меня,
но постепенно Васькина затея
мне показалась стоящей и я
согласье дал, на лучшее надеясь.
А дальше как в трескучем рапорте пошло.
Всё было: неудачи, срывы, споры
и труд до одури, но это привело
к двум планам выполненья нормы.
И как бывает в жизни иногда,
приказ из управления, где срочно
мне приказали ехать под Батайск.
Зачем? Не сообщили точно,
но указали, Васькиных орлов,
(как истых мастеров по установке)
с собою взять. И мы без лишних слов
отправились, гадая об обновке.
На месте дело выглядело так:
к ноябрьским праздникам, а оставался месяц,
собрать опору на Донских брегах,
установить! Не сделаешь – «повесят».
Опора не простая, без восьми –
сто метров высота и вес приличный.
И собирать, и ставить, чёрт возьми,
приёмами не сделаешь обычными.
Но говорят:
– Не боги и т.п.
Работали. Других забот не знали.
Для профилактики, чтоб не было Ч.П.,
частенько нас начальники ругали.
Собрали анкер. Выверен фундамент.
Десятки раз проверен такелаж.29
Настало утро. Главный наш экзамен:
подъём опоры – «высший пилотаж»!
Четвёртое число в календаре,
погода солнечная, словно по заказу,
монтажники подтянутые. Все
на местах, спокойно ждут приказа.
Я, с группою начальства, в стороне,
сегодня бог и командир Василий.
Он подошёл вразвалочку ко мне,
в руках конверт подрагивает синий.
С недоуменьем смотрим на конверт,
на Ваську. Он стоит, осанист,
и говорит:
– Возьми, парторг, конверт –
прочтёшь, когда опора встанет.
И по-солдатски, сделавши «кругом»,
спокойно зашагал к своим ребятам.
Взревели дизели, трос дрогнул и ужом
за тракторами заскользил по травам.
Качелей приподнялся над землёй
и, будто бы потягиваясь сладко,
стал выпрямляться, зазвенел струной
и потянул стрелу подъёма плавно.
Стрела пошла, шарниром шелестя,
руками тросов поднимая старшую.
Серьгою30 такелажною скрипя,
меньшая пробует поднять опору тяжкую.
Троса напряжены, как наши нервы,
и кажется, что как и наши лбы,
холодный пот покрыл стальные фермы,
а нервы наши как троса напряжены.
Пять тракторов, предельно поднатужась,
по Васькиному знаку поползли
и медленно, как будто бы недужа,
опора оторвалась от земли.
Слегка задумалась:
– Упасть или подняться?
И как бы для себя решив вопрос,
подрагивая, стала выпрямляться
во весь, почти что стометровый рост.
Стоит красавица! Стальных тросов растяжки ещё поддерживают ей высокий стан,
но башмаки31 уж анкерною стяжкой
прикручены к подножника болтам.
Заговорила руководства группа
(опасность срыва явно позади),
успеху радоваться, право же, не глупо
и премию не лишне получить.
Но вдруг умолкли, на опору глядя,
по ней Василий, словно акробат,
стремительно взбирается, а сзади
трепещет на ветру, сияет алый стяг.
Одним дыханием взлетел на тросостойку,
флаг закрепил. И в солнечных лучах
флаг вспыхнул пламенем, затрепыхался бойко
и отразился праздником в ликующих глазах.
И как творец, как гордый победитель
стоял у флага Васька-бригадир.
Своей судьбы могучий повелитель!
Российский парень – ВАСЬКА КОЧЕРГИН!

А про конверт мы вспомнили позднее.
Прочли письмо. То – важный документ.
Его я весь запомнил, сожалея,
что у меня такого сына нет.

ДОКУМЕНТ ИЗ ВАСЬКИНОГО КОНВЕРТА

Я жил достаточно, чтоб жизнь узнать на вкус.
И соль беды, и горечь неудачи,
и сладость счастия, и будней постный суп –
всё пробовал и не хочу иначе.
Встречал людей всех званий и чинов:
почётных-разных, должностных, военных,
встречал простых, без ранговых оков,
и тех, кто у чинов высоких пленные.
Я научился званья уважать.
Их заслужить – нужны не малые заслуги!
Людское свойство есть: о званиях мечтать,
к их достижению производить потуги.
И я мечту о звании храню,
о самом важном звании и чистом,
о самом главном в трудовом строю,
о честном званьи коммуниста.

ЕЛИСАФ
 
К письму он заявленье приложил и
просьбу: дать ему рекомендации.
Он жизнью прожитой их заслужил.
Собранье скоро в парторганизации…

АВТОР

Таков мой друг, Василий Кочергин,
рабочий парень, мной из жизни взятый.
Таких их много. Васька не один!
Шёл век двадцатый, год семидесятый…

 






Часть четвёртая


Глава I


СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ СЮЖЕТ

Начнём с истории банальной –
как в обстановке экстремальной
распалась некая семья:
отец в ней, мать и сыновья.
Распроданы: квартира, дача,
машина и гараж впридачу.
Поделены сыны, деньжата –
пришла пора и разъезжаться.

***
Вот, с годовалым Петькой в люльке,
мать поселилась в белой юрте.
С образованием врача
она, возможно сгоряча,
врачом пошла, но санитарным,
в степи башкирской, поотарной.
Помчалось время за работой,
о Петьке маленьком заботой,
но эпидемия случилась
и мать болезнью заразилась,
а вскоре тихо умерла.
Трёхгодовалого Петра
в детдом друзья определили,
поохали и все забыли.

***
Отец умчал на Сахалин,
при этом ехал не один,
с ним пятилетний сын Антон
(поездке рад был очень он).
На Сахалине военком
помог отцу стать рыбаком.
И вот однажды в шторм на море,
себе и всем вокруг на горе,
на скалы сейнер налетел.
Поздней нашли там груду тел.
Их было опознать пресложно,
а некоторых – невозможно.
Антон остался сиротой,
но рыбаки его судьбой
распорядились необычно
и, для времён тех, непривычно:
в детдом его определили,
но меж собой постановили
зарплату среднюю отца
перечислять на счёт мальца
(они же счёт тот и открыли).
С тем рыбаки к себе отбыли.

***
Прошло лет двадцать пять иль тридцать.
Не будем, право, мелочиться
и дни считать до одного.
Не изменить нам ничего
в интересующих нас судьбах.
Порывшись в жизненных занудьях,
сказать нам надо, что в тот срок
в стране, как неизбежный рок,
случились важные события,
народной крови без пролития.
Был СССР – его не стало.
Социализма зло пропало.
Партийный гордый гегемон
от прежней власти отстранён.
Из небытья восстала Русь!
И утверждать я тут берусь,
что сей крутейший поворот
в судьбе страны, переворот
свершил, с соратниками, Ельцин.
Возник капитализм и дельце
стал каждый для себя искать.
Рванулись толпы торговать.
Прошла приватизация
(богатств прихватизация).
Взросла и частных банков сеть.
Заводы частные иметь
законы разрешили –
заводы прихватили.
Мелькнула частных фирм война,
но миновала и она.
Всё постепенно утряслось
и населенье понеслось
в клоаку рыночных забот,
а их в стране невпроворот.
Взрос класс российских богачей:
крутых дельцов и фирмачей.
Их новорусскими назвали.
Часть новорусских постреляли.
Другие крепли, богатели,
в стране творили – что хотели.
Строительный вершился бум,
как над простым народом глум:
дворцы-дома, коттеджи-дачи,
отели частные. С подачи
имущих власть – есть деньги если –
приобретать стали поместья…

***
Антон Антонович Бубнов,
переломав немало дров
в момент приватизации,
провёл организацию
поставок моря рыбдаров
в ряд крупных русских городов.
Потом он основал – свой банк.
В системе банков, словно танк
он, подавив других, осел.
Каким-то образом сумел
создать и филиалов сеть,
и постепенно стал иметь:
дворец-жильё, три иномарки,
в местах курортных тройку дач
и, наконец, сверх всех удач,
купил огромное поместье
в прекрасном, чисто русском месте,
в Самарской области. При том,
в поместье сохранился дом
из девятнадцатого века,
известнейшего человека:
помещик был учителем,
известным просветителем.
Преуспевающий Антон
не забывал и свой детдом,
где вырос он и возмужал.
В детдом он часто приезжал,
его поддерживал деньгами,
и гостевал, бывало, днями.
Антон женат, растут двойнята,
двухгодовалые ребята –
всё есть. Но надо тут сказать –
мечтал исчезнувшую мать
Антон найти. Всю жизнь хранил он
фотографию. Носил
её с собою он повсюду.
Читатель дорогой! Не буду
я поиски его везде
здесь пересказывать тебе.
Скажу о том лишь, что на фото
засняты, и не просто кто-то,
а мать с отцом в день свадьбы их.
Вот и хранил он их, двоих.
Отец Антона утонул,
а мать он вообще не помнил.
Упрямый, как испанский мул,
восстановить мечтал он корни.

***
Итак. Антон купил поместье.
К нему, подкрашивая лестью,
с удачной сделкой поздравляя,
друзья собрались. Отмечая
в застолье важную покупку,
Антон подумал не на шутку
о том, что в этот старым дом
необходим и агроном,
чтоб было, как положено,
поместье всё ухожено,
да чтобы был тот агроном
и как приказчик – мажордом.
К друзьям своим он с мыслью этой
и обратился за советом.
Мысль обсудили, обсосали
и поискать пообещали
кандидатуру подходящую,
за плату далеко не зряшную.
И в продолжение недели
друзья Антону надоели
звонками с предложеньями.
Воюя с продолженьями
сих сверхнавязчивых звонков,
Антон, озляся, был готов
уж отказаться от затеи.
Но кабинета его двери
однажды тихо отворились
и пред Антоном появились:
одна из деловых друзей
и человек какой-то с ней.
Так деловитая Юнона
Антону друга-агронома
как кандидата привела,
чтоб он в поместье все дела
проделал в лучшем виде.
Антон, мужчину видя,
проникся вдруг к нему доверием.
И принимает он уверенно
решенье: мужчину на работу брать,
другого больше не искать.
Так Пётр Антонович Негромов,
из притязавших агрономов,
в поместье стал домоправителем,
судьбы поместия вершителем.

***
Шёл поместью второй год.
Дом в поместье, в свой черёд,
капремонту подвергался,
неуклонно превращался
в экзотичный экспонат.
Этому Антон был рад.
Как-то раннею весною
он, с друзьями и семьёю,
отдыхать в поместье прибыли.
Подсчитав с поместья прибыли,
выделил Антон Петру,
из своих машин, одну,
по поместью для разъездок
и любых других поездок.

***
Весь в огнях поместный дом.
Пир горою вздыблен в нём,
В нём Бубнов Антон Антоныч
веселится, уж за полночь.
Вот под утро все упились,
кое-как угомонились.
Только смежили глаза –
разразилася гроза.
В ту грозу, когда люд спал,
дом свечою запылал.
Люди ринулись во двор,
как под ветром в поле сор,
вымелись, заахали,
женщины заплакали –
все пытаются решить:
как же им пожар тушить.
Вдруг раздался вопль, как ветер:
– Наверху остались дети!
Замер в ужасе народ.
Выбегает тут вперёд
Пётр Антонович  Негромов.
Поражённые, как громом,
люди замерли. А он
ринулся в горящий дом.

***
Пётр детей спас от огня,
от ожогов же себя
он спасти никак не мог:
с головы до самых ног
обгорела его кожа,
но живым остался всё же.



***
В благодарности Бубнов
не искал ненужных слов:
для Петра нашёл больницу,
где бы мог тот подлечиться,
излечиться от ожога. 
Каждый день теперь дорога
до больницы у Антона,
вроде нового закона.
И, однажды, день случился,
когда в дом Петра явился
гостем трепетным Антон.
И смущаясь необычно,
выставлять на стол привычно
начал быстро, на ходу
разномастную еду.
Пётр Антоныч – холостой.
Гость явился не простой.
Суетиться Пётр не стал.
Что имел, то и достал
из посуды. Стол накрыли.
Посидели. Ели, пили.
Говорили обо всём
и, конечно, ни о чём.
Вот Антон из-за стола
вылез. Ехать бы пора.
Он по комнате прошёл,
на стене фото нашёл:
женщины фотопортрет.
В нём он видит много черт
схожих с матери чертами.
Пётр подходит и руками
бережно его снимает,
пыль с портрета вытирает,
говорит он:
– Эх, Антон! Это мамино фото!
А АНТОН, молясь судьбе,
достаёт, из портмоне,
фотографию родителей.
Ничего нет убедительней,
чем одно и то же фото.
Разорвал когда-то, кто-то
пополам её. Игра?
Половинка у Петра
сохранилася от матери.
Поняли они, что братьями
они кровными являются…
До сих пор все удивляются.

 


ИГРАЮТ АДМИРАЛЫ В ПРЕФЕРАНС

Играют адмиралы в преферанс,
один ведёт. Другие – пас,
но все заядлые вистёры.
За преферансом – разговоры,
1-й:
– Толкнул вчера Kopee я подлодку.
2-й:
– Да слышал сводку.
Списал в металлолом её ты
и тем с премьером свёл ты счёты.
3-й:
– А я учения внепланово ввернул,
а президенту плановость загнул.
4-й:
– Ученья начал ты без подготовки,
об этом могут появиться кривотолки.
3-й:
– СМИ – не допустим, а других прижмём.
Финансы из минфина всё ж урвём.
1-й:
Рискуем мы, друзья, не быть бы лиху!
3-й:
– Не каркал бы! Всё обойдётся тихо.
2-ой:
– А у меня – марьяж. Побейте-ка мне даму.
(Тут принесли радиограмму).
4-й:
Читай, а я твою прихлопну карту.
1-й:
Эй! Принесите пива кварту!
3-й:
– На "Северном" нырнула субмарина,
чтоб черти задавили командира.
СОС прозвучал с немалой глубины.
Накаркал нестандартности мне ты.
4-й:
– Что там могло такое приключиться,
что даже СОС по корпусу стучится?
1-й:
– Бросаем карты. Двигаемся в штаб,
пусть адъютанты приберут сей скарб.

Легла на дно подбитая подлодка.
Пошла в штабы тревожнейшая сводка:
– Подлодка атомная терпит бедствие
и могут быть тяжёлые последствия.

Держали в штабе сводку под секретом
поболее двух суток, и при этом
не двинули и пальцем в оборот
к началу всех спасательных работ.

О беде узнали журналисты,
полетел в эфир их голос чистый,
завертелось дело по спасенью,
припорошенное непонятной тенью.

Завертелась «куча» совещаний,
объяснений, согласований,
предложений и предположений,
до международных одолжений.

Целую неделю совещались,
притирались и совмещались.
А в лодке парни задыхались.
У родителей надежды обрывались…

Играют адмиралы в преферанс.
На дне подлодка. Шаткий шанс
на то, что кто-то там живой,
давно исчез…

 


***
Корчится женщина! Женщина корчится!
Голос, страдающий, в небо уносится!
Мука из глотки забила всем уши,
рвёт, словно крючьями, добрые души.

В муках великих (Спасибо! Смогла!)
женщина эта меня родила,
ради меня добровольно страдала.
В муках судьбину мою нагадала.
 
Корчится женщина! Женщина корчится!
Голос, страдающий, в небо уносится!
Мука из глотки забила всем уши,
рвёт, словно крючьями, добрые души.
В муках великих (Спасибо! Смогла!)
женщина первенца мне родила,
ради него добровольно страдала,
муками – счастье ему нагадала!

Корчится женщина! Женщина корчится!
Голос, страдающий, в небо уносится!
Мука из глотки забила всем уши,
рвёт, словно крючьями, добрые души.

В муках великих (Спасибо! Смогла!)
женщина внучека мне родила,
ради него добровольно страдала,
слёзы лила – ему счастья желала!

Корчится женщина! Женщина корчится!
Голос, страдающий, в небо уносится!
Мука из глотки забила всем уши,
рвёт, словно крючьями, добрые души...

 


ОТ ИМЕНИ МОЛОДЫХ СОЛДАТ

За что нас оскорбили и унизили,
за что нас обозвали – «пацаны»?
Да мы такое в жизни видели,
что видеть, в общем, были не должны!

Мы «пацаны» – в Отечественной, страшной
ложились «штабелями», где могли,
а там, где не могли, там КГБашней
нас сравнивали с уровнем земли.
 
Мы «пацаны» – летали во Вьетнаме.
В Афгане мы горели в БТР.
В Чечне мы дважды водружали Знамя.
(Как будто бы). А где оно теперь?

Мы «пацаны»  – считают генералы.
Мы «пацаны» – по мненью «вся и всех»…
Не пацаны! Мы русские солдаты!
России в войнах мы несли успех!

 



ОТЕЦ СОЛДАТА

Не воевав в Афганистане,
я в той гремящей стороне
ночами всеми, непрестанно,
во сне, нёс сына на спине.
Я выносил его из боя,
с кровавой раной на груди,
и просыпался в сердце с болью
незаживающей тоски.
Я шёл за сыном, страхом маясь,
от пуль собою заслонял
и тяжко плакал просыпаясь.
Войну в Афгане проклинал.
Во время то, что сын мой кровный
в вертеп Афганский ввергнут был,
я в снах своих, как трус позорный,
его от боя уводил.
Я сына ждал, себе не веря,
своё неверье злобно клял.
На каждый стук бросался к двери,
открыв кому-то дверь, линял…
Вернулся сын орденоносный,
афганский горький инвалид,
уже не мальчик. Сын мой – взрослый.
Моё же сердце – всё болит…

***
Раньше – служили Царю.
Потом – КПСС.
Теперь приходится – всякому ХРЮ,
если у него деньги есть.
Раньше – служили,
теперь – прислуживаем.
Жить в России стало душно.
Но живём, надежды выуживая
и прислуживая послушно.

 


ШУТОЧНАЯ ПЕСЕНКА СЕРЕДНЯКА

Учился в школе я уверенно на «тройки».
Из класса в класс переводился я всегда.
Считалося, что середняк я стойкий,
хотя и выделялся иногда.

Я – середняк!
Пустите в середину!
Я – середняк,
как песня под сурдину.
Я – середняк –
не раб, не господин.
Я – середняк,
доживший до седин.

В трудах большие годы проходили.
На «тройку» выполнял свой труд всегда.
«Звёзд с неба не хватает», – говорили,
хотя и выделялся иногда.

 

***
Один маршрут у алкашей,
с него не сгонишь и взашей,
всегда один, при том – весь год:
где самогонщица живёт.
 
Ведь в магазине «пузырёк»
за сто рублей уже утёк,
а у неё всегдашняя:
по двадцать пять – крепчайшая.

К тому ж – экологичная,
по качеству – приличная,
без химий и добавок,
но есть, что и на травах.

Такой настой, что с рюмки той
забегает как заводной,
а если хлобыстнёт стакан,
то поползёт как таракан.

Забьётся в щель, как Ной в ковчег,
и в той щели – ему ночлег.
Алкашке наплевать на быт,
лишь бы дорогу не забыть
туда, где льётся самогон,
там лишь бывает счастлив он.
Один маршрут у алкашей…

 


***
Мы – поколение Иуд.
Мы предавали там и тут:
и Бога, и самих себя,
и жили – жизни не любя.
Предательства был «институт»:
его все «органом» зовут.
Нас в «органы» те «приглашали»
и там иудству обучали…
 
 


Глава II.

ИНОСКАЗАНИЯ.

ДЕЛА ЛЕСНЫЕ

В лесу большой переполох:
правитель леса вдруг издох!
В лесу взял власть, хорош иль плох,
всепрезидентный Дядя-лох.

И завертелась кутерьма!
Зайчишка, с кодлой, мочит Льва.
Тигр обеззубел до того,
что все плевали на него.

Чиж выклевал Медведю глаз,
припомнив Щедрина рассказ –
как Мишкин дед Чижа подъел,
когда на воеводство сел.

В авторитете Суслик – вор.
Домашние Скоты свой двор
загадили, ну, как могли
и бомжевать в лесу пошли.

А толстоморднейшй Барсук
лишил девичества Лису,
лишил насильственным путём
и без суда за то, потом.

Да и судил бы его кто?
Ведь сам Судья медведь – Пихто –
любитель был до институток,
сверхсексуальных Индоуток.

Сенсаций по лесу не счесть.
Козёл, отстаивая честь,
которой не имел от века,
в суд подаёт на человека
за то, что тот, красе в угодку,
носить козлиную бородку
без разрешения Козла
себе позволил. Два Осла,
изображая двух крутых,
купили что-то на двоих.
Употребивши эту чтоту,
национальную охоту,
с рыбалкой вместе, сляпали.
За что им деньги капали.

А африканская Мартышка,
кокосовой ударясь шишкой,
то бишь – кокосовым орехом,
не то серьёзно, не то смехом,
доказывала статус-кво:
с Поэтом Пушкиным родство.

Лесной министр образованья,
и тоже рожа обезьянья,
реформу школы изобрёл:
он рекрутский набор провёл
из детсадов в школярский бред
всего-то на двенадцать лет.
В горах Кабаний род взбесился:
от всех и вся отгородился
окопами и блиндажами,
схоронами. Но их прижали.
Теперь они визжат с экрана,
что кровоточит у них рана,
что все вокруг злодеи и тираны,
они же – ангелы-крыланы.
Общаются с округою ночами,
сверкая зло зловещими клыками.
На мирные селенья набегают
и всё, что могут – подрывают...

Так крутится лесная карусель.
Ползёт на лес террора сель.
Зверьё же, уподобившись Улитке,
позакрывало двери и калитки,
попряталось в своих домах,
имея страх в своих глазах…

Куда же смотрит Егерь-бог?
А никуда! Ведь он же – лох...
Мораль ясна как дважды два:
для леса нужен Г О Л О В А!

 


ЗАЯЦ В ДЕМОКРАТИИ

Власть демократии для Зайца – добрый случай:
критиковать он может, словно лучший,
кого угодно, хоть бы даже Льва,
и не бояться. Кругом голова
у Зайца от возможности такой.
Зайчишка захмелел от вольности печатной.
На сильных мира ринулся он в бой,
в сверхзащищённости уверен безоглядно,
питая к критике могучих самых, страсть.
Кидался на Слона, на Львицу угрожал напасть,
но в Крокодилову раскрывшуюся пасть
вскочил в азарте. Чтоб пропасть.
Тот Крокодил был, безусловно, демократ.
Пролил по Зайцу крокодиловые слёзы
и пасть разинул шире во сто крат...
Такие вот у демократии курьёзы...

 


О КУРИЦАХ И
УГОЛОВНОМ КОДЕКСЕ

Стояла машина на улице.
Подкрались к машине курицы.
Курицы машину клевали, царапали,
на капот накакали,
яйца снесли, об капот разбили.
Хозяину машины – навредили.

Увидел Хозяин вредительство
и решил не допускать попустительство.
Куриц правым судом судил:
Курицам головы отрубил,
ощипал, осмолил, выпотрошил,
четвертовал, в суп перекрошил,
наелся. И к телевизору приник.
Но тут у него вопрос возник:
– От суда и расправы над курицами,
машина,  что стоит на улице,
новой и целой совсем не стала,
а Кур во дворе теперь не стало.
Ни машины целой, ни Кур
и всё в результате
судебных процедур.
Получается:
Потерпевшему – не вернёшь казнью!
Жизнь за жизнь?
Вопрос не праздный.
Взял чью-то жизнь –
лишил общество труженика –
садись, да не страдать у нужника,
а пожизненно на каторгу,
отрабатывать за свою и загубленные!
Ратовать надо за такие законы,
чтоб из уголовников не делали «иконы»
писатели, продюсеры и режиссёры,
которые стараются, до усёру,
сделать из подлеца молодца.
Надо уголовный кодекс менять
от начала и до конца.

Где это видано:
украл что-то с огорода
и получил зоны четыре года.
Убил человека! Труп свежий,
а получил зоны четыре года те же,
или в тюрьме заключение
на государственное обеспечение.
Абсурд! Убил человека,
а ему за это готовенькое несут!
А он дышит,
мемуары пишет,
читает охране проповеди,
а иногда, и отповеди.
Пусть бы пожизненно тянул лямку каторги,
на урановых рудниках, к примеру.
Вот тогда и узнал бы своей вины меру,
и отработал бы обществу жизнь взятую,
получил бы долю всем понятную.
А казнить нерентабельно и грешно!
Если про куриц вдуматься,
то – не смешно…

 



СКАЗКА ПРО ДЕДА, БАБУ И
КУРОЧКУ РЯБУ, ДА ЕЩЁ ПРО ЕЁ СЫНКА,
КОТОРЫЙ ПРОЗЫВАЛСЯ КОЛОБОК
И БЫЛ ИМ ВСЕМ НЕ ВПРОК

Жили-были Дед-судья и Баба-милиция,
и была у них Курочка-ряба, девица.
Мимо неё Петушки похаживали,
Курочку обхаживали,
на танцы водили,
что-то ласковое говорили,
меж собой за неё дрались,
жениться обещались…
И снесла Курочка яичко,
да не простое:
предполагали, что золотое.
Стали всей семьёй его высиживать.
Дед сидел, сидел – не высидел.
Бабка сидела, сидела – не высидела.
Курочка сидела,
хвостом вертела,
и вылупился из яйца сынок –
круглобокий КОЛОБОК.
Дед с Бабкой внуку рады,
а Курочка требует от них награды.
Вскоре Колобок-пострел,
в дедову машину сел
и запел:
– Дед законы слишком знает
и законы соблюдает.
Хочет, чтобы я учился,
на законы чтоб молился...
В жизни свой я путь нашёл
и от дедушки ушёл.
Бабка хочет чтоб с дороги
убирал свои я ноги,
светофоров знал сигналы,
не склонял бы ёлы-палы,
чтоб не дрался, не курил,
за углом вина не пил,
не трусил садов соседних,
в институте слушал бредни...
В жизни свой я путь нашёл
и от бабушки ушел.
Мамка хочет, чтоб я мылся,
чистил зубы, не ленился,
аккуратность соблюдал,
по часам и ел, и спал...
В жизни свой я путь нашёл
и от Курочки ушёл.

Покатился Колобок по дороге,
по которой не ходят умные ноги.
Стал курить и водку пить,
с пьяных глаз витрины бить.
«Сникерс» как-то раз украл.
Сразу к Деду в суд попал.
Посадил Дед детку
в клетку.
А детка из клетки подросшим вышел,
но не стал тише.

Покатился и встретил Зайца,
заезжего китайца.
Поволок Зайца в куст,
и стал у Зайца кошелёк пуст...
Загулял Колобок в кабаке,
а тут Бабка налегке.
О делах Колобка допросила
и к Деду на суд утащила.
Посадил Дед детку
в клетку.
А детка из клетки подросшим вышел,
но не стал тише.

Покатился по дороге знакомой,
для нормальных – весьма дерьмовой,
и встретил в соседнем лесу
богатую Лису.
Женился на Лисе,
обобрал, как липку,
и удрал через заднюю калитку.
Загулял в кабаке,
а тут Бабка налегке,
о делах допросила
и к Деду на суд потащила.
Посадил Дед детку в клетку.
А детка из клетки подросшим вышел,
но не стал тише.

Покатился по дороге накатанной,
для нормальных зверей заказанной.
Встретил Волчару,
продавшего горы товару.
Сунул Волку
под нос двустволку!
Глядя в ствола дырочку,
Волк отдал Колобку выручку.
Загулял Колобок в ресторане.
Посылает всех к какой-то маме,
но тут появилась Бабка-милиция,
и пришлось Колобку опять садиться.
Посадил Дед детку
в клетку.

А детка из клетки выросшим вышел.
В плечах – сажень, двух метров – не ниже.
Покатился по знакомой дороге,
где вместо головы – ноги,
и докатился до банковского Медведя,
всесильного зверя.
Сунул Колобок Медведю под хвост бомбу,
так что сорвало с сейфов пломбу,
а с нею и замочки.
Прихватил Колобок Медведевы миллиончики
и рванул было за границу – гулять.
Ан, глядь!
Опять на его пути Бабка встала.
Она уже устала,
но Колобка достала.
Посадил Дед детку
в клетку.

А сам стал задумываться.
Стали ему вопросы придумываться:
– Зачем детку сажать в клетку,
если он из клетки грязной
выходит более опасный,
выходит того, что был, хуже?
Может быть, новый Закон нужен?
Что-то в системе клеток неладно,
а вот что? – пока непонятно.
Что делать с Колобками,
родившимся с куриными мозгами,
но с министерскими запросами
и криминальными поносами?
А, может быть, мадам-курам,
расфуфыренным дурам,
надо не по навозным кучам скакать,
не Петухам развесёлым кивать,
а своих Колобков не пускать
на наклонную дорогу?
И заниматься ими не понемногу,
а отдавая им всё своё время,
да почаще клевать в темя,
обучая хорошим манерам
и любым духовным верам.
Да! И Петухи
должны отвечать за свои грехи!

 


Глава III.

ФИНАЛЬНЫЕ ПРИЧИТАНИЯ


***
Я по жизни горе мыкаю.
Толь живу, толь не живу?
Забубённым горемыкою
пьяно падаю в траву.
И в тоске глазею в небо я,
душит зависть к облакам.
Толь была ты, то ли не было?
Я того не знаю сам.
И меня, как чёрта в ступочке,
топчет пестик злой судьбы.
Счастье кто-то носит в сумочке –
мне таскать куль маяты.
Мне с моею невезухою
хочешь пой, а хочешь вой.
Ведь держусь я показухою:
мне, мол, горе не впервой!
Я, мол, с горем – закадычный
и не в тягость мне оно...
Неудач кружок привычный
мною выучен давно!

 



***
Я живу на бегу
и себя не берегу.
То ли к тризне тороплюсь,
то ли скучно жить боюсь.
Всё хватаю на лету.
Часто, вовсе, вещь не ту.
Хвать! Ан не приобретенье.
Нахватаю дребедени я,
а потом целый день
разгребаю дребедень.
Удивляюсь: на кой ляд
нахватал всего подряд?
Разгребая зло бумажное,
пропускаю что-то важное.
Всё бросаю и бегу!
Скоро, видно, добегу...

 



***
Мне некуда идти,
мне нечего просить,
мне ничего давно уже не надо.

Я всё познал в пути.
Пусть дождик моросит.
Мне даже дождь, теперь уже – отрада.

Я жив, пока ещё,
я знаю: прожил всё,
что можно было мне прожить на свете.

Я, может, не крещён?
Не знаю, я смущён,
но мне о том и ангел не ответит.

Сквозь пепел прежних лет,
вдруг проступает след
того, что люди нарекли любовью.

И розовый билет
в Судьбы кабриолет
приходит в снах к седому изголовью.

 


***
Оплакиваю молодость свою
и моего чудного поколенья,
проживших жизнь у жизни на краю
по воле партии, генсечьего хотенья.
Оплакиваю молодость свою.
В ней рабский труд и КаГеБешный роджер.
С яслей учили нас ходить в строю.
Солдатом стать был каждый должен.
Солдаты новостроек, целины,
колхозов, БАМов, ЛЭПов, ГЭСов.
Солдаты необъявленной войны
под крышами различных лживых СЭВов.
И даже самый бравый генерал,
чтоб не сочли зазнавшимся буржуем,
себя простым солдатом называл:
солдатом партий! (И лицемерил всуе).
Оплакиваю молодость свою.
Нам запрещалось быть «самим собою».
Мы в коллективном сереньком строю
маршировали каждодневно к бою.
Бои за хлеб, за чистоту дворов,
за сталь, за уголь, за животноводство…
В боях тех «наломали столько дров»,
что сотню лет всё исправлять придётся.
Оплакиваю молодость свою,
и кланяюсь тем горьким бедолагам,
кто в общем не хотел идти строю
и мучался по сталинским ГУЛАГам.
Оплакиваю молодость свою,
моих советских поколений,
проживших жизнь в аду, как бы в раю.
Над нами реял злобный гений – Ленин.
Оплакиваю молодость свою…

 

 

***
Ночь. Догорает сигарета.
Распахнута постель – как саван ждёт меня.
Вся жизнь осталась в прошлом где-то.
Б костре души почти что нет огня.

Ночь. Догорает сигарета.
Последний дым блаженный бытия.
Уходит жизнь – удачей не задета.
Кончается страданий колея.

Ночь. Догорает сигарета.
Есть в пачке новые, как дни в календаре.
Смогу ли закурить? На это нет ответа.
Смогу ли пробудиться на заре?

Ночь. Догорает сигарета.
Лик месяца в окне, как свечка на гробу
в часовне вечности, где жизнь моя отпета
и отпевание оплачено попу.

Ночь. Догорает сигарета.
Обряд исполнен. Мне пора в постель.
Истёрлась жизнь, как старая монета.
Метёт в душе холодная метель.

Ночь. Догорает сигарета...

 



***
Кто я? Кто я?! Верблюд горбатый!
Горбы – мозоли на спине,
натёртые не комом ваты –
заботой тяжкой в каждом дне.
Тюки забот о самом сущем:
о маме, детях и жене,
о деле тоже, о насущном,
огне в семейном очаге.
Душа моя живёт в пустыне –
вокруг колючки и песок.
Давно бреду здесь, а поныне
дойти до счастия не смог.
Бреду в пустыне отчужденья,
травлюсь анчарами обид.
Бывает – плюну с озлобленьем
на чей-то благомерзкий вид.
Взорвусь «по маме» и «по папе»,
встопчу бархан пустых словес:
– Хотите мата? Вот вам! Нате!
В ребро вам шило, в душу бес!
А позже, сам себе противный,
заткнувшись жвачкой бытия,
Верблюд, горбатый и наивный,
бреду в пустынные края.

 



***
Ожидаю! Провожаю время в никуда.
Ожидаю! Словно таю без следа.
Замираю в ожидании на звук:
на шаги, звонки и в двери стук.
Не могу с собой поделать ничего:
ожидаю, словно Бога самого,
ожидаю, будто божьего суда.
Ожидаю! А ведь знаю – никогда...

 



***
Двадцать тысяч, с хвостиком, рассветов!
В стольких же закатах бедовал.
Сколько было дадено обетов!
Сколько раз я падал и вставал!

Во вчерашнем всё поутонуло.
Жизнь осталась где-то во вчера.
Всё мгновеньем быстрым промелькнуло,
шуточно, как детская игра.
 
Музыкальной отзвучали фугой
дни и годы яростной тоски.
Прожил жизнь нескладною фигурой,
в статусе обглоданной трески.

Но опять гляжу в рассвет багряный,
словно его вижу в первый раз.
Вновь вдыхаю воздух жизни пряной,
ненасытный как Кара-Богаз.

Я ещё, пока, не похоронен,
и часы Судьбы ещё скрипят.
Я грешу, грешить и дале склонен –
на кресте ещё я не распят...

 




ДОРОГА К ХРАМУ...

Дорога к Храму!
Не имеем сраму
в дороге к Храму.
Дорогу ХАМУ –
идёт он к Храму!
Вокруг всех Храмов
тесно от ХАМОВ.
Взывают ХАМЫ:
– Дороги в Храмы
вздымай как Знамя!
Совсем не зная,
к какому Храму
прилипнуть ХАМУ.
Да и дорога –
она ль до Бога?..
Иду. Не знаю,
куда ступаю,
и ту ли выбрал себе дорогу,
и приведёт ли дорога к Богу?
Не знаю, братия, вот ей-Богу…

 





***
Я не знаю цену рая,
не был я в раю.
Молод был и жил, играя,
и сейчас пою.
Через беды, через бури,
хоть и шёл шутя,
не имел я столько дури,
чтоб забыть тебя.
Старый, немощный бродяга –
до сих пор люблю,
как изъезженный коняга
торбочку свою.
Я не знаю цену рая,
не был я в раю.
Надо – жизнь переиграю
за любовь твою.
Но тебе того не надо,
вижу вновь и вновь,
моя Родина шальная –
вечная любовь...

 


***
Сердце бьётся у горла.
Голос спазмами схвачен.
В этом дне бесподобном
мой Талон не оплачен.
Он ещё не просрочен.
Срок финалом коварен.
Ведь Талон краткосрочен,
а вот не отоварен.
Не создал я товара,
чтоб наполнить им жизнь.
Наша жизнь – это тара.
Что в неё положить?
В тару, что упакуешь,
тем оплатишь Талон!
Коли жизнь прокукуешь,
то зачем был рождён?
Я как бомба на взводе.
К взрыву срок обозначен…
Неужели в Природе
мой Талон неудачен?

 




РАЗГОВОР ПОЭТА С ИЗДАТЕЛЕМ

П: – Харизма божия мне грешному дана!
И: – Ну, и что?
П: – Источник вдохновения она!
И: – Возможно.
П: – Я ею одарить людей обязан.
И: – В чём же дело?
П: – Но я безденежьем к безгласию привязан!
И: – Эт точно! Денег нет!

 














Часть пятая.


…Измы с похмелья


Трудно начать,
а начав,
будешь плакать,
но кончать.




ОТ AВТОРА

Болтаясь, не зная, куда и зачем, забрел я одна-жды, по чистой случайности, в лечебницу-профилакторий для, как указывалось на вывеске, алкоголиков. У МЕНЯ С СОБОЙ БЫЛО! Благодаря этому я познакомился с интересным пациентом данного заведения, человеком с явными, якобы творческими, наклонностями, не считая других, в данном случае не интересных, по его и моему твердому убеждению.
Расставаясь со мной и горько сожалея, что У     МЕНЯ УЖЕ БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕТ, он одарил меня своим произведением, если мне позволено так выра-зиться, которое я и предлагаю уважаемым читате-лям на прочтение и растерзание, но не меня лично.
Товар этот, пока ещё, не сертифицирован, но полагаю, что он и не так уж плохого качества, чтобы от него отказываться.
И последнее. При чьём-то желании обязательно познакомиться с этим талантливым, на мой взгляд, алкоголиком – прошу обращаться прямо ко мне. Я свободно и легко его заменю.
 



ВМЕСТО АВТОБИОГРАФИИ

Шерлок Холмс, красуясь перед доктором Ватсо-ном, утверждал, что К.К.К. – название расистской тайной организации. Умел этот самый Холмс «лапшу на уши вешать».
К. К. К. – это мои инициалы: КУЗЬКА КУЗЬКИНОВИЧ КУЗЬКИН или, как зовут меня соратники по пивному ларьку, профессионально-идейные бомжи-алкаши: ТриКе – хренцуз убогий, что справедливо заметил ещё Александр Сергеевич Пушкин.
Возможно, что я потомок Козьмы Пруткова, но этот факт документально нигде не подтверждён, хотя и вероятен. Мою маму ещё Н. С. Хрущёв грозился показать всему миру капитала и ею напугать его. Убогий я потому, что живу как у Бога за пазухой: в полной темноте, в шерсти и поте.
Хренцуз потому, что в совершенстве владею хренцузским языком, представляющим из себя свое-образный симбиоз французского языка с русским матом. С французским языком я познакомился, изредка захаживая на факультет иностранных языков университета за пустыми бутылками из под пива, называемые в определенных кругах деловых людей, пушниной. Русский мат знаю с пелёнок, памперсов тогда не было, русский мат я всосал с молоком матери, она, когда меня кормила, то ласково матюкалась от удовольствия, и всосал в таком огромном количестве,  что выплёвываю его всю жизнь, на окружающих, а весь выплюнуть не удаётся.
Когда-то, в блаженные дни дурной и активной молодости, не долго, посещал я занятия в строитель-ном техникуме; потом заушно (по Райкину) окончил культпросветучилище, пробовал свои силы в актёр-стве, играя на сцене бессловесных тварей, в художе-ственной самодеятельности самонадеянных безда-рей; в ораторстве, произнося монологи в ЖЭКе по поводу безнравственности совмещённых туалетов; в политике, участвуя в политических дебатах около пивной; в юриспруденции, защищая права человека в медвытрезвителе, куда меня иногда, но часто, дос-тавляли для наблюдения за моим здоровьем и кошельком.
Но скоро я, разочаровавшись вообще в какой-либо общественно-полезной деятельности, все рабо-ты бросил и занялся бомжеванием.
Скучая, занялся наукой: изучая на себе самом (кроликов жалко) воздействие всех мыслимых и не-мыслимых горячительных напитков, для чего прово-жу ежедневные эксперименты.
Я не оговорился, говоря о науке.
Пью только в научных целях, не пью по утрам, не похмеляюсь, потому что всегда нечем, эксперименты начинаю строго во второй половине дня и продолжаю до потери пульса, который всегда и неизменно нахожу на месте, проспавшись.
Родился я на Северном Урале, в раскулаченной семье бывшего сельского труженика, в репрессивном 1937 году.
В годы Великой Отечественной войны с Гитлеровской Германией был дистрофиком, что, безусловно, положительно сказалось на моих умственных способностях.
В первые послевоенные годы был школьником-шкодником (от слов: шкодить, гадить), потом фезеушником, потом токарем-пекарем и так далее.
Хоть я и бомж, но – интеллигент: не хожу в лохмотьях, раз в полгода моюсь в бане, не появляюсь в обществе без галстука, который заменяет мне салфетки, полотенце и веревку, умею расшаркиваться перед дамой и целовать ей ручку, не сплю где попало, имея   свой персональный угол в благоустроенном общественном туалете. Моя седая шевелюра бывает тщательно расчёсана,  если я не пьян, а пьян всегда я;  старинное пенсне, найденное мной на городской свалке,  с одним стеклом,  как аристократический монокль, украшает мой мясистый сизоватый мощный нос; «ленинская» бородка придаёт моему лицу профессорский вид.
Рост – средний,  возраст – средний, упитанность – средняя, образование – среднее,  склероз – развивающийся, печень – увеличенная. До благородного цирроза печени ещё не дотянул, но надеюсь на скорую победу.
В первой половине дня люблю пофилософство-вать в кругу бомжей и других уважаемых людей, а язык мой афористичен до неприличия, но что поделаешь, таким уж я уродился.

 Не академик РАН, не доктор никаких наук, про-фессиональный бомж – Ка. Ка. Кузькин.



ФИЛОСОФИЗМЫ

Философы спорят уже многие века о том, что первично: материя или дух. Попробуйте перестать кормить «пищей материальной» этих спорящих философов и вы увидите, что они сразу перестанут создавать «пищу духовную», так как повыздыхают. Так что и спорить-то не о чём.
Изобретение «духовной пищи» – есть, не что иное, как один из способов зарабатывания «пищи материальной».
*  *  *
«ДОБРО» и «3ЛО» – суть одно и то же, только вос-прини¬маемые каждым индивидом в меру своих ин-дивидуальных взглядов на окружающую действительность и своих потребностей, которые индивид собирается удовлетворить за счёт этого окружения.
*  *  *
ВОЙНА – это наиболее радикальный, но наименее эффективный способ разрешения конфликта. Отсюда, радикализм, вообще как таковой, наименее эффективный способ достижения, какой бы то ни было, цели, если она не сиюминутная и не корыстная. Сиюминутная и корыстная цели породили понятия: «Цель оправдывает средства», « Победителей не судят» и так далее. Именно эти цели приводят к войнам.
*  *  *
ВЕРУЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК подобен маринованному огурцу: такой же как все, только украшен острыми приправами догматов, которые, украшая, консерви-руют его в духовном развитии.
*  *  *
БЕЗВЕРИЯ, как такового, не существует в чело-веческой природе.
АТЕИЗМ – это тоже вера. Утверждение: «Я мыс-лю – значит существую!» это тоже вера в своё существование.
Утверждение чего-либо – это уже вера в это что-то. Если когда-нибудь наступит время, когда каж-дый человек будет свободен в выборе себе веры, а посягательство на его веру, в любом виде, будет преступлением, тогда наступит всеобщий духовный мир и духовное благоденствие человечества.
*  *  *
ВЗГЛЯД НА ЖИЗНЬ – это взгляд определённого человеческого сообщества. Индивидуальный взгляд на жизнь так же редок, как гениаль¬ность, что, вооб-ще-то, одно и то же.
ЖИЗНЕННАЯ ПОЗИЦИЯ – это определённое ме-сто, занятое человеком в общественном сознании определённой группы людей, в силу создавшихся во-круг этого человека обстоятельств. Жизненные обсто-ятельства сильнее человека, и только наивный идеа-лист может думать,  что обстоятельства можно побе-дить.
*  *  *
СВЯТОЕ ЗА ДУШОЙ – это нечто, что делает человека человеком, отсутствие этого нечто пре-вращает человека в животное.
*  *  *
ИСТОРИЯ, как предмет науки, не может быть истиной, так как каждое человеческое сообщество стремится приспособить историю для своих нужд. Если историю перестанут приспосабливать для нужд,  чьих бы то ни было, тогда в ней отпадёт надобность и она отомрёт.
*  *  *
СПОРТ – это, в подавляющем большинстве своём, всё та же война, только закамуфлированная в якобы благородные формы. Спорт развивает в людях (как в спортсменах, так и в болельщиках) низменные, тёмные инстинкты хищных животных.
Футбол, хоккей, коррида, родео – это же бои гла-диаторов из рабовла¬дельческого мира, где кровь и пот возбуждают толпу.
Все виды парной силовой борьбы – это всё те же дуэли средневековья и рукопашная схватка из первобытного строя.
Духовная цивилизация и Спорт – несовместимы, за исключением таких видов спорта, которые грани-чат с искусством и демонстрируют не силу воина, а красоту и изящество.
*  *  *
КРАСОТА не имеет определённых норм, форм и канонов, кроме одного, о котором очень часто забы-вают создатели, творцы Красоты. Красота даёт чело-веку только положительные эмоции: радость, восхи-щение, свет душе. Всё остальное к Красоте отноше-ния не имеет.
*  *  *
ОБЩЕСТВЕННОЕ САМОСОЗНАНИЕ – это ниве-лировка индивидуального сознания до уровня, удо-влетворяющего толпу. Высовываться из этого уровня опасно для жизни, поэтому: высунувшихся и уцелев-ших называют героями, гениями, злодеями.
*  *  *
Формулировка «ХОРОШИЙ – НЕХОРОШИЙ»  человек без указания «Для кого?» бессмысленна.

НАСТОЯЩИЙ ПОЭТ – это непостижимое ни для кого, особое передаточное устройство, передающее людям о их жизни то, что они сами увидеть не в си-лах, но что видеть им необходимо – по мнению того, кто это передаёт через поэта.
*  *  *
САМОЛЮБИЕ и СЕБЯЛЮБИЕ – далеко не сино-нимы.
САМОЛЮБЕЦ и СЕБЯЛЮБЕЦ – антиподы.
САМОЛЮБЕЦ – любит сам, в том числе и себя, и никого не под¬пустит к предмету любви. Эгоистичен, заносчив, разборчив в людях, чаще всего – это герои.
СЕБЯЛЮБЕЦ – любит только себя и жаждет, чтобы все окружающие любили только его. Неразбор-чив в людях, нахален, беспардонен, капризен, обидчив и труслив, чаще всего – это предатель.
*  *  *
НАША ЖИЗНЬ – это похмельное рождение, затем страдания с похмелья с судорожными поисками воз-можностей опохмелиться и, наконец, хмель смерти.
*  *  *
ЧТИВО – наиболее распространённый род около-художественной писанины. Ничего не даёт ни уму, ни сердцу. Обладает свойством убивать время. Наиболее опасный из всех видов убийц, так как ненаказуем и вездесущ.
*  *  *
ВЫБОРЫ – фарс, в духе демократии, разыгрываемый власть имущими для оболванивания населения. Никогда и нигде выборы не были и не будут честными. Честные выборы – это противоестественно, так как где есть борьба, там нет места честности, там всегда действовал и будет действовать закон: «Победителя не судят!»  Пиррова победа – Победа, а не поражение.
*  *  *
ДЕМОКРАТИЯ – самое изощрённое проявление волюнтаризма, в чистом виде – это гегемония за-кона, но его всегда можно изменить в пользу власть имущего.
*  *  *
БЛАГОПОЛУЧИЕ – понятие абстрактное и, самое главное, безграничное, определяемое не тем, кто, якобы, благополучен, а теми, кто вокруг него. Благополучный, по определению окружающих, сам себя благополучным никогда не считает и почти всегда стремится к большему благополучию, а если не стремится, то впадает в недовольство собой или обществом, которое, якобы, его не оценило по достоинству.
*  *  *
ИЛЛЮЗИЯ – это состояние психики человека, когда действительное принимается за желаемое, хотя это действительное желаемому не соответствует.
*  *  *
АБСТРАКЦИЯ – это то, чего никто не понимает, но все делают вид, что им всё понятно.
*  *  *
ИСТИНА – это проститутка, которая спокойно ложится, чаще всего за деньги, под всё новые и но-вые факты, до бесконечности.
*  *  *
БОГ – это Некто, кого каждый индивид представляет себе по-своему. Бог – рабовладелец (мы – рабы божии), взяточник (принимает любые подношения), сластолюбец (сколько по монастырям невест христовых?), наказыватель, утешитель, спаситель, благодетель. Богу ничто челове¬ческое не чуждо. Бог и Тиран – синонимы!
*  *  *
ПИСATEЛИ – это не те, кто пишет и издаётся, а те, кто создаёт художественную литературу. Бездар-ных писателей не бывает. Бывают непонятые писатели, но это уже не их недостаток, а их современников. Писатель и автор – не одно и то же, авторов множество, а писателей – единицы.
*  *  *
ГОРОД – несуразное, искусственное нагромождение, противоестест¬венное природе, где обитает скопище двуногих белковых живых существ, распространяющих вокруг себя ядовитый смрад и опустошающих природу. Непомерный рост городов, в конечном итоге, приведёт к экологической катастрофе, в которой эти существа и погибнут.
*  *  *
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ (любая) – сообщество людей, которое делится на две, далеко не одинако-вые, по количеству, части. Большая платит взносы, дисциплинированно голосует за решения меньшей и надеется на улучшение жизни.
Меньшая – потребляет взносы, рвётся к власти, обещая большей части улучшение жизни, но никогда своих обещаний не выполняет.
*  *  *
ТЕРРОРИЗМ – самый варварский и самый неэф-фективный метод борьбы за власть.
*  *  *
ИДЕЯ – основа любой разновидности веры, рели-гии.
*  *  *
СТАРОСТЬ – разрушение человеческого организ-ма лично накоплен¬ным жизненным опытом. Чем больший опыт – тем более ранняя и скоротеч¬ная ста-рость
*  *  *
ЖИЗНЕННЫЙ ОПЫТ – это нервные клетки чело-веческого организма убитые какими-либо пережиты-ми жизненными ситуациями.
*  *  *
РАБОТА – род деятельности живого организма. Бывает двух видов: сознательная и бессознательная. Сознательная присуща только человеку, делится на два подвида: вольная и подневольная, хотя и та и другая, при определённых обстоятельствах, могут до-ставлять человеку удовлетворение или разочаро-вание.
*  *  *
МАФИЯ – всегда криминальная, полутайная, по-лувоенизированная полуорганизация, созданная ис-ключительно для добывания денег нелегальными ме-тодами, во главе с вождём-идеологом, вдохновите-лем, имеющим неограниченную власть в этой полуорганизации и неограниченные возможности сесть в тюрьму. Высшая форма мафии – это любое правительство.
*  *  *
СЛОВАРИ (любые) – один из самых важных ин-струментов стандартизации человеческого мышле-ния.
*  *  *
СTАНДАРТ – норма, придуманная и устанавливаемая производителями товара и ненавидимая его покупателями-потребителями.
*  *  *
ПИСЬМО – это, к сожалению, быстро устареваю-щий способ общения людей и передачи информации через пространства и расстояния.
*  *  *
МАРШАЛ – пресс, генерал-кувалда; молотки – это офицеры, а солдаты – гвозди. Все вместе – орудия в руках «Бога», а он – всего лишь человек, со всеми  своими плюсами и минусами, и, поэтому, всей этой армией может ударить не там, где надо, а там, где не надо, и прибить не то, что надо и не там, где надо.
*  *  *
ДУХОВНЫЙ ГОЛОД – это эмоционально-информационная недостаточность в организме чело-века. Как и физический, духовный голод приводит к страданиям и даже к смерти.
*  *  *
ИГРЫ – развлекательные мероприятия, в которых участвуют люди всех возрастов и социальных категорий. Бывают: детские, азартные, политические.
*  *  *
МУЗА (в литературе) – вдохновительница поэтов и заложница графоманов.
*  *  *
ЮМОР – дружеское рукопожатие.
*  *  *
САТИРА – удар в спину, бывает смертельным.
*  *  *
ЛЮБОВЬ – энергия зарождения жизни.
*  *  *
ПРИРОДА – книга, в которой записана история существования окружающего мира. Люди ещё не научились читать эту книгу.
*  *  *
СОН – тренажёр Смерти.
*  *  *
ВЛАСТЬ – искушение уподобления Богу.
РАБ – человек, зависимый от кого-либо. Лучший вариант рабства – это раб только Бога.
*  *  *
СЕКС – в живой природе, это совокупление полов ради продолжения жизни, и только люди превратили это в развлечение, и даже в шоу-бизнес.
*  *  *
СМЫСЛ – это то, ради  чего существует что-либо или кто-либо. Здравый смысл – это то же самое, что и смысл, только с точки зрения гегемонирующей группы людей – толкователей. Они-то и навязывают людям свой «здравый смысл»  и, как правило, насильственным путём.
*  *  *
ВРАГ – стимулятор жизнедеятельности и инстинкта самосохранения. Нажить врага – сделать полезное приобретение.
*  *  *
ДНЕВНОЙ СВЕТ – консервированная радуга.
*  *  *
ВСЕЛЕННАЯ – ограниченная часть безгранично-го макрокосмоса, которую человечество, в своих необузданных мечтах, надеется когда-нибудь покорить,  сделать своей ленной территорией
*  *  *
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ – суть две сестры – антиподы, древнейшие долгожительницы земли. Младшая - Смерть моложе старшей – Жизни ровно на одну единицу существования первого живого организма плюс количество времени прожитого всеми живыми существами земли на сегодняшний день.
*  *  *
УТРО – довольно условная точка отсчёта времени, позволяющая человечеству отделить тьму от света и открыть новую, чистую страницу скрижалей жизни, на которую будут записаны все подвиги и мерзости грядущего дня.
*  *  *
СЛОВО – энергетическое нечто, совершенно не изученное, без чего само существование какого-либо мыслящего существа невозможно.
*  *  *
С.М.И. – вынужденные служанки власти. Если они служить власти отказываются – их убивают.
*  *  *
ВОЛЯ (к достижению цели) – целенаправленное, упрямое, почти фанатическое действие, всегда ко-рыстное.
*  *  *
УПРЯМСТВО – действие, вопреки общепринятому здравому смыслу, общепризнанной логике и сиюминутных обстоятельств.
*  *  *
КАРЬЕРА – это путь в горах. Карьера в жизни каждого нормального человека – неизбежна. Легко катиться вниз, труднее лезть в гору, но многие живут, не делая ни того, ни другого, при этом бывают иногда нужнее обществу,  чем самые удачливые и результативные карьеристы.
*  *  *
ФЛОРА – живой организм, болеющий человече-скими свалками, но стоически снабжающий человека кислородом.
*  *  *
ФАУНА – наши младшие братья, бессовестно на-ми ограбленные.
*  *  *
МУЗЫКА – определённая комбинация звуков, возбуждающая чувства без их словесного и зрительного оформления.
*  *  *
СНОВИДЕНИЕ – неуправляемая и некорректируемая часть нашей повседневной жизни.
*  *  *
Слово «СВОБОДА», употреблённое без указания на то: чья? от кого? – пустой звук. Восклицание: «Хочу свободы!» - говорит лишь о том, что восклицающий не знает – чего он хочет.
*  *  *
ПРЕДВКУШЕНИЕ – мечта голодного гурмана.
*  *  *
ВДОХНОВЕНИЕ – божественный огонь, подаренный людям Прометеем и узурпированный Христом.
*  *  *
ПРЕЗИДЕНТ – по мнению одних – кукла в руказ опытных кукловодов; по мнению других – глава «се-мьи». Каждый понимает должность президента в меру собственной испорченности, а президент действует в меру своей порядочности.
*  *  *
ПОЛИТИК – хамелеон в худшем варианте: ещё и кусается.
*  *  *
ПОЭТИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО – это блуждание по тайным и тёмным переходам старой, разрушенной крепости, стены которой были сложены из слов.

 




Как-то раз, когда мои финансы довольно горест-но и фальшиво (мне с детства медведь на ухо насту-пил) пели романс на тему: «Подайте, Христа ради, потерявшему совесть нищему на иномарку, а то тре-тий день без закуски пью», - пришлёпал я к одному из «»своих мусорных контейнеров» и вдруг обнаружил, что какой-то хмырь (выглядевший для бомжа слишком прилично) бесстыдно копается в «моём контейнере».
Надо заметить, что все мусорные урны и контей-неры в городе поделены между бомжами очень строго и, если один залез к другому, то ему может в жизни выпасть такая таска, что он после неё и к своим будет подходить с опаской. А тут какой-то отчаёнок-подонок нагло роется в «моём».
Ну, я, как истинный интеллигент, склонный в душе к рыцарским поступкам, хотел сделать ему вы-зов на дуэль, бросив к его ногам белую перчатку, но перчатки на руке не оказалось ни белой, никакой другой, и мне пришлось устно выразить ему своё «ФЕ», на бомжово-хренцузском языке, врезать ему по ушам так, чтоб они у него сделались бы розовыми, несмотря на давнюю немытость, и униженно затрепетали. Я надеялся таким образом удивить его своей компетентностью в языке и унизить его в собственных глазах, по причине якобы глубокого невежества.
Но, к моему величайшему удивлению (кажется, что у меня даже челюсть отвисла и в рот залетела нахальная муха) он заговорил на чистейшем французском языке с лёгким парижским прононсом, и с японской вежливостью поспешно объяснил мне, что он недавно прибыл в наш благословлённый чёртом город, что он скитается по Руси уже довольно давно, что он киевский хохол-салоед, по образованию кандидат астрономических наук в прошлом, а сейчас тоже кандидат на выдворение из города и из страны, как не имеющий российского гражданства.
Своим искренним рассказом (уж очень был рас-сказ не похож на легенду) растрогал он моё, ещё не окончательно очерствевшее сердце, и я великодушно предложил хмырю-астроному совместную эксплуата-цию «моих» контейнеров с отходами от застолий ожи-ревших и зажравшихся обывателей.
Он вежливо согласился и благодарно, со знанием и соблюдением пиетета на европейском уровне, расшаркался, после чего заявил: «Тут, в этой благовоняющей копилке полуполезных отбросов, я нашёл огромные куски надъеденного торта. Вот, попробуй какой он вкусный», – и достаёт из мусорника коробку с большими, грамм по 300, объедками торта.
Я, джентельменски, двумя пальчиками с траур-ными ногтями, беру кусок и, с видом опытного дегу-статора, в образе великого гурмана, начинаю элементарно жевать.
И тут мой визави говорит мне: «Ты всё-то не съе-дай! Оставь часть собакам и кошкам. Они ведь тоже есть хотят и имеют право на долю этой вкуснятины».
Добил он меня своей немеркантильностью, любо-вью к нашим младшим братьям по бездомности и, по велению больного сердца, я предложил ему наше знакомство сполоснуть каким-нибудь спиртосо-держащим коктейлем.
Есть в городе, неподалёку от моего места обита-ния две важнейшие для моей жизни точки: полукри-минальный магазинчик с громким названием «Эдем», в котором из под прилавка тётка весом под 150 кг. продаёт палёную водку-водяру по 19 р. за 0,5 литра, которую все (кроме бомжей) пить опасаются, для нас же эта палёнка, как манна небесная для евреев удиравших из Египта; и мусорный контейнер круглой формы и с хорошей крышкой, кажется единственный в этом знаменитом чистотой, но ужасно захламлённом городе.
И вот мы поздно вечером с моим новым знако-мым приобрели два пузыря палёнки и на крышке круглого контейнера устроили себе а-ля фуршет. Хо-рошо постояли. Закусь нашли в контейнере, благо, что собаки и кошки из-под крышки ничего не раста-щили.
Между глубокомысленными разговорами о звёз-дах, сиявших у нас над головами, Астроном (такую кликуху я ему придумал) жаловался на иммиграционные власти и, одновременно, выражал огромную надежду на то, что они его не поймают, как не поймали уже более трёх лет. За фуршетом мы обсудили текущие политические новости в стране и за рубежом – пришли к выводу, что наши россий-ские задрипанные политики, кроме как о себе род-ном, ни о ком другом серьёзно думать не умеют. Да оно им явно и не надо. Мы, народ, (бомжи тоже люди) живём своей жизнью – они своей. Но один вопрос у нас так и остался дискуссионным, вызывая саркастическое недоумение по поводу выборов депутатов в Госдуму. Где и как кандидаты набирают на выборах голоса в свою пользу, если полстраны, (а бомжи все) голосовать не ходят? Между прочим, и не будут ходить до тех пор, пока существуют партийные списки, по которым в Думу пролазы всякие попадают. Ну, да это их дело, хоть и тёмное, но для них очевидно весьма светлоприбыльное. У каждого в стране теперь свой бизнес.
Ночь была великолепной. Полнолуние. Палёнка. Закусь. Интересный собеседник. Что ещё бомжу на-до?
Когда, от переполнявших нас чувств и палёнки, мы запели – нас очень интеллигентно и аккуратно, насовав под микитки до самого не хочу, забрали бла-городные стражи порядка и отвезли в медвытрезви-тель, где нас помыли ледяной водой под душем и уложили спать. Кровать, простыни, одеяло, подушка – мечта любого бомжа.
На другой день нас выгнали чуть ли не пинками, потому что с нас, бомжей, взять нечего.
Отправились мы по своим точкам сбора средств к существованию, а к вечеру расположились в одном из сквериков и, распивая тёмное пиво, занялись рассуждениями о превратностях судьбы. Я начал пространно распространяться о человеках вообще и в частности, об их грехах, и о жизни, приводя каждое утверждение к определённым формулам – благо, что собеседник оказался с хорошими ушами и внимательно меня слушал. А мне, признаться, уши-то и были нужны, для вливания в них моих высокоумных сентенций и для развешивания на них высококачественной лапши.
Много позже, переосмыслив эту лапшу, я её записал, (многие пишут и хуже) определив термином: ЛЮДИ3МЫ.
 
ЛЮДИЗМЫ

НИЦШЕ – это оракул. Он наговорил уйму формул без расшифровки, а толковать эти формулы предоставил всем желающим, и они толкуют его формулы всяк по-своему, в меру своих потребностей.
*  *  *
РЕБЁНОК – это информационный банк. Какая информация в него зало¬жена, ту он и выдаст, став взрослым. Как и в любом банке, в ребёнке происхо-дит определённая внутренняя работа с тем, что в него вклады¬вают. В зависимости от величины и качества вклада, находится и ка¬чество выдаваемой, выросшим человеком, информации, выражающейся в его поведении, мировоззрении, интеллигентности и так далее.
*  *  *
СОБАКА – друг человека, но только если и чело-век собаке друг.
*  *  *
ПУШКИН А. С. – поэтическая вершина, рассматривать которую с близкого расстояния не полагается,  чтобы не было возможности заметить шероховатости и неровности поэтической поверхности, отлакированной критиками и политиками до возможного блеска.
У каждой, уважающей себя нации есть свой «Пушкин», без которого самоутверждение нации – неполноценно.
Отсюда, А.С. Пушкин – один из столпов само-утверждения русской нации, а столпы подрывать противопоказано.
*  *  *
МУЖЧИНА и особь мужского пола – далеко не одно и то же. Мужчина – это защитник, добытчик, он умеет и может. Всё остальное – особи, хотя среди них и встречаются талантливые и даже гениальные.
*  *  *
ИМПОТЕНТ – это тот, кто хочет, но не может до-стичь цели в любой сфере человеческой деятельно-сти.
*  *  *
ЖЕНЩИНА – это сладкий и вожделенный наркотик для мужчины. Но если от наркотической зависимости есть лечение, то от зависимости мужчины от женщины лечения нет. Этому заболеванию не подвержены особи мужского пола. Особь мужского пола – существо, которое носит брюки, но является импотентом воли, упорства, а может быть и не только этого. В данном случае разговора об извращенцах не идёт.
*  *  *
ИЗВРАЩЕНЕЦ – это когда всё не так, когда всё не как у людей.
*  *  *
ЖЕНЩИНА РУКОВОДИТЕЛЬ (особенно в прави-тельственных кругах) – это атавизм матриархата, который, в своё время, был отброшен человечеством, как ненужный тормоз цивилизации.
*  *  *
БУЛГАКОВ утверждал, что «рукописи не горят». Советская власть доказала, что горят и, чаще всего, вместе с их создателями.
*  *  *
ПИСАТЬ «В СТОЛ» – это не значит писать для бу-дущих поколений. Это, скорее всего, один из способов самоуспокоения неиздаваемого автора.
*  *  *
МАССАЖИСТ – особый человек, который делает нам больно, а мы радуемся этой боли.
*  *  *
СПОНСОР  (меценат, благотворитель) – это тот, от каприза которого часто зависит: увидят ли свет произведения искусства и даже научные открытия.
*  *  *
ГЛАЗ ХУДОЖНИКА – это «кривое зеркало», позволяющее ему видеть окружающий мир не так, как видят все. Отсюда: искусство – зеркальное отражение жизни в «кривом зеркале» глаза художника
*  *  *
КАМИКАДЗЕ – идейный самоубийца, убивающий себя за чужие идеи.
*  *  *
ШЕНДЕРОВИЧ – такая же кукла, как и те, кото-рые он выпестовал на телеэкране. Разница лишь в том, что имя его кукловода не значится в титрах.
*  *  *
ТВОЙ ДРУГ – это партизан, сражающийся с то-бой: появляется наскоками, как будто совершает вылазки, наговорит тебе, якобы по дружбе, кучу гадостей о тебе; расскажет, желающим слушать, о тебе массу небылиц и исчезнет до новой вылазки. Если же он потребуется тебе, то его не найти.
*  *  *
ДРУЖЕСКАЯ ПОДДЕРЖКА или выручка – это крупная ссуда под очень большие проценты, иногда настолько большие, что ссуда оказывается неоплат-ной, а взявший такую ссуду, платит проценты по ней всю жизнь.
*  *  *
УЧИТЕЛЬ – несущий свет разума. Первым учителем был Бог.
*  *  *
УЧЕНИК – надежда учителя на своё продолже-ние в будущем.
*  *  *
ОФИЦЕР – легальный, профессиональный убийца, возведённый в ранг государственного человека. Чем выше звание офицера, тем масштабнее его возможности в увеличении количества жертв.
*  *  *
ЗАСТЕНЧИВЫЙ ЧЕЛОВЕК – находящийся за стеной от какого-либо успеха.
*  *  *
УЧЕНИК И УЧАЩИЙСЯ – не одно и то же. Ученик – это тот, кто учится у Учителя, достигает его уровня знаний и, в конечном итоге, превосходит Учителя. Учащийся – это тот, в кого Учитель вдалбливает знания принудительно, а Учащийся усиленно сопротивляется этому вдалбливанию.
*  *  *
РОЖДЕНИЕ И СМЕРТЬ – две, весьма условные категории ограничения жизни, настолько условные,  что человечество до сих пор не знает: «Кто есть кто из них?» Наше, так называемое «рождение», возможно, есть всего лишь «смерть» из другой жизни, а «смерть» –рождение к другой жизни.
Почему-то человек решил, что он не личинка, подобная личинке комара? Личинка комара, умирая, даёт жизнь комару. Человек-личинка, умирая, возможно тоже даёт жизнь, о существовании которой человек-личинка ещё только подозревает.
*  *  *
ПОЛУКРОВКА – отец еврей, а мать жидовка.

 


Везло мне в моей бомжовой житухе на интерес-ных людей. Помню, ещё при совдепе, был я знаком с одним, в те времена полубомжом, лет тридцати-тридцати пяти. Полубомж – это бездомный трудого-лик с ярко выраженными наклонностями алканавта.
Так вот, этот бухарик был действительным, рабо-тающим преподавателем университета, а ночевал где придётся, вплоть до вокзалов и старого городского кладбища. Любил он, после лекций, пришвырнуться на кладбище, выбрать могилку покойничка понеобычней, где в оградке есть столик и скамеечка, расположиться там, бухая и беседуя с тем, кто в могиле, произнося перед ним различные монологи.
Зная эту его придурь и, давненько уже его нигде не встречая, я побрёл на кладбище, надеясь отыскать его там и, возможно, зная его щедрость, поживиться малой толикой от его припасов. Неимущим он никогда не был.
Как я и предполагал, он был в оградке на могилке утонувшего водолаза и, судя по ещё почти трезвым глазам, расположился здесь недавно.
Якобы проходя мимо, я вежливо с ним раскланялся и он широким жестом хлебосольного хозяина пригласил маня разделить с ним хлеб-соль, бухало и всё остальное, что ему бог послал. Естественно, что я не позволил себе хамски отказаться и тем обидеть хорошего человека. Бог явно был щедр: колбаса, сыр, коньяк, хлеб – всё магазинного качества, всё было аккуратно разложено на расстеленной местной газетёнке, ни на что другое абсолютно не годной. Имелись пла-стиковые вилки и стаканчики. Пища была любовно порезана перочинным ножом, который красовался среди яств своими множественными приспособлени-ями, очень удобными и нужными в бродячей жизни полуопустившегося трудоголика-бухарика.
Не успели мы дойти до третьего тоста, как вдруг в окрестностях появилась ватага студентов, кото-рые, увидя нас, не мешкая, устремились в нашу сто-рону и, весьма бесцеремонно, с моей точки зрения, нарушили наше уединение.
Уважительно поздоровавшись с преподавателем, и свински не обратив внимания на меня, они посетовали на то, что не смогли найти его в университете, а им срочно надо сдать ему зачёты. При этом они стали извлекать из своих кейсов бутылки с коньяком и, по очереди, выставлять их на стол, прилагая к каждой раскрытую на нужной странице зачётку. Надо отдать им должное: принесли они и кое-какую закусь: баночка красной икры, брикет сливочного масла, батон и что-то ещё немудрящее, я уже запамятовал.
Так вот – этот преподаватель-бухарик, чучундра недоделанная, ни мало не смущаясь, достал авторучку из своего портфеля и проставил в зачётках необходимые студентам зачёты, после чего спокойно и солидно пригласил их к столу. Студенты (как выяснилось потом, заочники) не отказались. Компания составилась весёлая и интересная. Запомнился мне один, весьма интересный разговор.
Студент: «А скажите, пожалуйста, почему вы мне поставили пятёрку за мой последний реферат по творчеству Гейне? Неужели так уж хорош реферат?» (Вопрос явно не трезвый. Очевидно студента что-то в этой пятёрке беспокоило).
Преподаватель: «А потому, молодой человек, что вы ухитрились найти и переписать статью (называет автора) написанную о творчестве Гейне, опубликованную в собрании сочинений Гейне, изданном в России на русском языке в 1905 году. Издание давно стало букинистической редкостью и то, что вы его нашли и проработали – делает вам честь». Я был поражён великолепной памятью этого бухаря.
Сидели мы до поздна, благо, что бухла было в до-статке. Скоро чучундра осоловел и перестал что-либо соображать. Студенты расползлись кто куда, но один, сердобольный, и почти как я трезвый, предложил отвезти горемыку-преподавателя к себе домой и мне посоветовал поехать с ними, что было для меня приятной неожиданностью.
Студент сбегал за такси, мы уложили чучундру на заднее сиденье, я сел его поддерживать, чтобы он не рухнул на пол, и мы поехали.
У студента оказалась старая саманная, но чи-стенькая, хатёнка в великолепном саду с беседкой, увитой виноградной лозой, с клумбами цветов вокруг. Как студент объяснил – это ему досталось в наследство от недавно умершей бабушки.
Студент в беседке поставил раскладушку, посте-лил простыню, положил шикарной мягкости подушку и на это ложе мы уложили полуживого препода, а сами расположились рядом: я в гамаке, а хозяин на панцирной кровати, стоявшей под огромным деревом грецкого ореха.
Я обычно просыпаюсь рано, лежу и размышляю, если есть такая возможность, что случается довольно редко. Так же рано проснулся я и утром во дворе у студента. Вижу, что мой знакомый препод тоже уже не спит, лежит на спине и смотрит на огромное количество, висящих над ним, гроздей винограда. Услышав, что я зашевелился, он повернул ко мне голову и абсолютно серьёзно спросил: «Я в раю, или всё это мне снится?» Пришлось рассказать ему эпопею его появления в данном месте. Пока я рассказывал, проснувшийся студент принёс кувшин с сухим виноградным вином и огромное блюдо с фруктами.
Похмелялись не умываясь, что мне, как профес-сиональному бомжу, импонировало.
Разговаривали на темы, по которым каждый имел своё мнение, но все эти мнения соприкасались между собой в какой-то одной точке.
Много позднее, вспоминая эти споры, я назвал их ОСПОРИЗМАМИ. Я интересовался потом судьбой этого преподавателя. Подобрала его одна волевая и сердобольная женщина, лечила, пригрела, приласкала. Он защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертации и стал зав. кафедры в одном из педагогических вузов страны.
Вот такие люди попадаются в нашей бомжовской среде.
 
ОСПОРИЗМЫ

«ЗВЕЗДА ПЛЕНИТЕЛЬНОГО СЧАСТЬЯ»  – на со-временном изувеченном языке – это новые памперсы, здоровая шерсть собаки, орбит без сахара, баунти, кока-кола, спрайт, блендамед, супер сникерс, перхоть, сухие попки и так далее.
*  *  *
ПОХМЕЛЬЕ – особое состояние организма: голова пуста, как опорожнённая бутылка, а звенит, как треснувший, от перенапряжения, старый церковный колокол; руки дрожат, как у курокрада, попавшегося с поличным; тело ноет, как будто из него всю ночь палками выколачивали пыль. Всё это, в совокупности,  возбуждает творческий подъём и рождает вдохновение, заменяющие собой недостающую опохмелку.
*  *  *
БОЛЬ – дискомфорт жизни, проявляющийся в большей или меньшей степени, и часто приводящий к смерти. Боль – индивидуальна.
*  *  *
СОПЕРЕЖИВАНИЕ – это тоже боль, но в очень малой величине, по сравнению с болью того, кому сопереживают.
*  *  *
ЛЮБОВЬ – взаимонаправленная сладкая боль двух индивидов различных полов. При отсутствии взаимонаправленности это уже не любовь, а сексуальная страсть,  часто перерастающая в манию поклонения.
*  *  *
ПАНИКА – внезапно ослепшая и растерявшаяся в возникшем мраке, потерявшая ориентацию, a потому мечущаяся и набивающая себе шишки, психующая душа человеческая. Панику, чаще всего, порождает страх перед возможной немедленной смертью, что побуждает душу и тело человека к действию, зачастую, непосильному даже герою.
Отсюда: ОТЧAЮХА или отчаянный человек – всегда предмет тайного восхищения и зависти окружающих.
*  *  *
ПАСПОРТ – чиновнобюрократический инстру-мент, при помощи которого производится тайное по-рабощение личности власть имущими.
*  *  *
СЧАСТЬЕ – отсутствие духовного одиночества, подкреплённое минимальными материальными благами.
Счастье не следует путать с благополучием и элементарной радостью.
*  *  *
ГНЕВ – трусливое, чаще всего театрализованное проявление агрессии, когда агрессия желаема, но не осуществляется по причинам выдвигаемым гневаю-щимся.
*  *  *
РАДОСТЬ – мимолётная иллюзия счастья.
*  *  *
РЕКЛАМА – это узаконенный грабитель, который, грабя население страны, предпочитает сунуть в руки ограбленного какой-либо залежалый, чаще всего некачественный товар. Хороший товар в рекламе не нуждается.
*  *  *
СТИРКА. Человек – это своеобразная природная «атомная электро¬станция», поэтому стирка – это про-цесс захоронения отходов этой «электростанции».
*  *  *
БАНАЛЬНОСТЬ – это общеизвестное, выдаваемое за новое.
*  *  *
КРОВАТЬ – тренажёр, на котором человек трени-руется лежать в гробу.
*  *  *
ТЕЛЕВИЗОР – современный заменитель всех ви-дов духовного развития человека, естественно, что как всякий заменитель, он много хуже подлинников.
*  *  *
СНЕГ – аллегория человеческой жизни: рождается абсолютно чистым, умирает переполненный грязью.
*  *  *
ОЧКИ – предмет, который часто бьют за провин-ности хозяина.
*  *  *
СБОРНИК СТИХОТВОРЕНИЙ. Многие думают,  что это результат творчества. Ошибаются, это результат долгих мучительных и унизительных хождений по мукам, где мучается автор, а мучители – издатели.
*  *  *
СТЕНАНИЯ – картинная демонстрация возмож-ных переживаний данного горя, несчастья и так да-лее.
ТЕЛЕФОН В ДОМЕ – злейший враг семьи.
*  *  *
ВОДКА – бытовая «стрелочница»: всегда и во всём без вины виновата.
*  *  *
ВОДА – химическое соединение, которое соединяет плоть с жизнью.
*  *  *
ШАШЛЫК – полуритуальное, полуполезное, полу-сырое, полугорелое мясо, употребляемое на природе и свидетельствующее о довольно высоком материальном благосостоянии того, кто себе его позволяет.
*  *  *
ДАЧА – место добровольной каторги.
*  *  *
ТРУСЫ – модернизированный подгузник.
*  *  *
НОСКИ – эволюционизировавшиеся онучи, по схеме: онучи – портянки – носки.
*  *  *
ЛОПАТА – пра-пра-прабабушка экскаватора.
*  *  *
КАМЕНЬ – презент, который приносят за пазухой.
 *  *  *
СТУЛ – предмет мебели, имеет свойство прирас-тать намертво к задам некоторых чиновников.
*  *  *
ФИЛОСОФИЯ – наука обо всём вообще и ни о чём конкретно.
*  *  *
ГЛОБУС – человек с непомерно большим брюхом.
*  *  *
ДОМ (жилище) – модернизированная первобыт-ная пещера.
*  *  *

ЗАМОК – информационный предмет, предупре-ждающий входящего об отсутствии хозяина.
*  *  *
СЕРДЦЕ – птица, от рождения и до смерти жи-вущая в грудной клетке, обречённая от рождения на неволю. Иногда поёт, но чаще стонет.
*  *  *
НАСТОЛЬНАЯ ЛАМПА – луч света в тёмном цар-стве.
*  *  *
КНИГА как женщина: чем чаще в неё заглядывают, тем скорее она изнашивается, но в отличие от женщины,  чем книга старее, тем выше её цена.
*  *  *
Ничего на свете нет страшнее глупого и жадного еврея.

 









Сижу это я однажды в укромном местечке. Пере-до мной море, скалистый берег, сосновый бор вокруг легонько шевелит усами иголок, бабье лето, тепло, уютно, никого вокруг, благодать божественная, если учесть, что рядом на «Литературной газете», заранее позаимствованной в чьём-то почтовом ящике, есть всё, что нужно интеллигентному бомжу: выпить, закусить, а потом и почитать после сытной трапезы, так сказать напитаться интеллектуально. Не хлебом единым жив бомж.
Уже после первого приёма спиртоносной влаги вовнутрь жаждущего тела, вспомнил один замшелый анекдот, да знаю я, что Иван Грозный за рассказывание старых анекдотов убил собственного сына, и всё же хочу вспомненный рассказать, уверенный, что меня за него убивать некому.
Катит, стало быть, по городу переполненный ав-тобус. Пассажиры в нём как кильки в томатном соусе в консервной банке. Вдруг один из пассажиров делает другому пощёчину. Через минуту опять. Все молчат. Тогда тот, кто бил, обращаясь к битому, говорит: «Ты, наконец, слезешь с моей ноги, или тебе ещё добавить?» Битый отвечает: «Так бы сразу и сказал, а то всё намёками, да намёками».
Этот анекдот я вспомнил по поводу слова «на-мёк», всплывшего в моей дырявой памяти из какого-то глухого небытия. Серьёзное слово, каверзное. На-мекнёшь об одном, а понимают совсем другое, или вообще ничего не понимают, или воспринимают сказанное в буквальном, лобовом смысле.
Намекаю это я одному зачуханному недоноску, прости Господи, «Подкинул бы ты мне добрую мензурку коньячка за оказанные услуги». Он бодро отвечает: «Угу», – идёт в ближайший супермаркет в виде задрипанного киоска разукрашенного всякой непотребной рекламой, покупает там явно поддельный коньяк (настоящий так дёшево продавать не будут),  несёт его мне и, не доходя до меня шагов десять, кричит: «Лови!» – и кидает в меня бутылкой. Естественно, что пузырь до меня не долетает, куда ему недоноску да «гранаты метать», вожделенная выпивка грохается об неразмякший асфальт, и осколки этой, с позволения сказать, импровизированной лимонки, разлетаются в разные стороны, раня некоторых неосторожных прохожих и моё встрепенувшееся сердце. Налетаю я на этого проходимца мимо жизни, на этого бездаря на ниве творческой выпивки с криком шипящим шёпотом: «Ты что? Совсем офанарел?» – а он мне спокойно: «Ты же сказал подкинуть тебе бутылочку. Ну, я и под-кинул. Ловить надо было». Вот и намекни такому придурку о чём-нибудь серьёзном, он таких дров наломает, что их потом любым тяглом не вывезти.
После второй благословенной дозы веселящего душу напитка, начались у меня творческие схватки, как у роженицы (так говорят про рожениц, а сам я не знаю точно, как это у них бывает, самому в натуре рожать не приходилось).
Порылся я в своей неизменной спутнице-торбе (какой же нищий без торбы, а бомж, в общем-то то же самое, что и нищий) нашёл там огрызок карандаша и прямо на страницах «Литературной газеты» начертал, что в голову пришло, чтобы не ушло. Получилось красиво: вроде бы как опубликовал в «Литературке» свою писанину. И так мне это понравилось, что я эту газету стал хранить, дополняя, иногда, уже сочинённое новыми литературными изысками. В последствии стал я читать в компаниях интеллектуальных бомжей эти, с позволения сказать, произведения, получая яркие похвалы и великое нравственное удовлетворение, поднимавшееся на высоту благотворной гордости.
Назвал я эти мои творения НАМЕКИЗМАМИ.

НАМЕКИЗМЫ

КОТ МАРТОВСКИЙ

Он джентльмен! За даму сердца
коту любому «всыплет перца».
В любви клянётся:
                – Верь, родная!
А не поверишь – есть другая…


ГУСЬ ЛАПЧАТЫЙ

Чтоб оградить от ругани себя –
шипит на всех, как злобная змея.
А сам то тут, то там нет-нет,
да и оставит грязный след…


ГЛУХАЯ ТЕТЕРЯ

Когда ей говорили: «На!»
Прекрасно слышала она.
Однажды кто-то: «Дай!»  – сказал.
Ей слух мгновенно отказал…


УПРЯМЫЙ БЫК

На ферме жил упрямый Бык.
Он подчиняться не привык.
А чтоб покладист был он в деле –
ему, сквозь нос, кольцо продели…


БАРАНЫ

Бараны шумною толпой
за вожаком бегут и блеют.
Ну, а того не разумеют,
что их вожак – Козёл тупой…


КРЯКВА

Однажды Кряква крякнула удачно
под речь произносимую Орлом.
И многие теперь подобострастно
к той Крякве прилетают на поклон…

ОСЁЛ-РЕДАКТОР

Осёл редакторское кресло
однажды занял,  стойла вместо.
С тех пор в газете,  что ни день,
печатается дребедень…
 

***
Вселенная устроена из Звёзд,
из человеков – Человечество.
А человек? Он состоит из грёз,
страдает от которых, но не лечится.
 

***
Мао-цзэ-дун и Сталин – братья
коммунистического рода.
«Шашлык», как новое понятье,
провозгласили для народа.
Шашлык, как результат «боёв»,
мировоззренческая мода:
МАОШАШЛЫК из воробьёв!
A ЁСЬКИН – из «врагов народа»!
 

***
Жизнь моя, как белая сорочка
расписанная пятнами грехов,
где белого – осталась только точка
за отворотом, под воротником.

Хоть знаю я, что пестрядь ныне в моде
и «по карману» лишь «крутым»,
но надавать готов себе по морде
за то, что был в грехах неукротим…

***
Своей Судьбы мы никогда не знаем,
дорогу выбираем наобум,
однажды выбранной идём и проклинаем
свою, такую мерзкую Судьбу.
И кто ж виновен? Сами иль Судьба?
А может быть, кляня свою Судьбину,
мы валим на неё, в неправедных словах,
несбывшихся надежд возможную причину.


***
Трагедиями жизнь полна,
их в окружении – бесчисленное множество,
но среди всех трагедий есть одна,
которой нет альтернатив и тождества.
Трагедия родителей живых,
хоронящих своих детей до срока.
Естественное в зеркалах кривых
в «Салоне смеха» злого Рока.
 
 




Есть одно курортное местечко на благословенном берегу Чёрного моря. Что не говори, а Чёрное море оно и есть Чёрное море и другого такого, или подобного у нас в России нету. Не сравнивать же с ним Азовскую лужу или воняющий нефтью Каспий, не говоря уже о заболоченном Финском заливе Балтики. Именно сюда, на Чёрное море наезжает огромное количество курортных лохов, которые пытаются насладиться морем и солнцем на весь год, одним махом, а в связи с этим, здесь происходят всевозможные «чудеса в решете».
Помню, как-то раз, в самый разгар курортного сумасшествия, то бишь сезона, наша компания про-фессиональных бомжей пробралась в это местечко погреть на солнышке свои исхудавшие скелеты и, заодно, как-то, что-то раздобыть на пропитание, естественно без наёма на какую-либо работу. Собралась довольно весёлая компания хронических доходяг с приличным образованием,
В один из вечеров, днём нам фигурять не с руки ввиду нашего внешнего вида не совсем соответству-ющего общепринятым нормам в курортной зоне, раз-добыли мы по литру водяры на нос и уже ночью вы-брались на деревянный настил над морем в районе местного, весьма убогого кемпинга. Днём там народ курортный шныряет туда-сюда и невозможно понять: кто? откуда? зачем? Ночью же там обычно было весьма малолюдно и мы давно облюбовали этот настил для своих симпозиумов с банкетом.
Ночь была лунная, светлая. Прохлада с моря веселила тела. На настиле имелись широкие лавки, вроде лежаков. Ну, мы и расположились вчетвером на одной из них, где-то часов в двенадцать ночи. Перекрестившись, мы все христиане по рассказам родителей в детстве, приняли на грудь по стакану, зажевали ржавой селёдкой, выдохнули накопившееся за день ожидание и повторили процедуру. Понюхали морской воздух и стали закусывать, чем бог послал.
Вдруг внизу раздался плеск. Мы обернулись на звук, так как до этого была полнейшая тишина, и увидели чудо: из воды по сходням на наш настил поднялась брюхатая русалка. Волосы по всей спине, совершенно голая, вместо ног ласты, в лунном свете вся сияет каким-то нереальным светом.
Стало нам настолько жутко, что мы, забыв про всё, бросились наутёк. Мои собутыльники убежали сразу и насовсем, а я, пробежав до берега, спрятался под настил и, несмотря на некоторый мандраж в коленках, стал наблюдать за русалкой.
Она, захохотав, спокойно прошла к противопо-ложной от нашей, скамье, сняла ласты, достала из под скамьи одежду и стала одеваться.
Следом из моря вылез голый здоровенный мужик, подошёл к русалке и тоже стал одеваться. Они тихо о чём-то переговаривались и смеялись. Одевшись, мужик подошёл к нашему импровизированному столу, налил себе, выпил, чем-то закусил и они, обнявшись, сошли на сушу и продифилировали в кемпинг.
До сих пор не могу понять чего мы испугались? Что мы голой бабы беременной никогда не видели? Но, что было, то было.
Набрался я в ту ночь, допив и доев остатки на-шей роскоши. Удивительно устроен мой, с позволения сказать, организм! Все, по крайней мере, большинство, болеют с бодуна. У кого голова, у кого горло или другие части тела, а у меня с похмелья никогда, ничего не болит и это при наличии язвы желудка, гипертонии, ревмокардита, хронического гайморита и других, не менее благородных болезней, не говоря уже о всероссийском (судя по рекламе) ка-риесе.
Ох, эта реклама! Если ей верить, то в России главнейшие проблемы – это кариес, перхоть, тампоны и памперсы.
О чём это я? Ах, да! О болезнях после бодуна. Чтобы снять похмельный синдром, большинство похмеляется, в основном пивом. Я же похмеляюсь размышлениями, желательно где-нибудь на лоне природы. Эти размышления бывают особенно плодотворными, если впереди маячит кризис в моих финансовых делах, то есть утренний обход контейнеров с мусором не принёс ожидаемых результатов и вечернее возлияние находится под угрозой срыва.
Как-то в конце лета решил я побаловать себя свежими фруктами. Вокруг города дачи в несметном количестве, а там сады с урожаем. Ну, я и отправился в один дачный кооператив в надежде поживиться на халяву.
 Хожу по территории кооператива, а там дачи – истинные дворцы, окружённые кирпичными забора-ми под два метра высотой, а во дворах волкодавы глухо гавкают. Ходил-ходил я по этой враждебной мне территории и неожиданно набрёл на очень скромную дачку. Домик маленький, где-то, наверное, 6 на 4 метра, в один этаж, забор из рабицы, а сад великолепный и на крылечке сидит дед. Ну, я и подошёл к калитке (не уходить же мне без ничего) и говорю: «Отец, может что сделать надо? Заработать хочу, а то уже двое суток ничего во рту не было». Посмотрел дед на меня, молча встал, открыл калитку и жестом приглашает войти. Вхожу на вражескую территорию. Он мне предлагает сесть за стол, который во дворе в бетон впаян, очевидно для того, чтоб ему ноги не приделали и не увели в неизвестном направлении. Сел я. Дед пошёл в дом и выносит еду: хлеб, овощи, фрукты, котлеты с гарниром-пюре – ставит всё это передо мной и говорит: «Ешь!»
Я то, в общем, был не голоден. Стал есть, а он сидит и на меня смотрит, тут начал я ему плести про себя всякую небылицу, он слушает и молчит. Поел я немного и говорю: «Отец, можно мне остальное с собой взять, боюсь, мол, сразу много кушать, так как давно ничего не ел». Он молча кивнул. Собрал я со стола остатки еды и стал прощаться. Дед пожелал мне удачи и мы расстались.
Заинтересовался я этим дедом-хлебосолом. Ока-зался он местной знаменитостью, известным в городе поэтом. Судя по даче, не богато живётся поэтам в нашей стране.
Пошёл я в книжный магазин и купил несколько его книжек. Стал читать и очень мне кое-какие его произведения понравились, показались родными. И захотелось мне свои силы в поэтическом творчестве попробовать. Чем чёрт не шутит, а вдруг да и полу-чится что-либо стоящее, тогда будет чем щегольнуть в нашей разношёрстной компании принципиальных бомжей. Вот и стал я кое-что сочинять после каждого бодуна и назвал эти сочинения П0ХМЕЛИЗМАМИ.
 

ПОХМЕЛИЗМЫ

***
Весна. Живое льнёт к живому,
в любовь бросается, как в омут,
и, захлебнувшись счастием любви,
жизнь тонет в чувственной глуби.
Жизнь переполненная чувством,
замешанная страстью густо,
готовится к осемененью
и новой жизни зарожденью.


***
Воет ветер за окном
и стучит в него дождём,
словно хочет достучаться
в сердце грустное моё.
Ветер хочет побрататься,
моей грустью напитаться
и потом, со мной вдвоём,
жизнь оплакивать дождём…


 ***
Червяк стремился истину познать,
и в целях к оным продвиженья,
усталости не зная, прогрызать
«тоннель познания» пустился без сомненья.
Прогрызши Яблоко насквозь,
он вылез во Вселенную, И раем
червю признать Вселенную пришлось,
но и узнать, что Рай необитаем!
 

НЕВЕЗЕНЬЕ

Пофилософствовать желаю,
изречь чего-нибудь такого,
чего вокруг еще не знают,
но мыслей в голове – убого...
Зато забот – хоть застрелиться:
в продаже нет дешёвой водки,
из крана не течёт водица,
а под окном базлают тётки,
соседка травит тараканов,
а у меня воняет ядом.
За стенкой слышен звон стаканов
так, словно выпивают рядом.
И мне бы выпить не мешало,
но у жены другое мненье.
Совсем невмоготу мне стало
бороться в жизни с невезеньем.
Оно плодит забот потоки
и мыслить не дает масштабно,
уводит в пересуды, склоки.
Совсем мышление ослабло.
Пофилософствовать охота,
сразить людей сверканьем мысли,
но что-то рот свело зевотой,
и шоколадку зубы сгрызли.
А я и не заметил, право,
что шоколад, жене подарок,
сжевал, задумавшись упрямо
над тем, что он достался даром.
Пофилософствовать хотелось…


***
Как Архимед залез я в ванну
открытье чтобы совершить,
и чтоб пробежкой с голым срамом
людей в округе удивить.
Но сколько не лежал я в ванне,
всё ж ничего не изобрёл,
а по сему, в глухой пижаме,
к жене в кровать кряхтя побрёл.


***
Давайте выпьем по одной
за то, что ныне выходной,
за то, что вместе собрались,
за то, чтоб вдрызг не напились,
за то, чтоб жёны не шипели,
за то, чтоб больше песен спели,
за то, чтоб дело Октября
не возродилось бы, друзья!


***
Вокруг твердят, в пределах века,
что всё – для блага человека.
А человек у нас – чиновник!
Работник же – всегда виновник.
Так для кого у нас все блага?
Я написал бы, да не выдержит бумага…


***
Мокрый снег, не хуже клея,
поналипнул на деревья,
провода облапил тоже,
лёг на крыши, как на ложе,
порасквасил все дороги,
пешеходам мочит ноги.
На дорогах транспорт с грузом
по снежку газует юзом.
Расхозяйничался он,
как в Египте фараон.
Но чуть-чуть пригрело солнце
в междутучное оконце,
и потёк он, как вода,
утекая в никуда,
исчезая, словно не был,
уходя в былую небыль…
Так и мы: как бы живём,
прилепляемся, жуём,
что-то стоим,  что-то ладим,
на природу тяжко гадим
и уходим в никуда.
Согласитесь, господа,
что мы все, как мокрый снег,
не успев набрать разбег
в этой жизни предерьмовой,
под лучами жизни новой
таем, таем на глазах,
а в глазах-то – смерти страх!
Ведь боимся умереть,
хоть и неизбежна смерть...


ШУТОЧНАЯ ПЕСЕНКА

Жизнь кошмарна и несправедливая!
Где бы я не ездил, не ходил –
девушки встречаются красивые!
Я б их с удовольствием любил.

Вот идёт такая краля сладкая.
Предложил, небрежно, закурить!
Оказалась на табак не падкая,
пригрозила морду мне набить!

Вот идёт стройна и ноги длинные,
и ресницы стрелами летят.
А за ней богатыри былинные,
словно трое ласковых котят.
Перед ней семёрка – сказки Пушкина,
рядом бородатый Черномор.
Подступись к такой с цветами лучшими:
сразу будешь носом чистить двор.

Так за каждой ходит «образина»!
Возле каждой крутится «ковбой»!
Даже распрекрасная Ирина
замужем давно уже – за мной…


***
Утекла моя река,
унесла песчинки жизни.
Стала юность далека
от совсем уж близкой тризны.


***
Мне кажется,  что мы в плену.
Судьба ворует нас у Бога
И в эту жизнь суёт по одному,
и каждому даёт, довольно много,
различных радостей и бед.
Срок пребывания в неволе
по графику, а может быть и нет,
определён в неравной доле.
Как бич – неравенство ума!
Неравенство полов – основа жизни!
Неравенство – вот та сума,
которую влачим до самой тризны.
А знает ли всесильный Бог,
что мы украдены Судьбою
из божиих его чертог,
и в этой жизни мучимы Судьбою?


ПОБРЕХУШКИ КЛУБМЕНА-ТУРИСТА

Был в Гималаях я – покушал там гашиша.
Естественно, шатнулась моя крыша.
Потянуло порезвиться,
чем-нибудь да отличиться!
На охоту я отправился с берданкой!

Я барса снежного за длинный хвост потрогал.
Бараны упирались в меня рогом.
В джунглях видел носорога.
На слонах катался много.
Из берданки продырявил себе ногу...

Был в Гималаях я – покушал там гашиша.
Естественно, шатнулась моя крыша.
Потянуло порезвиться!
Чем-нибудь да отличиться!
С альпинистами побыть на Джомолунгме!

Восемь тысяч с хвостиком – вершина.
Это для клубмена – ерундина!
Вертолёт я взял в аренду
и слетал, как на фазенду,
к альпинистам на вершину Джомолунгмы.

Был в Гималаях я – покушал там гашиша.
Естественно, шатнулась моя крыша.
Потянуло порезвиться,
чем-нибудь да отличиться!
Изучил историю Непала!

Непал слепил из княжеств Нараян!
Был Нараян – отменнейший буян.
Он соседей «с водкой кушал»,
индуизм, с похмелья, слушал,
объявился Королём Непала!

Был в Гималаях я – покушал там гашиша.
Естественно, шатнулась моя крыша.
Потянуло порезвиться,
чем-нибудь да отличиться!
В Катманду я Гималайский клуб отгрохал!

В клубе все ребята не простые:
дружные ребята, озорные.
Как покушают гашиша –
едет набок у них крыша,
и тогда ребята лезут в бизнес!


***
Я мамонтов трепал за подбородок
и крокодилам лапы пожимал.
Из бивней мамонтов – забор на огороде!
Из крокодила весь мой чемодан!

С волками выл по волчьи в вольной стае.
Брат-волк сидит у дачи на цепи!
На дачу я не езжу, а летаю
на птеродактилях, в количестве пяти!

Я в логове у тигра ел оленя –
тигровой шкурой застлан кабинет!
В тайге я как-то повстречал медведя,
не отдал свою шкуру мне медведь.

Мы с ним сходили вместе на рыбалку,
сбивали шишки в старом кедраче.
Свалился Мишка с дерева на палку.
Есть его чучело и с палкой на плече.

На бегемотах плавал я по Нилу,
мне бегемоты дома ни к чему,
встречал я в джунглях дедушку-гориллу,
и он меня похлопал по плечу.

Я укрощал и львиц, и снежных барсов,
слонихи хоботы склоняли предо мной,
но не могу я, за любые баксы,
безвинным оказаться пред женой.

Виновен я пред ней за всё на свете:
за дождь и за жару, за холод и туман,
виновен, что Луна не очень светит,
и что в её тарелке таракан!

Виновен в том, что от неё мужчины
шарахаются, словно от чумы.
Виновен просто, даже без причины,
уже за то, что были рождены…


***
У туристского костра
пораскинулась братва,
после перехода в тыщи метров.
Ужин съели без проблем,
обсудили сотню тем:
от политики до направленья ветра.

Постепенно говор смолк.
Ищет каждый уголок,
чтоб уснуть до завтра на природе.
Я, как все, подмял рюкзак,
повернул к кострищу зад,
погружаться в сон, уж начал вроде.

Наяву или во сне,
вдруг привиделося мне,
что в кустах маячит волчья морда.
Подмигнула морда глазом
и зовёт меня, зараза,
жестом лапы, человечьи твёрдо.

Я приказу удивился,
с рюкзака в траву свалился
и пополз в кусты, как в пасть удава.
Я ползу, а волчья морда,
тоже пятится проворно.
Так ползём куда-то мы ударно.

От костра на сотню метров
отползли мы, так примерно,
доползли и до пенька трухлявого.
На пенёк верхом уселись.
Друг на дружку поглядели,
а в глазах ни капельки усталого.

Вдруг пронзает мысль, как спица:
рядом-то сидит девица,
смотрит на меня и улыбается.
«Волчья морда испарилась
или в деву превратилась?»  –
мысль на этом словно замыкается.

Дева руки протянула,
вокруг шеи мне замкнула,
поцелуем жарким обожгла.
Ночь мелькнула мигом кратким,
в нём пылал я страстью яркой.
Вся трава вокруг помятою была.

Всё в моей груди пылало,
даже боку жарко стало,
да и зад горел, ну как ужаленный.
Завоняло вдруг палёным.
Я очнулся в раскалённом,
в красноугольном кострище, полужаренный.

В диком я вскочил испуге.
На заду сгорели брюки,
на боку дыра, весь – как кадило,
подрумянился как сайка…
Вот поди-ка, угадай-ка:
«Что со мной туристской ночью было?»


О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЗНАЧИМОСТИ

Что думать о своем значеньи,
когда у всех одно предназначенье:
всем умереть назначено Судьбой,
и память отомрёт сама собой.

Кто изобрёл, ну, скажем: КОЛЕСО!
И кто взрастил нам первый КОЛОСОК?
А кто жилище выстроить удумал?
Кто СЛОВО первое придумал?

Забыты все, со временем, навек.
Зачем-то так устроен человек,
что в жизни всё к чему-то он стремится,
и хочет вечной памяти добиться.

Подумать можно лишь о сроках.
Но что, скажите, в этих сроках проку?
Чуть больше или меньше, что с того?
Ведь всё равно не будет ничего!

Останутся дела! Но чьи?
Всем дела нет – твои или мои.
Грядущие их пользуют и всё!
Используют! Не вспоминая – чьё!


***
Надоел мне чёртов ящик,
этот хищный птероящер,
пожирающий и время, и мозги.
Первобытнейшая серость
по экранам порасселась
и вещает мысли «от доски».

Всё в нём плоско и шершаво:
на маразм даётся право,
на эротику и секс для детворы,
на восславье капитала,
пропаганду криминала,
на убийство в людях всякой доброты.

Даже служба информации
не избегла провокации
серых кардиналов от политики…
Надоел мне этот ящик,
этот хищный птероящер,
безобразие, которое вне критики…


***
Строителей бригада строит дачу:
мне строят дачу мужики.
Я от восторга чуть не плачу.
Какие мастера! Какие старики!
Вот штукатурит мент переодетый,
замесы делает электрик-инженер
и оперирует пилой хирург отпетый,
распиливая доски в интерьер.
Столярничает педагог известный,
поэт усердно складывает печь,
колдует с кровлею художник интересный,
чтобы в ненастье не давала течь.
Пенсионеры строят мою дачу
(на пенсию – ни жить, ни умереть),
я от «восторга» чуть не плачу...
За это надо бы правительство стереть!
***
Омар Хайям когда-то утверждал,
что умерев, становимся мы глиной.
Поэтом был – умнейший аксакал
и творчеством своим всех удивил он.

Но возникает маленький вопрос:
– Что ж глиной, а не чернозёмом,
чтобы из нас куст розы бы пророс
и радость приносил живущим взорам?

Ответ же оказался прост,
как гениальность в серых сонмах:
Омар Хайям на глине рос
и не слыхал о чернозёмах.


***
С зарплатою учительской – мучительство.
Она мала, но всё ещё значительна:
её возможно рассмотреть под микроскопом!
Ведь так и разжиреют ненароком.

Ко Дню учителя верховное правительство
заботу проявило и рачительство:
все цены на продукты подняло,
чтобы учительство скорее померло...


***
Ранним утром, бодро, по лесной дороге
я иду, не ведая куда.
Весело шагают по дороге ноги,
в голове гуляет ерунда.
Вот взлетела Сойка. Мне бы её крылья,
но размах, пожалуй, будет маловат.
В трескотне азартной сорочья камарилья
выясняет: кто там? в чём там? виноват.
Из кустов Зайчишка выскочил весёлый,
на меня уставился, ухом шевеля,
а потом, как шарик, словно невесомый,
пролетел по воздуху! Побежал гулять.
В зелени полянка, будто стол бильярдный,
а по ней шарами катятся Дрозды.
Дятел – барабанщик, музыкант заядлый,
рассыпает ритмы: фоксы и твисты.
Ранним утром, бодро, по лесной дороге
я иду, не ведая куда.
Весело шагают по дороге ноги,
в голове гуляет ерунда…


***
Эх, да, загуляю, запою,
запляшу, затопаю –
на обрыве, на краю
свою судьбу похлопаю!
Эх, да я судьбинушку свою
на обрыве подразню:
ой, планидушка моя,
да на краю танцую я!
Эх, да ты, судьбинушка, гульлива.
Не столкни меня с обрыва,
не столкни, судьба моя,
сам могу сорваться я!


***
Забубённая головушка.
Изболевшаяся душенька.
Белая бородушка
по ветру распущена.
Разлетелись детушки,
где-то бродят внученьки.
Весь подобен ветоши.
Разболелись рученьки.
Затоскую душенькой,
приглушу боль водочкой,
тетивой отпущенной
стану, вялой розочкой.
Капают слезиночки
на тарелку с хлёбовом.
Уберу мизинчиком
из тарелки что-то там.
Засмеюсь – задёргаюсь,
запою – закаркаю,
затушусь «ведёрною»
рюмочкой пожарною.
Не услышу скорбного
причитанья бабьего...
Пьяницу позорного
не исправишь в праведного!


***
Мысль, как муха об стекло,
бьётся об пространство.
Что-то муху привлекло?
Мысль – непостоянство.
То об этом, то о том,
пятом и десятом…
Сколько мыслей утекло
в мире непонятном!
Удирают мысли вскачь
без следа, впустую.
Удирают, хоть заплачь.
Я по ним тоскую…


ПРИЧИТАНИЯ

Голова моя, головушка –
забубённая.
Сединой головушка
убелённая.
Ты о чём, головушка,
думу думаешь?
Что ещё, головушка,
напридумываешь?

Руки, мои рученьки –
умелые.
Руки, мои рученьки –
были смелые.
Руки, мои рученьки,
ныне скрюченные,
почему вы, рученьки,
столь болючие?

Ноги мои ноженьки –
неустанные.
Почему вы, ноженьки,
ныне странные:
не хотите, ноженьки,
мне служить.
Как же мне о ноженьках
не тужить?

Душа моя душенька –
непонятная.
Душа моя душенька –
необъятная.
Ты о чём же, душенька
всё скорбишь?
Отчего ты, душенька,
так болишь?
Члены мои членушки –
с вами что?
Члены мои членушки –
я вам кто?
Рано ещё, членушки,
на покой!
Рано, мои членушки,
бить отбой…

 


ВОСКРЕСНАЯ ПРОПОВЕДЬ

Наша Судьба – это огромное дерево, которое бу-рей материнской страсти и муками родовых болей вырывается из почвы вечности и валится в пучину бездны человеческого бытия, но в падении дерево це-пляется ветвями вершины за противоположную часть вечной тверди и зависает над огнём страстей и желаний.
Вот и появилась в человеческом мире наша тропа судьбы, вьющаяся по стволу дерева, ведущая нас к тверди вечной жизни через пагубы земного бытия.
Мы родились и свои первые шаги по тропе судь-бы начинаем от комля материнского дерева к его вершине. Чем ближе мы приближаемся к вершине, тем труднее нам продираться сквозь ветви соблазнов, тем чаще мы натыкаемся на острые сучья пороков. Некоторые из них обламываются под нашей ногой и мы срываемся вниз, хватаясь руками за любую веточку в надежде на спасение. И славим Бога, если это удаётся, и мы вновь, изодрав себе бока, вылезаем на тропу судьбы.
И вот мы уже, с грехом пополам, кое-как добира-емся до вершины дерева-судьбы по тропе судьбы. Нам кажется, что ещё миг и мы ступим на твёрдую почву бессмертия, но тонкие ветви вершины не выдерживают веса нашего бренного тела, утяжелённого опытом и грехами. Вершина дерева срывается со своей временное опоры и мы летим во мрак небытия, до новой тверди, до нового рождения, до новой тропы судьбы.
Некоторые из нас, приблизясь к вершине дерева, и, видя, что вершина не выдержит и сорвётся, дела-ют отчаянный, на пределе человеческих возможно-стей, прыжок в сторону тверди, в надежде на Удачу. А вдруг зацеплюсь и выберусь на почву бессмертия? Мы судорожно цепляемся за выступающие острые камни тверди и, оставляя на них кровавый след беспамятства, скатываемся вниз, испытав великие муки, называемые, некоторыми людьми, муками творчества, состоящими, якобы, из нечеловеческого напряжения, боли и великой надежды на спасение от вечной тьмы забвения.
 Но этот отчаянный прыжок – не творчество и, тем более, не муки творчества.
Настоящее творчество, приводящее к бессмертию – это повседневный, тяжелый, творческий труд, мучительный в своём поиске того, чего люди ещё не знают и не умеют.
Творчество – это всё сокрушающее стремление к познанию непознанного, к обогащению человечества новыми крупицами Истины.
Муки поиска могут оказаться бесплодными, если они однажды не будут осенены крылами Удачи. Упорный поиск и Удача, сочетаясь, рождают Гения, который, своими открытиями, укрепляет слабые ветви вершины Древа Судьбы и достигает бессмертия в душах и памяти изумлённых современников и потомков.
Люди! Стремитесь к Истине в познании окружа-ющего мира, в изобретательстве и искусствах, в любви и доброте взаимоотношений. И да сопутствует Вам на этом пути крылатая Удача!


***
Обтрёпанный, заросший бомж
среди благополучных рож
живёт лихим чертополохом,
укором благодушным лохам.

Бомж наплевал на всех и вся,
он может то, что всем нельзя,
он дырка в днище жизни нашей
и не заделать её кашей.

Дырищу ту не запаять.
В любых условиях опять
бомж станет всё равно бомжом,
своим гордяся куражом.

Бомж – он на нищих лишь похож,
но он не нищий. Носит нож
он только для работы с пищей,
он не бандит и жертв не ищет.

Бомжатство – форма бытия,
особая житья статья.
Оно как самобичеванье,
земное самонаказанье.

Бомжатство – социальный бич,
протеста жизни тайный кич.
Затягивает как наркотик.
Бомжей случайных не найдёте.

Бомж – он идейный самоед,
влюблённый в сонмы своих бед,
смакует их, гордится ими,
в них соревнуется с другими.
Бомж – как призвание, талант.
Бомж – это самоедства гранд.
Бомжатство – сложная фигура,
цветёт – где чахлая культура.

Обшарпанный нетрезвый бомж
из бескультурья в мир наш вхож,
из социальных неурядиц,
из профессиональных пьяниц.


Дайте мне Нобелевскую премию и весь мир бу-дет говорить о моей гениальности…
 


 








ПРИЛОЖЕНИЕ

1. Длань – (стар.) рука, ладонь.
2. Ясак – натуральный налог, которым облагались в Мос-ковской Руси и царской России некоторые народности По-волжья, Сибири и Дальнего Востока.
3. Барда – (спец.) отходы винокурения и пивоварения в виде гущи, используется для откорма скота.
4. Бурак – (обл.) красная свёкла.
5. Фавн – в древнеримской мифологии: бог полей, лесов и покровитель стад.
6. Пест – короткий тяжёлый стержень с округлым концом для толчения чего-нибудь в ступе.
7. Лепо – (обл.) красиво и приятно.
8. Кулага – (обл.) тестообразное кушанье из ржаной муки и солода (иногда с фруктами, ягодами).
9. Борей – (греч.) бог северного ветра.
10. Зевес (Зевс) – (греч.) верховный бог греков, царь и отец богов и людей.
11. «Сарынь на кичку!" – боевой клич разбойников-пиратов.
12. Куртуаз – правила изысканной вежливости, любезности.
13. Эол – (греч.) бог ветров, правитель острова Эолия. Ино-сказательно Эол – ветер. Эолова арфа – музыкальный ин-струмент, струны которого звучат от дуновения ветра.
14. Анкер – несущая опора линии электропередач, обычно ставится на поворотах линии, или между естественными природными преградами: река, ущелье и т.д.
15. Провис – от «провисать». Провода линий электропередач провисают под тяжестью своего веса, чем длиннее пролёт от опоры к опоре тем больше величина провисания проводов, точка наибольшего провисания называется провисом.
16. Инжпотех – (проф.) инженер по технике безопасности труда.
17. Траверса – поперечная балка, перекладина для подвески изоляторов на опорах высоковольтных линий электропередач.
18. Гирлянда – сплетение в виде цепи или то, что напоминает внешним видом такую цепь, например цепь изоляторов на опоре высоковольтной линии электропередач.
19. Экран – (техн.) устройство с поверхностью, отражающей, поглощающей излучения разных видов энергии с целью защиты от излу¬чения. Экран на проводах высоковольтных линии электропередач предохраняет их от энергии молний.
20. Демпфер – (техн.) устройство для устранения колебаний, гаситель колебаний проводов на высоковольтных линиях электропере¬дач.
21. Карабин – приспособление, служащее для зажима, за-цепки. На мон¬тажном страховочном поясе служит замком на страховочной цепи
22.  Распорка – ставится на проводах высоковольтных линий электропере¬дач там, где провод одной фазы состоит из двух параллель¬ных проводов. Между ними, через 40-60 метров ставятся распорки, для предотвращения перехлёстывания проводов между собой.
23. Сердечник – электропровод для высоковольтных линий электропередач состоит из стального провода (сердечника), вокруг которого оплетаются алюминиевые жилы провода, являющиеся основным электропроводником.
24. Чуня – (обл.) обувь, типа галош, шились вручную из ста-рых автопок¬рышек, были тяжёлыми и неуклюжими, пред-назначались для ходьбы по грязи.
25. ДОК – (аббревиатура) деревообрабатывающий комбинат.
26. Тросостойка – верхняя часть опоры высоковольтной линии электро¬передач, на которой крепится грозозащитный трос, предохра¬няющий линию от энергии молний.
27. Тросик – трос заземления.
28. Ролик – устройство по которому тросик натягивается. 29. Такелаж – система тросов, при помощи которых опоры электропере¬дач ставятся в вертикальное положение.
30. Серьга – деталь такелажа.
31. Башмак – (техн.) приспособление для крепления опор к фундаменту.