Так ты, Сабинский иль Тибурский,
Кусок моей распаханной земли,
Тибурским люди называют тебя с чувством,
Чтоб не лишать Катулла сладостной любви,
Другие спорят, что кусок Сабинский…
Да хоть Сабинским, хоть Тибурским будь,
Близ города ты с домом самый близкий,
Освободил я здесь от кашля свою грудь,
А виноват был в том обильный ужин
И его принявший вмиг живот,
Поскольку с Сестием я очень дружен,
То в гостях речами потчевал народ…
На Анция узревшего вину
Я посылал заразу и чуму,
Но тут сопли потекли, и кашель рвет,
Я побежал к тебе, мой огород,
Ты исцелил и тишиною, и крапивой,
Из-за тебя я стал здоровым и счастливым,
Ну, а если вдруг от Сестия прилипнет
Ко мне та хворь ужасная опять,
То от меня к нему обратно прыгнет,
Без его дурацких чтений благодать…
В этом стихотворении Катулл не щадит ни самого себя, ни П. Сестия, народного трибуна, политического сторонника Цицерона, но весьма плохого, (по свидетельству того же Цицерона) стилиста, пригласившего Катулла на роскошный ужин. Соблазненный чревоугодием, Катулл из вежливости не хотел, вероятно, явиться к Сестию, не ознакомившись с последней его речью против обвинителя Анция, и поэтому прочел ее у себя. Хотя он и сам намекает, что собственное невоздержание за ужином способствовало развитию в нем насморка и кашля, тем не менее, выражается так, как будто простудился в холоде Сестиевой речи. Выздоровел он только при помощи крапивы в спокойном убежище своей виллы. На будущее же время желает, чтобы простуда от Сестиевых произведений нападала не на него, а на самого автора.
Поместье Катулла стояло, вероятно, на границе между Тибурским округом, застроенным по случаю более мягкого климата виллами богачей, и более суровым и утесистым Сабином, почему благоприятели Катулла считали его поместье аристократически Тибурским, а недоброжелатели — плебейски Сабинским.
Обвинитель Анций неизвестен.