Вадим Тартаковский
ВОЕННЫЕ ИГРЫ
На часах – всего-то ничего,
Мятежный генерал сказал – Ура!
И адъютанта вызвав своего,
Блаженно прошептал – Пора!
И бежали по улицам странные звери,
Почти понарошку, почти незаметно,
Стучались в закрытые окна и двери,
Пока что не сильно, пока безответно...
«Суккубы и инкубы,
В своих домах засели,
Выжжем их, выжжем,
Мятежным огнемётом!
Суккубы и инкубы,
Лежат в своих постелях,
Выжмем их, выжмем,
Тисками пулемётов!
Телами наших лезвий,
Укроем баррикады,
Трассирующей песней,
Украсим автострады.
И разорвём гранатой
Кольцо несоответствий,
Пусть трупы лягут рядом,
Как первенцы последствий»
Крови, больше крови!
Страха нет у страха!
Собираются в дорогу,
Злые недруги-други,
Собираются в отряды,
Чистят зубы-сапоги,
Их супруги – брови-дуги,
Тихо плачут – Ох, беда!
Дети скачут - Эх, беда!
А вдали гонец маячит,
Приближаясь иногда.
-Гули гули гули гули,
Вряд ли голубь Пикассо,
Улетит от нашей пули,
Завертелось колесо...
И дорога протянулась,
Между прочим, между ног,
Унесла от нас порог,
И змеёй в кустах свернулась.
- Кто боится не проснуться?
Кто боится не уснуть?
Всем нам выпал дальний путь,
С обещанием вернуться.
- А мне страшно – Веришь, нет?
Очень страшно – Веришь, да?
Я ещё не поверил в тот свет,
А уже направляюсь туда.
- Значит, надо – это знак,
И «святиться» и «вовеки»,
Наших вдов, детей, собак,
Небеса, поля и реки,
Мы несём как чашу с кровью,
Дрогнешь – льётся через край,
Подбирай, лакай с любовью,
Умирай, но выживай!
Ангел с ангелом смеётся,
Ворон ворону кричит:
- Скоро небо разобьётся
На дыханье и гранит,
Дурачок потом расскажет,
Отражению в воде:
«Дьявол красным землю мажет,
Бог показывает где».
- Моё «Ура!» никто не слышал,
Моё «Ура!» пропало зря,
Я вышел, поднялся и вышел,
Убитым, встав у ног Царя.
И замечательно нездешне,
Мне объяснился губ изгиб,
Что вера – не чета надежде,
Что я убит, но не погиб.
- Но не погиб? Добьют, браток,
Сталь полетит к глазам,
Холодным выдохом в висок,
В отместку всем губам.
Как же ты неинтересен,
Слеп своею парой глаз,
Этот мир для многих тесен,
Почему бы не для нас?
- Пока мы наступали, у нас украли знамя,
Но враг не побеждён, он затаился там,
Чтобы через прицел подглядывать за нами,
Считая наши жизни по нашим головам.
- Я – четвёртый убитый,
Я почувствовал слежку,
А за слежкой – удар,
Прямо в сердце. Спеши!
В моё храброе сердце,
В моё смелое сердце,
Где-то в левом предместье,
Вдруг ожившей души.
Бам-бабабам-бабах!
Ах, как же грустно, грустно, грустно
Как неуютно, ах!
И как же пусто, пусто, пусто,
В брошенных домах!
И как же глупо, глупо, глупо
Переживать свой страх,
Считая патроны возле трупа,
Держа чью-то жизнь в руках.
- Мы станем сильными, мы будем лучшими,
Мы будем верными и не заблудшими,
Разрывными пулями мы глаза им закроем,
Вот тогда станет весело, вот тогда мы руки умоем!
Вот тогда выглянет правда, из их распоротой груди,
Их правда выглянет и уползёт…
Мятежный самолет упал, ломая крылья,
И выдохнул себя кустом цветочных брызг,
А бледный адъютант ел губы от бессилья,
И в голове его метался бабий визг.
- Да знаю я что грех, и что не грех я знаю,
Я уже был тогда и отчим и отец,
Когда под рождество, как будто бы играя,
Я в животы детей раскладывал свинец...
-Когда стреляли все, я был одним из многих,
Но я был одинок, когда я попадал,
И моя цель, упав, протягивала ноги,
Я мог бы вспомнить всех, но я не вспоминал...
Считая, что совсем не виноват,
От глупых пуль и дур, укрывшись за забором,
Семинарист устало чистил автомат,
И медный крест болтался над затвором,
И всячески мешал...
- Чей ангел-хранитель задел мою руку?
И я не сумел... И я промахнулся...
И я испугался, и веря испугу,
Я побежал и не оглянулся,
А он мне сквозь зубы во след чертыхнулся,
И уже не заметил, уже не заметил,
Как кто-то вон там, вдалеке, усмехнулся,
И пулей его жизнь отметил.
И все... И не имеет смысла,
Во что-то верить, что-то ждать...
На небе чья-то тень повисла,
Наверно Бога... душу мать...
А я бежал, молясь напрасно,
И выживал, к своим добравшись,
А он - лежал, украшен красным,
Кого-то, победив, оставшись.
Спи, сынок, не слушай стоны,
Это раны боль смакуют,
Это каркают вороны,
Только голуби воркуют:
«Убу-бу-ди, убу-бу-ди,
Что-то будет там без вас,
Вместо вас чужие будят
Ваших жен в рассветный час...
Вам тоскливо? Вам тоскливо!
Одиноко и безбожно,
Ваши жизни - осторожны,
Ваши смерти - некрасивы!
Убу-бу-ди, убу-бу-ди,
Эх, вы, люди, люди, люди..»
Спи, сынок, не слушай крики,
Это в небе веселятся,
Зацелованные лики,
Заставляя нас пугаться.
Последний выстрел - хлоп!
И праздник - обесцвечен!
Все смолкло, и стрельба, и крики, и болезни,
Лишь бесполезный воин валялся как-нибудь,
Смешная медсестра, ползла, к земле так тесно
Прижавшись, что земля ее лизала грудь.
А воин умирал, сломавшись, как игрушка,
Держа рукой живот, теряющий тепло,
И вспоминал лицо старушки-побирушки,
Смотревшей из ствола унылой буквой «о».
- Потеряв третий взвод, он простил взвод убийцам -
Худощавый майор, не отдавший приказ,
Расстрелять у стены обозленные лица,
Наши лица, с кровавыми ранами глаз,
Он налил нам вина, отломил кусок хлеба,
Повернулся спиной, и не задал вопрос,
Его венчик из роз, красовался под небом.
Был отличной мишенью, его венчик из роз...
Мятежный генерал молился на патроны,
Точнее - на один, оставшийся патрон,
А сквозь пролом в стене, за ним следят вороны.
Две самые красивые среди других ворон.
- Дети убежали, побросав отцов,
Что б вернуться с пленными назад,
Уморительно, на первый взгляд,
Было видеть их на фоне мертвецов.
В предгорьях сумрачных толпились партизаны,
Не зная на чью милость сдаться в плен.
А на вершинах гор, пастух олигофрен,
Пуская слюни, разводил тюльпаны...
Баю-баюшки баю, колыбельную пою,
Вижу деточку свою, слышу деточку свою,
Как могла я допустить, дать ей во поле остыть,
Дать кровинушку убить, как могла я отпустить...
Баю-баюшки баю, усыплю я жизнь свою,
И в небесном во краю, встречу деточку свою...
Баю-баюшки... Баю.