Открытия, в самом себе, не поздно делать не только в молодом возрасте, но и под старость, и даже, как мне кажется, и в преклонные годы. Я, например, в середине своей жизни, когда, как говорят американцы, достиг вершины холма своей жизни и начал спуск в долину, обнаружил, что первую половину своей жизни прожил неправильно. Прожил совершенно неумно и преступно, по отношению к себе самому и к своим родным и близким. Неправильно и неумно, потому что, будучи воспитанным правильными родителями и еще более правильными книгами, я совершенно серьезно, до первых седин верил в то, что нужно говорить правду. И также поступать.
Набив первые шишки во дворе, где на вопрос более старших ребят-местного хулиганья, почему я с ними не общаюсь, я отвечал «Потому что мне не интересно курить в подворотне или воровать джинсы с веревок», или в школе, от своей учительницы математики, почему меня не было на прошлом уроке, не рассказывал, полуобморочно закатывая глаза, о внезапно заболевшей бабушке, или об аварии троллейбуса, на котором я ехал, с неожиданно севшем на проезжую часть аэробусом, а совершенно честно и голубоглазо, говорил правду: «Я не люблю математику, поэтому я не пришел», я ничему не научился.
Дальше была армия, институт. Помню в армии, я своей честностью поставил в неловкое положение начальника штаба, красавца хохла-полковника с чапаевскими вусами, очень любившего Высоцкого. Уже когда в кармане «афганки» у меня лежал перевод в другую часть, на вопрос, что мне так не понравилось, я открыто сказал: «Офицеры пьют и воруют. А деды измываются над молодыми». Все для того, чтобы увидеть, как апоплексически налилось кровью лицо полковника, и провести ближайшую ночь и последующие полдня на «губе». С «губы» меня вытащили уже к обеду, потому что выполнять работу за бездельничающее офицерье, было некому.
А потом был еще и генерал-майор, собравший всю дивизию вокруг одинокой кучки говна, которую оставил какой-то боец прямо на плацу. Генерал долго что-то говорил о недисциплинированности вооруженных сил, о бескультурье и неуважении, а я возьми, дурак, и обратись к нему: «Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться?». Генерал осекся, офицеры внутренне заерзали, мой ротный дернул меня за ремень сзади и зашипел: «Куда лезешь, дурак?».
«Товарищ генерал, кучу наложили не из неуважения и не от бескультурья. А от того, что молодые бояться ходить ночью в туалет. На прошлой неделе одному молодому всадили нож в ногу. А другого избили за углом. Поэтому они и не доходят, так сказать. А куча эта – своего рода, чтобы вы внимание обратили».
Всю дивизию потом урчало и пучило. Мой ротный, в полуобморочном состоянии, клятвенно пообещал сгноить меня в нарядах. Его командир пообещал сгноить его. А генерал пообещал сгноить всю дивизию. Но и это меня ничему не научило. Правильные книжки не так то просто было вытравить из дурной головы – даром, что я читал с пяти лет все подряд.
Обженившись - честно взяв в жены ту, которая меня соблазнила, я понял всю преступность своей честной жизни: женщины меньше всего ценят искренность и откровенность. Нет, они их ненавидят всеми жабрами и фибрами своей тонкой души. Даже больше чем скупость. Даже больше чем бедность.
- Как я сегодня выгляжу – спрашивала меня жена, принаряжаясь в какой-то новомодный балахон к какой-нибудь дурацкой вечеринке.
- Также как и вчера. Только на один день старее – отвечал честно я, чтобы получить в ответ гневный взгляд и остаться на следующий день без завтрака и обеда.
Или:
- Ты не попрощался с моей мамой! – возмущенно верещала супруга после похода к ним в гости.
- Твоя мама всем недовольная карга, которая, к тому же назвала меня хамом за то, что я высказал свое мнение о ее огороде – честно отвечал я, и недоумевал, почему на свою правду мне объявляли сексуальный бойкот на всю последующую неделю.
Будучи уволенным с доходного места, где надо было терпеть хамство начальства, да еще и закрывать глаза на всякие всякости, постоянно идя на сделку со своей совестью, о чем я, по своей честности, возьми и скажи своему начальнику, я честно сказал о своей принципиальности и честности и жене, в ответ надеясь получить, как минимум, восхищенный взгляд. Но она не оценила моего благородного порыва. И весь последующий год косилась в мою сторону и шушукалась со своей мамой обо мне, таком «дураке, который променял богатый доход на нищую принципиальность». Удар был двойной: моей честности не оценил начальник, и ее не оценила моя дражайшая половина.
Вот в то время я и поколебался в своей святой вере в обязательную честность. Оглянувшись назад и проанализировав все несчастья своей жизни, я пришел к неутешительному выводу, что все мои беды, в основном, из-за моей исключительной честности. Я был потрясен. Как же так? Ведь нас всегда учили говорить правду. В детсаду, в школе, в семье. Все положительные герои книг и кино были исключительно честными и принципиальными личностями.
Придя немного в себя, я решил подтвердить на практике верность сделанных мной открытий. Для начала я научился молчать. Держать язык за зубами.
- Как прошли переговоры с китайской стороной? – спрашивал нас директор.
- Хорошо. Мы произвели фурор. Контракт у нас в кармане – врал мой начальник. Я то знал, что вместо того, чтобы быть на переговорах, он в это время дрых пьяный у себя в номере. Мой язык так и чесался. Но я взял себя в руки, и промолчал.
- Хорошо – директор довольно вращал очами, шутил, балагурил – одним словом ему было хорошо, а значит хорошо было и нам. А через неделю он забывал и о китайцах, и о прочих представителях азиатских народов.
А чуть позже, за умением молчать пришло умение привирать. Поначалу это было чрезвычайно трудно. Вранье требовало воображения. Полета фантазии. Но в пределах. Иначе можно было так улететь, и так потом грохнуться с облаков вранья на землю суровой реальности, что и все печенки отбить.
- Как вы съездили в Москву? – спрашивал директор.
- О, мы провели ряд переговоров. Виделись с теми-то и теми-то. Посетили этих и тех. Так плодотворно поработали, что…
- Хорошо – прерывал меня директор, морщась от моего вранья. – Напиши отчет.
- Слушаюсь! – и я стряпал отчет, где вдохновенно врал, уже и не краснея.
В личной жизни, после того, как, в конце концов, моя жена не выдержала такого патологического честного меня и ушла к маме, я тоже научился помалкивать, привирать и приукрашивать.
Как моя нынешняя подружка врала мне о ее чрезвычайной занятости, о том, что расхворалась, что ей нужно помочь кому-то, - короче, какая она вся такая альтруистка, и я не отставал. И когда у нее загоралось, а у меня гасло, или просто хотелось выспаться и поваляться перед телевизором, уничтожая бутерброды, я ей рассказывал о том, что мне нужно встретиться со своей дочерью, о том, что в субботу нужно выйти на работу, а в воскресенье лечить насморк и так далее. Я научился придумывать четные, благородные предлоги своему вранью. И все стало на свои места. Я научился врать. И врать так, что мне стали верить. В то время как раньше, к моим правдам относились, мягко говоря, недоверчиво. Все время подозревая меня во лжи.
Жизнь наладилась. Совесть перестала мучить. Коллеги стали доверять. Женщины дарить томные взгляды. И я понял, что пусто и бесцельно прожил первую половину своей глупой жизни. Ну уж во вторую половину я наверстаю упущенное!