Я был в армии; я два года топтал сапогом
Коврик кузова универсального навесного герметичного,
А также саксаул в степи и паркет казармы, хотя кругом
Было много чего еще, что топтать было вполне прилично.
Я носил гимнастерку цвета хаки и панаму на голове.
Я ходил строем и пел песни - чем не детсад или ясли?
Я бил морду тувинцам, соскучившимся по своей Туве,
Мне били морду казахи. Они были дома. Это ясно.
Я стрелял из автомата раза два или, скорее, три:
Первый раз и второй - в "молоко", третий раз - в "десятку".
Я огрубел снаружи и чудом не огрубел внутри,
А надо было просто дать военкому взятку.
Мой задачник по физике, неуместный в этих местах,
Дембеля разодрали на погоны к парадной форме.
Я учил наизусть фамилии членов Политбюро и устав,
Воспринимая это не как норму, но как дополнение к норме.
Я дежурил по кухне, мыл полы и нес караул,
Иногда "качал связь", хотя и был в этом деле ламером.
Я спал мало и мало ел, а когда, наконец, заснул
(на посту, с автоматом!), то оказался в камере.
И когда министр обороны, генсек и Верховный Совет
Отослали меня домой, согласно данному им мандату,
Я ни разу не пожалел ни бесславно прослуженных лет,
Ни парадной формы, полагавшейся увольняемому солдату.
Я напялил рваные джинсы, снятые с молодого бойца,
И купил билет на первый поезд, идущий к Аралу,
И не мог поверить, что наконец дождался конца,
Как до службы не верил, что у нее случится начало.