Город помню до самого краешка, от родного порога до крыш.
Где шершавой рукой моя бабушка волосёнки мне гладила, слышь?
Где по Каче бродил я до одури, не боясь ни цыган, ни шпаны.
Где мне руку приятели подали, отощавшие после войны.
Где отец первым был голубятником, где петух за штанину хватал.
Где в кругу пацанов, только вякни-ка, сразу в рожу и даром, что мал.
Город рос и я тоже по мере с ним раздавался в плечах и груди.
Набирался и правды и ереси. Город мой! Ты меня не суди!
Город мой! Ты вознёсся немерено. В жизнь, как старший за руку вводил.
Помнишь, как я впервой, неуверенно здесь соседскую Таньку любил?
И, как пёс, заплутавший, но помнящий, где родился и титьку сосал,
Я к тебе, как к единственной помощи, обращу свой предсмертный оскал.
И погостов заморских не нужно мне и не лягу в чужое ничто,
Чтоб не маяться плачами чуждыми, остывая под чуждым крестом.
И, стащивши дорогой недлинною, понабрав на поминки вина,
Рот забей мне сибирскою глиною, пережившая друга шпана.