Знаю я, что в служебке нельзя курить,
Ну оставьте разговоры эти.
Я чайку собралась нормально попить,
А из третьего купе прибежали дети.
Фенечки, браслеты, тамагочи.
Это – клево, это – не очень.
А ушли, сорванцы, только к ночи,
Мне оставив рисунок в блокноте рабочем.
До чего же я тут симпатична:
Красные глаза убитые,
Волосы лохматые привычно,
Погоны болтаются (плохо пришиты).
Слышу вдруг – истерика в туалете,
Какая-то стерва застряла.
Водятся же люди такие на свете,
«Не работает» надпись. Что, глаза потеряла?
ПЭМ с похмелья пришел, меня матом покрыл.
Не поспишь, как ты тут не старайся.
Выбил дверь, да еще на сто грамм попросил.
Где пил, там и опохмеляйся.
Самое веселое, конечно, на потом:
Дерганый малый, с седьмого, пугливый
Вскрыл себе вены столовым ножом.
Что ж тебе не жилось то? Вроде смазливый.
В глазах туман, на руках кровь,
Яркая, липкая, будто варенье.
Что он там бормочет про несчастную любовь?
Как остановить кровотечение?!
Толчок. Остановка. Последние силы
Собираю. Иду открывать, шатаясь.
Красные крестики. Нашатырь. Носилки.
Не вижу. Не слышу. Не ругаюсь.
Тронулись. Опять в седьмое дверь.
Кулаком со всей дури об стол.
Пассажиры по койкам – догадались теперь.
Им спать. А мне чистить пол.
К утру закончила. Москвичи, москвички
Вышли тихо с вагона со своим добром.
Служебка. Стоять не могу. Спички.
Курю. Как тут бросишь? Дурдом…