не волнуешься. иногда нет сил, чтобы додумать одну настоящую мысль, целую, не раскусанную в кульминации. проще откусить лишнее, чтобы этим обрубком добить в другой раз.
когда пихаешь слова через гортань, шарманщик занят твоим голосовым аппаратом, а ты блюёшь. некоторые слова категорически отказываются добровольно покидать красноеубежище. уходите. вы нужны ТАМ, ублюдки. не отсиживайтесь в тылу! бесполезные сволочи. порой слова становятся дезертирами. их говоришь не тому, кому надо и только всё портишь. а им всё равно, КУДА ты их сказал, хоть в сливное отверстие унитаза, уткнувшись лицом в белую гладкую холодную поверхность, пахнущую освежителем, в очередной раз набравшись какой-нибудь дряни с целью наконец избавиться от вставшего в горле комка гниющих давно фраз.
ты говоришь:
- а я любил тебя. в тот раз, когда ты трясла своими далеко не идеальными формами перед потными уродами с липкими ухмылками и влажными заплывшими похотью глазками, сука. любил.
ты говоришь:
- я всех вас ненавижу. я хочу избить вас всех, избить до неузнаваемости, слушать ваши мольбы и крики: "пощади хотя бы ребенка!". и застрелиться на ваших глазах. я вас всех ненавижу.
ты говоришь все это унитазу, или полу, когда не в состоянии доползти даже до толчка. или, захлебываясь, шевелишь губами в луже утренней гречки с говядиной, поспешившей покинуть твой желудок, твоё отравленное гнилыми словами нутро.
ты напиваешься, чтобы всё это дерьмо вышло из тебя, но ты прекрасно понимаешь, что ничего из этого не дойдет до цели. в пьяном угаре еще легче ненавидеть, легче кричать "сука" и бить кулаками по полу. бить кулаками кого-то. закрыть глаза и просто бить кулаками. просто ненавидеть. и так же сильно любить. и трахать кого-то, просто трахать кого-то. топить любовь в ненависти и животных инстинктах.
утром всегда болят кулаки. всегда болят колени и лицо, которым ты вспорол пол, преклоняясь перед ненавистью. ты никогда не вспоминаешь то, что говорил вечером. ты знаешь, что если ты вспомнишь, то этот этап завершится и новые слова родятся в воспаленном мозгу, чтобы вновь гнить и разрывать горло. поэтому ты проводишь сухим языком по разбитым губам, чувствуя металлический привкус крови и отлепляешь щёки от застывшей лужи вчерашних макарон-ракушек с мясным соусом, грязи и слёз. ты никогда не помнишь, как ты плакал. ты вообще считаешь, что ты не плачешь, поэтому каждое утро смываешь соль с разбитых щёк.
ты говоришь:
- что, опять я вчера круто надрался, да, ребята?
ты говоришь:
- я всё уберу, ребята.
и ты возишь тряпкой по старому деревянному полу, и куски вчерашних макарон забиваются в неровности между досками, и ты выковыриваешь их оттуда грубыми пальцами, борясь с новыми приступами тошноты. и ты гонишь вчерашние картины прочь из головы, ты полностью сосредотачиваешься на склизких мягких кусочках белого цвета в щелях пола.
ты говоришь:
- наверное, не следовало этого говорить.
ты говоришь:
- а впрочем, неважно.