"В немом кино".
Я видел слёзы, ордена,
когда закончилась война.
Я видел вдов, сирот,
в беззвучном крике рот.
Я видел всё в немом кино,
там горе, радость,
в чёрно, чёрно-белом,
цветным салютом проросло.
Я видел ненависть и злость,
всё в рукопашном там сошлось.
Оно стоп-кадром в памяти осталось,
и слёз мужских я видел жалость.
Я видел самокрутку после боя
и как по чарке перед боем стоя.
Как хоронили после боя в поле
и похоронки со слезами горе.
Я видел над Берлином алый стяг,
и по брусчатке победителей печатный шаг.
Я видел дробь барабанов у Кремля,
я видел, тогда закончилась война.
Я видел всё в кино
и хронику войны я видел.
Я видел, видел,
враг Родину обидел.
Я видел дробь барабана у Кремля,
напоминает, ещё не кончена война.
Пока прах последнего солдата,
не приняла с салютом, почестью земля.
"Вороной белой".
Старый дом, со старыми жильцами,
они все чьи-то папы, мамы.
С поблекшими от старости глазами
и скорбной речью со слезами.
Они не бродяги, не бомжи,
а в интернате, старухи, старики.
Их дети, внуки где-то там,
разъехались по разным городам.
Их в интернат, как старый хлам.
Судьбой наказанный герой,
последний из плеяды той,
что насмерть встали под Москвой.
Старуха с ревматичными руками
и мыслями в блокадном Ленинграде.
Они осколки той эпохи,
их кто-то, где-то бросил.
Их бросила страна родная,
как мачеха для всех чужая.
И я, увидев их, опять рыдаю,
Рыдаю у калитки в старый дом,
они не виноваты, иль виноваты,
скажите, иль ответьте в чём?
Обед и ложка с жидким супом,
как будто бы опять война разруха.
Стоят дома для престарелых,
чиновникам до них нет дела.
А я среди поэтов, вороной белой,
опять не с властью и не в тему.
"Как чёлн на берегу".
Я, как чёлн на берегу,
что вверх днищем на боку.
Песня, спета, не допета,
или мною вся пропета.
Ветры бьют в мои борта,
а не шалая волна.
Я по жизни, что вверх дном,
со своим про жизнь стихом.
Солнце жжёт мои борта,
и слезой течёт смола.
Я устал бороться с ветром,
на вопросы нет ответов.
Я, как чёлн на берегу,
что вверх днищем на боку.