-Бабуля, я тебе не помешаю?- тихонько отворив дверку в уютную комнату старенькой черепахи, спросил черепашонок.
- Ну, что ты, дитятко моё, иди сюда скорее! – улыбнувшись и обратив добрый, ласковый взгляд на внука, сказала черепаха. – Только прикрой плотнее дверь.
Из соседней комнаты доносился гомон разрезвившихся черепашат.
- Я устал. Почитай мне лучше сказку, - просил черепашонок, карабкаясь на бабушкину перину, - пожа-алуйста.
Глядя в лучистые и немного грустные глаза внучишки, черепаха радовалась и никогда не отказывала своему любимцу.
Под мерное, мягкое тиканье старых ходиков лились рассказы о Тридевятом царстве, добрых и злых волшебниках, чудесах и опасностях. Иногда рассказы сменялись тихим пением. Смысл слов черепашонку был не совсем понятен, но мелодия…О, эта мелодия проникала в его душу, расправляя и укрывая её чем-то тёплым, родным…
Очень любил черепашёнок это удивительное, сказочное время, которое проводил с бабушкой. Их беседам никто не мешал, так как из черепашат только маленький черепашонок предпочитал бабушкины сказки шумным играм. Нет, его вовсе нельзя было назвать тихоней. Он шалил, баловался, так же, как и другие дети, быть может иногда даже больше остальных, за что ему частенько доставалось от родителей. Но уютная комнатка, старинные часы, добрые рассказы и мягкий, полный нежной любви голос бабушки-черепахи…что-то неодолимое влекло черепашонка к маленькой деревянной дверце.
***
Черепашонок ещё не понимал, что значит «бабушки больше нет», ведь она была в его памяти, её имя согревало его душу, оживляя в памяти то «тёплое» и «родное». Сначала это «родное» было вполне конкретными воспоминаниями, живым образом с чертами и деталями, но со временем превращалось в облако-мысль-чувство большое, родное, дорогое, навсегда занявшее своё место в уме-сердце-душе. Все добрые, мудрые, наполненные любовью переживания бередили детские воспоминания черепашонка и они уже невольно «застревали» в нём, становясь родными.
***
- Черпашёнок, черепаха…Какое дурацкое название… И почему я не ящерица или не варан? И зачем мне этот дурацкий панцирь?! Толку то в нём!...
- Но, ведь точно такой же панцирь был и у нашей бабушки, - как-то тихо и грустно произнесла в ответ мама.
- Милая, родная, прости. Я ведь совсем забыл об этом…- в душе черепашонка похолодело от мысли, что своими словами он обидел, нет больше – предал то самое… «родное» и светлое.
Уже через мгновение ему было невыносимо представить, что он мог бы быть кем-то другим.
***
-Ну, и что твои сказки? Кому нужны? «Добро побеждает зло..» Ха-ха. В тридевятом царстве –может быть!- сверкая глазами на собравшихся вокруг «зрителей» шипел варан.
Черепашонок знал, что варан не прав, ведь его бабушка–черепаха говорила… Но общий смех и его одиночество заставили втянуть голову в панцирь от смущения. Его мысли путались, он не мог подобрать слова, а если пытался говорить, то получалась чепуха. Потом, успокоившись и поразмыслив, он, конечно, находил нужные слова, но, как правило, уже для себя самого.
***
Так, пробуждённая в черепашонке любимой бабушкой потребность узнавать этот мир, открывать его для себя, верить в невозможное сделала его жизнь интересной и невыносимой одновременно. Черепашонок постоянно чему-то удивлялся - и это его очень радовало, но радостью зачастую не с кем было поделиться – и это было невыносимо. Делясь с окружающими своими «открытиями», которые составляли его жизнь, черепашонок в лучшем случае встречал ничего не значащее «надо же» или «понятно». Иногда ему думалось, что он не такой, неправильный, ему нужно измениться. Он старался, менялся, но чем более интересен становился им, тем меньше он казался верен себе… и тому «родному» в себе. Он страдал, оказывался перед выбором и выбирал…
Он выбирал тех, кто был не так близко, как варан, ящерица или даже живущие вокруг черепахи, старающиеся искусно походить на варанов; тех, которых отделяли не мили, версты, а десятилетия, столетия и даже тысячелетия, но чей мир был живее, роднее, ближе и дороже. Их мир, как говорили окружающие «обкрадывал» черепашонка, и он действительно иногда тосковал по «живому» другу, но он давал то, чего часто не мог дать мир живых варанов и черпах – верность и надежду… Надежду тогда, когда черепашёнку казалось, что всё потеряно, он заблудился и уже не найдёт пути к родному свету… Когда он вновь прятал голову в панцирь, все слова казались ему ложью и лицемерием, он хотел лишь одного – молчать, молчать всегда… И тогда с пожелтевших страниц книги кто-то говорил ему бабушкиным голосом: «Твоя противоречивость – противоречивость преображения, ты меняешь кожу, поэтому тебе так больно, поэтому ты страдаешь, кожа трескается, лопается. Твоё молчание – молчание зерна в земле, оно должно прозябнуть, прежде чем пустится в рост. Твоё бесплодие – бесплодие куколки. Но когда ты переродишься – у тебя появятся крылья...»