Окна квартиры на шестом этаже и балкон выходили на Шагарет эль Дор – широкую улицу с двумя полосами движения, перпендикулярную главной улице Каира – Фуат, пересекавшей Нил большим мостом.
Дом, построенный в форме колодца, имел во внутреннем пространстве железную лестницу с решетчатыми площадками возле каждого этажа. Это был черный ход для прислуги, продавцов цветов и прочих визитеров. В квартиру вела тройная дверь: сначала матовая стеклянная с выпуклостями, потом решетчатая из прутьев и последняя стеклянная прозрачная. Все они запирались.
На черной лестнице соседка, расходуя избыток любви и времени, кормила и ласкала всех окрестных кошек и котов. Туда приходили особи разных окрасок и пород. Каждому животному женщина дала кличку и с каждым разговаривала, а угощала с традиционным русским хлебосольством. Балаб, а попросту, прислужник с завидным постоянством выбрасывал кошачью кормушку, тем самым, давая понять, что в этой стране не принято заниматься благотворительностью в ущерб чистоте. Но на утро вся кошачья братия ликовала по поводу возвращения кормушки полной еды на законное место.
С черной лестницы приходил мальчик по имени Саид, лет десяти, одиннадцати, всегда опрятно одетый, в больших, не по размеру, ботинках, и спрашивал: «Бельё фи?» – что означало: «Бельё есть?» Он собирал белье для прачечной. Однажды Саида осчастливили на целую неделю.
Известно, что иностранцы, а русские особенно, соблюдают и чтут свои традиции за границей. И Николай решил отпраздновать день 8 марта. Он заказал огромный торт. Торт поразил собравшихся внушительными размерами и вычурными украшениями из разноцветного крема. Ни гости, ни сами хозяева, избалованные собственными кулинарными изысками, есть его не стали. Тогда, в середине 60-х годов из-за пустых прилавков, была модна домашняя кулинария. Хозяйки любили удивлять друг друга новыми блюдами, тортами…
Крем, сделанный из местного масла, по консистенции напоминал замазку и был безвкусным. Очевидно, арабская технология производства масла в то время сильно отличалась от российской: масло в Египте получалось невкусным, несмотря на то, что тамошнее молоко имело отменный вкус. Неизбалованный визитер, не привыкший к такому угощенью, с удовольствием уплетал кусок за куском, и в течение недели коробка из-под торта опустела. Хозяйка была несказанно рада, что не пропали ни продукты, ни чужое старание, ни собственные деньги.
Лестницы парадного входа генеральского дома всегда сияли безукоризненной чистотой, их мыли со стиральными порошками, рекламируемыми в нашей стране и по сей день.
В доме существовал огромный двойной лифт, клеть его, выполненная из толстых стальных прутьев, создавала впечатление надежности. Свет в кабине услужливо гас тогда, когда открывались двери квартиры, в которую следовали жильцы. Дверцы кабины лифта часто открывал смуглый, обнажающий в широкой улыбке белые зубы, мальчик лет семи. Его звали Фаузи, он помогал своему отцу. Их семья жила, как вся прислуга на верхнем, девятом этаже генеральского дома.
Николай, мешая английский язык с арабским, спросил мальчугана, ходит ли тот в «мадрасу» (Медерсе – (араб. — мусульманское учебное заведение, выполняющее роль средней школы и мусульманской духовной семинарии), на что мальчик ответил, что у родителей нет денег. Приходя из города, Николай угощал своего нового знакомого конфетами или шоколадом.
На первом этаже генеральского дома находилась антикварная лавка, где любому посетителю предлагали отдохнуть в удобном кресле, угощали кофе или чаем, показывали экзотические экспонаты магазина – музея. Жителю Союза такое обращение казалось экзотикой. Под балконом шестого этажа располагалась кондитерская лавка. Николай часто спускал на прочной веревке корзинку с деньгами и бумажкой, где был список желаемых сладостей. Продавец аккуратно укладывал покупки и сдачу, и корзина следовала в обратный путь.
Елена не работала с мужем, а ходить одной по городу европейским женщинам без сопровождения не разрешалось. Она любила наблюдать за жизнью напротив.
Через улицу Шагарет эль Дор стоял точно такой же дом, там жили состоятельные арабские семьи. На первом этаже располагалась «фармакея» – аптека, в косметический отдел которой приезжали красивые дамы в блестящих дорогих машинах. Почти каждый день женщина на балконе пятого этажа кормила кречетов. По вечерам на балконе седьмого этажа появлялся дородный араб в домашней национальной одежде и долго пил чай.
Дальше здание музыкальной школы, где ровно в десять начинались занятия. Музыка органично вплывала в окружающую атмосферу и абсолютно не раздражала.
Но женщина долго не могла привыкнуть к черному бархату чужого южного неба, будто выстлавшего гигантский фантастический перевернутый колодец, на котором вызывающе ярко сверкали точки незнакомых звезд, и чинно плыл молодой месяц, похожий на пирогу.
Если пройти дальше по улице от генеральского дома, то можно было увидеть советскую виллу, куда часто приходили наши соотечественники, жены командированных, пообщаться, посмотреть наше кино, взять в библиотеке книги, построчить на швейной машинке, повязать и пообщаться или просто пообедать. Николай вместе с женой обедали на вилле, когда приедалась заводская кухня, на половину состоящая из макаронных изделий, выполненных в виде шестеренок, ушек (как выяснилось, арабы – большие поклонники этой еды). Кухней на вилле заправляла повариха из Запорожья. Борщи она варила отменные. В помощниках у нее были местные жители, за которыми она строго следила и пробовала каждое приготовленное ими блюдо.
На территории около виллы соорудили детскую площадку, и мамаши могли спокойно вязать, наблюдая за играющей малышней. Тогда в России шерсть купить было невозможно, а привезти из-за границы нельзя. Поэтому женщины обвязывали свои семьи.
Через проезд от площадки находилась частная школа с решетчатыми окнами. В них можно было увидеть любопытствующие ребячьи взгляды. Вообще, арабы народ очень любознательный. Если построить забор и провертеть в нем небольшую дырочку, то мгновенно соберется толпа мужчин-зевак, желающих узнать, что находится по ту сторону забора.
Через улицу Шагарет эль Дор, напротив виллы – ее вторая часть, построенная для спортивного досуга командированных. Там стояли спортивные снаряды и были размеченные беговые дорожки.
Рядом с виллой «гудела» улица, арабское название которой сразу же стерлось в памяти, зато хорошо запомнилось, то, что соотечественники называли ее Никольская. На этой арабской Никольской размещалось советское посольство и торгпредство. По четвергам в посольстве показывали последние советские фильмы. Кинотеатр находился прямо под открытым небом: большой белый экран, рядами расставленные лавочки и стулья. Ограждение составляли кусты чайных роз.
Однажды после фильма Николаю с женой и их соседям пришлось идти через парк, где их обступила толпа чумазых босоногих оборванных малолетних попрошаек, клянчивших деньги и выкрикивавших что-то недружелюбное по-арабски. Выбраться из этой ситуации помог полицейский, изучивший наизусть повадки этой стаи. Он поймал такси, и наши уехали. Русским запрещалось ходить по рабочим районам пешком во избежание разного рода неприятных случайностей.
Однажды чете пришлось нарушить этот запрет. А случилось вот что. Отобедав в итальянском ресторанчике у мадам Лидо, Николай и Елена направились в ювелирный магазин, что торговал часами. Муж давно мечтал о механических швейцарских часах. Выбрав понравившуюся модель, а стоила она не дешево, им пришлось вывернуть карманы, чтобы наскрести необходимую сумму. Оказалось, за такси платить нечем, и они были вынуждены добираться до дома пешком, понадеявшись на авось.
Идя грязными рабочими кварталами, Николай и Елена старались смотреть только вперед, не привлекая к себе внимания. Однако краем глаза удавалось улавливать копошение на лестницах утлых домишек. Там на небольших потрепанных ковриках, где была выложена нехитрая галантерея, торговали местные бедняки. На пути попался огромный барак с малюсенькими окнами, похожий на конюшню. Любопытство возобладало над страхом перед неизвестностью, они заглянули через тусклое окошко внутрь. И тут же пожалели об этом. Внутри строения лежали, сидели, стояли курящие осоловелые мужики… Пришлось срочно ретироваться, пока никто не заметил.
В выходные дни Николай и Елена не сидели дома: ездили на экскурсии по Каиру, в Хелуанский японский сад, посещали христианскую церковь и Музей Древности, где хранилась мумия Тутанхамона. Они были во дворце Фаруха, убежавшего в Италию, когда к власти пришел Насер. Бродили по городу.
Как-то раз по дороге на экскурсию в Александрию всей туристской группой увидели движение нашего, советского парохода в сторону порта. Высыпали из автобуса и, галдя, гурьбой побежали к пирсу, там долго кричали, радуясь своим в такой дали. Пароход несколько раз погудел в ответ. На обратном пути экскурсанты, уставшие от активного отдыха, разморенные солнцем и притихшие, разговаривали вполголоса так, что в автобусе стоял гул, подобный пчелиному. Вдруг Николай запел свою любимую густым чистым баритоном, перекрывая голоса и шум мотора. «Из-за острова на стрежень…» – гремело, сотрясая воздух. Тонкие стенки автобуса, похоже, с трудом сдерживали его мощный голос и, казалось, что они изредка вздрагивали. Люди, молча, дослушали до конца, не смея присоединиться, чтобы не испортить песню.
Как-то, выйдя из дома, Николай увидел очаровательное маленькое босоногое создание лет пяти с огромными широко расставленными миндалевидными, цвета созревших маслин, глазами. Девочка удивительно напоминала «бельевого» мальчика по имени Саид. Оказалось, они были братом и сестрой. В этой девчушке в длинном, почти до пят, розовом платье в мелкий цветочек с широкой оборкой по низу, в белом платочке, оттеняющем ее смуглую кожу, уже угадывалась настоящая женщина по той грации, с которой она двигалась и произносила слова. «Мистер, Айву лямун!» («Мистер, а вот лимон!») – Девочка предлагала купить лимоны. В ее сумочке лежали мелкие зеленые лимоны, которые мать послала ее продать иностранцам для виски или коктейля.
Ни Николай, ни Елена спиртное не употребляли, лишь изредка заказывали в ресторане у мадам Лидо либо пиво «Стелла», либо бутылочку итальянского вина под названием «Бертаччини» – «Пчелка».
С первых же минут между девчушкой и Николаем установилась незримая связь – тонкая ниточка взаимопонимания и доброты. Ее глаза и голос обладали каким-то магическим действием.
Он любил детей, сам вырос в многодетной семье в деревне под Кадомом. Мать его рожала два раза по двойне, и из шестнадцати ребятишек до взрослого возраста дожили только шестеро, остальные умерли еще детьми. Его отец занимался закупкой и выращиванием бычков, а потом их продажей и, в свое время был раскулачен. Обида на несправедливость не долго мучила его… Много горя довелось хлебнуть Николаю в жизни, но не очерствела его душа, не покрылась коркой завести: жил как умел и радовался жизни. У него был один сын…
«Сколько стоит?» – спросил он по-арабски у девчушки. К тому времени он, способный к языкам, уже знал необходимый набор фраз для общения. Она в ответ заулыбалась и прожурчала на смеси арабского с английским: «Файв пиастрас сэр".
И его универсальное: «Давай!» – наполнило детскую душу звенящей радостью. Видимо, не умея считать, девочка старалась запихать ему все лимоны, что дала мать: и в сумку Елены, и в карманы, и в руки. Пришлось отложить прогулку и пойти обратно домой, чтобы выгрузить витамины. Лимоны оказались кислыми до горечи. Но Николай часто покупал их, чтобы поддержать коммерцию и увидеть, как большие темные глаза девочки светятся счастьем.
Где она сейчас? Что с ней стало? Кто знает? Минуло уже около сорока лет с того времени. Вероятно, растит красавцев внуков или внучек, похожих на нее. А он давно не с нами. Осталась только память о веселом незлобивом, чуть упрямом, как подобает настоящему мужчине, но добром человеке.
Ноябрь, 2002