Загулял я, знать, намедни круто и дорогу выбрал не по чину.
Будто с Тайной вечери Иуда заманил в безлюдную лощину.
Как чужого, пришлого изгоя гонит ветер, подгоняет в спину.
Никого. Шакалы только воют. Чуют твари близко мертвечину.
Тишина. Ни зверя и ни люда. Липнет, вязнет под ногами глина.
Гадом буду с этакого блуда. На поляне – в криворост осина.
Огляделся, выражаясь худо. Встал без мысли, умысла, причины.
А в кустах верёвку вьёт Иуда, запахнувшись в драную овчину.
И в момент притихла стая сучья, ожидая смерти словно чуда.
Охнули осиновые сучья и в петле оскалился Иуда.
И пробрал озноб, как при простуде и живого не осталось в теле,
Я смотрел, глаза в глаза, Иуде и, казалось, в них кресты горели.
Воздух вкруг застыл, немой свидетель, а Иуда всё в петле дразнился.
Шквал пронёсся, словно двери с петель. Появился звук. Мир изменился.
Изменился. Поменял личину. Только нет покоя и уюта.
Подрастает новая осина и приходит в мир другой Иуда.
Бред ли, сон ли? - Верю и не верю. Быль ли? Небыль? Прихоть ли? Причуда?
Вновь сижу за Тайною вечерей и считает серебро Иуда...
Как оттуда выбрался – не знаю, сколько времени прошло – не помню,
Только выла вслед шакалья стая да осина кланялася комлю.