Цыганская история

Вера Аношина
По выжженной равнине в безмолвии, пыли
Цыганка с цыганёнком вслед за кибиткой шли.
Ковыль сухой, лохматый им ноги оплетал,
Кололи травы пятки, и ветер обжигал.
Они брели устало, в лицо дышал им зной,
Колодца нет в округе, их конь едва живой.
Цыганское семейство имело скорбный вид -
Ведь под платком в кибитке цыган в крови лежит.
Ему уж не подняться - забит он был плетьми
За то, что за деревней хотели жить они.
Смешались пот и слёзы – следы их на щеках
Цыганки удручённой, а в памяти лишь страх…

Был кузнецом хорошим цыган немолодой,
Молодка же цыганка была его женой.
Сынка растили дружно, но табор выгнал их -
Не воровал цыган тот в ночи коней чужих.
Они скитались долго в кибитке кочевой
И вот остановились в деревне небольшой.
У речки быстротечной, заброшенный был дом,
И никого в округе не видно в месте том.
Стояла развалюха средь яблонь, слив и груш,
Не помнил дом унылый давно осёдлых душ,
И никому не нужен заброшенный был сад,
Чему цыган свободный был бесконечно рад.
Зажил цыган с семьёю, забыв о днях лихих,
Надеясь, что быть может, в деревне примут их.

Цыганка всем гадала, ходила по дворам,
Ну, а цыган работу всю в кузне делал сам.
Мальчонка-цыганёнок ещё был слишком мал -
С щенком приблудным только он во дворе играл.
В любви жила, согласье цыганская семья,
Природа, кони были их лучшие друзья,
В реке ловили рыбу, а ночью у костра
Под звон гитары старой звучали голоса.
Привыкли на деревне к семейству у реки,
В спокойствии и чинно за днями шли деньки.
Не наносили людям цыгане те вреда,
Казалась жизнь обычной, как вдруг пришла беда.

Однажды тёмной ночью (был в городе цыган)
Купеческие дети вломились в дом и там
По пьяному бахвальству решились на погром,
Не думая, как этим цыганам жить потом.
Разор им учинили, всё превратили в хлам -
Не скоро ведь вернется из города цыган.
Цыганка стала биться, когда схватили вдруг
Ее две пары сильных и наглых, цепких рук.…
Врагов она кусала бесстрашно, но в бурьян
Цыганку потащили, а мальчика – в чулан.
В траве под звон монисто и оголтелый смех
Они ей рвали юбки, свершая плотский грех.
Цыганка не кричала, она лишилась сил…
Пропал у лиходеев с рассветом только пыл.
Весь день она лежала без памяти в траве,
Потом, очнувшись, к дому добралась, как во сне…

Цыган домой вернулся, увидел всё и враз
Помчался по деревне, чтоб уничтожить мразь,
Что веселилась ночью и в пьяном кураже
Сломала жизнь цыганам… «Быть гадам на ноже!»
Та ярость, что слепила, гнала его к домам,
Где никогда не жили, кто учинил бедлам.
И в первые два дома, ворвавшись с топором,
Цыган рубил безумно, что было, всё кругом.
Бежали в страхе бабы и дети прочь из стен,
К ним помощь подоспела, цыгана взяли в плен:
Десяток злых, угрюмых и лютых мужиков
Цыгана завалили, кнутами били в кровь.
А он молчал и гордо сносил всю злость, тычки,
Народ орал: «Всех на кол, цыган порвём в клочки!!!»
И вновь спиной разбитой почувствовал цыган
Побоев град жестокий, он встать не мог уж сам,
От пелены кровавой его мутился взор,
И хоть цыган пытался, но дать не смог отпор,
Взирал на лиходеев, на разъярённый сброд…
Никто не пожалеет отверженный народ!

Когда народ очнулся от зверств безумных, зла,
Увидели цыганку – как мел, она была,
С ней рядом цыганёнок скулит, как тот щенок…
От ран цыгана алым и липким стал песок.
Он прошептал беззлобно: «Пусть Бог хранит всех вас…
Мы – вольные цыгане… уйти настал наш час…
Нас примет только небо – к нему короткий путь…»
Слова застыли в горле… теснит дыханье грудь…
Закинули цыгана в кибитку мужики,
Цыганку и ребенка погнали под смешки,
Коня по крупу били, чтоб шёл быстрее он.
Все стали суетиться, к себе спешили в дом…

Плетутся за кибиткой по выжженной степи
Цыганка вся в лохмотьях с сыночком у груди…
А под платком в кибитке заснул последним сном
Цыган, что жить старался, как весь народ кругом.
Судачили в деревне, что мор пошёл в стадах,
И жизнь у лиходеев разбилась в пух и прах.
А о цыганке верной прошёл в деревне слух -
Бедняжку принял табор, но взор её потух...

…Историю простую поведала с трудом
Цыганка, что вселилась в соседний утлый дом.
А я, тогда девчонка, тянулась сердцем к ней…
Осталось то, что было, лишь в памяти моей.