Я был мальцом послевоенным, от плоти плоть сибирских зим
И в мать ругался вдохновенно, спеша за хлебом в магазин.
Морозы стылые дурачил, в апрель купался, а потом
Ловил пескариков на Каче, за старым Юдинским мостом.
И помню, как залётный мачо, два пальца в рот и звонкий свист
Блатною лирикой маячил Петруха, вор-рецидивист.
И в горло лезущую тяжко, бутылку с крепким портвешком
И беломорную затяжку на пару с другом-корешком.
И нос, расквашенный прилюдно из-за соседки Людки, ну
И битую в кровь обоюдно чужую, пришлую шпану.
Гитары первые аккорды и дрожь в коленках на Столбах.
Вибрамы, стёртые до корда и пестроту цветных рубах.
Мы общим воздухом дышали от Енисея до тюрьмы
И жить отцы нам не мешали, придя с войны и Колымы.
В десятой школе, палкой тыча в тетрадки, в кляксах от чернил
Меня ругал Иван Филиппыч, что батю до войны учил.
И жизнь неслась, года плюсуя и в пятилетки их собрав,
Людей, судьбу, страну тасуя и временем взимая штраф.
Оглядываюсь в прожитое и ты, ровесник мой присядь.
Две тыщи семь. Да что ж такое? Откуда взялись шестьдесят?
Меняю цифры на понятья, сверяю даты – минус-плюс.
Не то пытаюсь взрослым стать я, не то в младенчество тянусь?
Считаю волосы седые, плююсь не злясь, ношу очки
И дышат в спину молодые. Желаю счастья, деточки!