Развивая с ходу скорость,
прочь от выверенных дней
мчит меня зелёный поезд
в город юности моей.
Он спешит, на стыках стонет,
полируя колею,
догоняет – не догонит
юность гулкую мою.
Он скользит, на поворотах
извиваясь, как змея.
Я сижу. Сидит напротив
юность – только не моя.
Я от глаз её волнуюсь,
а не скажешь – отпусти!
Ты прости меня, о юность,
всё равно за что – прости!
И за то, что без причины
я читал тебе стихи,
и за давние морщины,
и за зимние виски.
И за то, что я в вагоне
всё гляжу в твои глаза.
Нет, он юность не догонит –
не пускают тормоза.
День идёт. Краснеет солнце
и уходит на закат.
Дремлет степь. И всё так сонно,
и кругом соседи спят.
Не пугаюсь. Не раскаюсь.
Пусть не пустят тормоза.
А глаза её, ласкаясь,
смотрят, – зная, что нельзя.
И от близости разлуки
учащает сердце стук.
И мои немые руки
так близки от этих рук.
На мгновенье показалось,
что судьбы не отвести.
Руки, рук её касаясь,
повторяют ей: прости!
Не найдет сегодня совесть
снов своих в чужом саду.
Отпусти, поспешный поезд –
я на станции сойду,
между поручнями ссунусь –
беспощадно, прямиком –
в город, в собственную юность
возвращаясь стариком.
И кто ждал, с приветом встретит,
кладь из рук моих возьмёт,
этой грусти не заметит,
а заметив, не поймёт,
что стою я, болью скован,
глаз иных привет храня –
тех, что вдаль уносит скорым
безвозвратно от меня:
перелесками, полями
от моих уносит мук
в неизвестность, в Заполярье,
в заколдованный свой круг.
И тогда, вдруг, успокоясь,
а точнее, покорясь,
я на миг забуду поезд,
снов тех сласть и слов тех власть –
и пойду с лицом беспечным
от путей стозвонных прочь.
Только гаснет Путь мой Млечный,
только вдруг сереет ночь.
Только в ней редеют звёзды,
только стало всё седым –
всё окутал паровозный
дым-дым-дым-дым...