Я в дождливую ночь под грозой ночевал
В шалаше с комарами и сеном.
Мне костер об извечном и мудром шептал,
Шелестели угли о нетленном.
Верещали сверчки, да ковыль шелестел,
Как веками до этого было.
Было очень свежо. Я на угли смотрел.
Полыхала в них жгучая сила.
А вверху, обессилев под тяжестью туч,
От разлуки с землей лило слезы
утомленное небо. Из облачных круч
Навевались печальные грезы.
Посмотри человек! Над твоей головой
Проплывают видения былого.
Седина небосвод покрывает земной,
Седина, повидавшая много.
Посмотри – тучи серые помнят тоску
Тысяч глаз, что смотрели угрюмо
На свинцовую хмарь – гробовую доску:
В них живет каторжная дума.
Они помнят колонны голодных «Зэка»,
С гулким кашлем бредущих в бараки
Они помнят конвойное жало штыка,
Сиплый лай караульной собаки.
Проплывали они над огромной страной
Над морозным сияньем Дальстроя,
Над огнями Магнитки и над Варкутой
Над колючками зон Уренгоя.
Сотни мерзлых людей, в царство темное луч
Испуская – навеки утихли.
Вековые деревья взметали до туч
Тяжко падая, снежные вихри.
То, вернувшись на небо, снега лагерей
Полетели бураном сквозь время.
Им в грядущем, растаяв слезами дождей
Нужно выплакать тяжкое бремя.
Посмотри! Облака все идут и идут,
Не дают воссиять светлой выси.
Помни! Жены седые мужей своих ждут,
Ждут годами. Полвека. Полжизни.