полутемный зал, время три утра
по бокалам еще разливают Шабли
и она на сцене, вытянутая струна,
пока шумные гости еще не ушли.
время тянется, она веселит народ,
что-то про вино, рестораны, любовь и страсть,
но вот стрелки упорно двигаются вперед.
на часах пол-пятого или пять.
и тогда она кинет уставший взгляд
гитаристу, сидящему там, в углу,
осветитель погасит полсотни ламп,
она медленно сядет на барный стул.
хриплый блюз, как просветление тьмы,
как улыбка дьявола, как печаль Терезы,
она будет петь в тишине весны,
про того, которого больше не сможет не встретить.
и глаза прикрыты, и шаль сползла,
оголяя плечи, как будто провод,
в ее голосе Бриджтаун и Анкара,
шум прибоя и холод северных сосен.
официанты молча стоят у бара,
запоздалые гости и те молчат,
боже, если б кто-то знал как она рада.
кто бы только знал, как она больна.
"я тебя просила молчать, родной,
я просила сдерживать даже мысли.
я тебя никогда не делила с другой,
ты, мой свет, решил сам делиться.
и теперь мне в общем-то все равно
на каком континенте, какие страны,
и какие женщины льнут давно,
так ненужно, отчаянно и упрямо.
мне и в этом несносном ночном кабаке,
так спокойно и так тоскливо,
как и было, звезда моя, при тебе.
видишь, все не сильно-то изменилось..."
она вытянет свой последний аккорд
и бессильно уронит тонкие руки,
в темноте раздастся один хлопок,
улыбнется бармен и смолкнут звуки.
стрелки дотянулись до девяти,
потрепав гитариста по темной холке,
раскурив сигарету, поймает такси.
"Шеф, до Старой Басманной, к седьмой хрущевке".